— Слушай внимательно, капитан. Дела наши грустные. Я назначен командиром полка и официально передаю тебе командование батальоном. Понял? Объяви людям. Второе. В случае чего советуйся с Мкрытчаком или Чудиновым. Не бойся советоваться. Но от дела не отрывай — они его знают. И, главное, держись и свято выполняй мои приказы — я ни тебе, ни батальону плохого не сделаю. Все. Не возражай. Будем держать связь.
Вот так нежданно-негаданно комиссар стал командиром, а Басин в сопровождении ординарца Кислова и действующих поодаль связистов, потянувших резервную линию связи на НП полка, отбыл к новому месту службы.
Известие это распространилось быстро, и третий батальон воспрянул — наш комбат пошел на повышение.
Даже раненые повеселели, как бы освещенные успехом комбата, к которому они имели прямое отношение. В них появилась даже некая высокомерность, сдержанность.
Однако на медпункте этого не заметили. В начале боя раненых было не так уж и много, но когда батальон выдвинулся к Варшавке, на медпункт сразу хлынул поток раненых. Их подносили на носилках и на закорках, их подвозили собачьими упряжками и на выделенных дровнях, они шли и ковыляли самостоятельно.
Фельдшерица только успевала колоть противостолбнячную сыворотку, поправлять наспех наложенные повязки, иногда меняя их на шины, подписывать карточки, с которыми раненые отправлялись в тыл. В этой стонущей кровавой коловерти сама фельдшерица работала быстро и привычно, но Марии все было внове, все ужасало, а порой вызывало непреодолимые приступы рвоты, и она несколько раз выскакивала из землянки. Она сразу осунулась, позеленела. Стискивая зубы, меняла окровавленное белье и обмундирование, молча сносила ругань и упреки и к середине дня уже научилась говорить «миленький» и «родненький». Она все делала так же, как и час назад, но ее, выученные со слов фельдшерицы, ласковые присказки успокаивали ругань, снимали стоны.
После полудня вернувшиеся из медсанбата, а потом и из развернувшегося неподалеку походного госпиталя — ППГ — ездовые передали приказ: присылать только тяжелораненых, а остальных держать в расположении батальона — слишком велик поток страждущих из других батальонов и от соседей. Марию возмутило это распоряжение — для раненых и нет места! Да как же это может быть?! — кипятилась она, но дело свое делала. Фельдшерица отнеслась к известию спокойно. Она знала, что в успешном наступлении раненых бывает мало, а вот когда бой затягивается, когда войска топчутся на месте — тогда поток резко возрастает. И она приказала легкораненым, ходячим двигаться в тыл самостоятельно, а остальных устраивала в пустых землянках снайперов, хозяйственников и даже пустовавшей землянке замполита.
Мария смотрела на нее все с большим и большим удивлением. Она не понимала ее — худенькую, большеглазую и, как была убеждена Мария, чересчур интеллигентную, а значит, по ее понятию, беспомощную и слабовольную, неспособную справляться с настоящими трудностями. А эта интеллигентка работала как заведенная, умела и прикрикнуть, и приласкать, и распорядиться так, что ее подчиненные — пожилые, сильные мужики, слушались с одного взгляда. И Мария незаметно сама стала проникаться уважением к фельдшерице.
Позднее, когда схлынул поток страждущих, Мария присмотрелась к ней попристальней и заметила, с какой тревогой она встречает раненых, словно разыскивая тех, кто ей нужен.
Вскоре такой нужный ей попался: подносчик снарядов из батареи Зобова. Легко раненный в бедро, он после перевязки собрался было уходить на батарею, но фельдшерица решила по-своему:
— Как там у вас? Потерь много?
— Нет… Одного убило, да вот меня… царапнуло.
— Ну, тогда так: ходить ты можешь, работать — тоже: иди к землянкам, санитар тебе покажет, организуй отопление и нагрей воды для чая. Поухаживай за пехотой.
— Так, товарищ лейтенант, я ж…
— Ты не болтай много! Люди лежат, подняться не могут, а у вас на батарее и без тебя обойдутся.
После этого она повеселела и стала работать особенно быстро. Но тут стали поступать новые раненые — рота Чудинова как раз ударила во фланг, — и, слушая их рассказы, она посуровела — поняла, что бой захлебывается. Именно в это время в ее распоряжение прибыли повар, завскладом и писарь. Она сразу же нашла им работу, н пожилой, усыхающий писарь словно нехотя сообщил:
— Наших снайперов в тылу поприжали. Одного убило.
Фельдшерица злобно оскалилась:
— Чего болтаешь? Откуда ты можешь знать?
— Из восьмой роты звонили. Они видели.
— Только тебя не хватало с такими разговорами! Бери носилки! Будешь грузить!
Фельдшерица так н не оглянулась, не посмотрела на Марию, которая как стояла с бинтом в руках, так и осталась стоять, пока раненый не тронул ее руку. Она очнулась и стала торопливо, трясущимися руками, перевязывать бойца, пришептывая синими губами?
— Потерпи, родненький, потерпи, миленький.
Рослый, сильный мужик снисходительно улыбнулся:
— А я и терплю… И чего же не терпеть? Рана-то пустяшная. — У него было пробито осколком предплечье, и он откровенно радовался тому, что дешево отделался, был доброжелателен и словоохотлив. — Верить этому трудно, — разъяснил он. — Нам вот тоже поначалу сказали, что все разведчики и все снайперы накрылись. И мы тоже загрустили. А видишь, какое дело получилось: группа прикрытия этих разведчиков отошла в сторону и схоронилась в воронке. И — порядок. Очень они нам помогли. И снайперы, выходит, все живы, стараются в ихнем тылу. Так что верить не слишком можно — восьмая-то рота в тыл к фрицам не забиралась. Откуда ж такое можно знать?
Он говорил еще что-то — степенно, рассудительно, приятно. Мария, кажется, успокаивалась, но через некоторое время опять выступала тревога, рожденная непривычной, кровавой работой, чужими страданиями…
Мимо прошла фельдшерица, погладила Марию по ушанке и прошептала:
— Я ведь тоже психую… Держись.
Мария посмотрела на нее, и в душе у нее тонко-тонко и жалостно задрожала какая-то невидимая жилка — от благодарности к этой тоненькой женщине, которая ведь тоже проводила в бой своего любимого и вот находит силы успокаивать другую. В ту минуту для Марии не было на свете ближе и дороже человека, чем эта фельдшерица. Тревога от того не улеглась, но стала как будто привычней…
Теперь и Мария ловила каждое слово поступающих на медпункт, сама расспрашивала, как идут дела, и обе женщины знали положение дел на передовой, пожалуй, получше, чем любой штабной работник хоть в полку, хоть в дивизии. Но даже они, столь осведомленные, не поняли приказания нового командира полка: бросить весь транспорт на вывоз убитых.
Зачем это? Почему? Живых нужно спасать, а убитые подождут… Вечно этот Басин выдумывает, все у него не как у людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95