Может, это дом оседает? Может…
Щелчок, хлопок и волна рева.
С глухим вскриком Скотт развернулся, вглядываясь в темноту полными ужаса глазами, и почти сразу понял – масляный обогреватель. И, бросив копье, зажал дрожащими руками уши.
Через две минуты, клацнув, обогреватель выключился, и тишина упала на залитую тенями пустыню.
Смотав нитку, повесив ее тяжелые кольца на плечо и взяв в руки копье, Скотт двинулся дальше, все еще беспокойно озираясь. «Где эта гадина? Где она прячется?»
Подойдя к ближайшей щепке, он остановился и, скинув нитку, выставил вперед копье. Эта гадина может прятаться за любой щепкой. Скотт облизнул сухие губы и, пригнувшись, двинулся вперед. Чем дальше он углублялся в дюны, тем чернее становился сумрак. «Она может быть за щепкой. Что, если гадина там?»
Вдруг он задрал голову, его неожиданно осенило, что, возможно, тварь спускается на него сверху по невидимой паутине.
Стиснув стучащие зубы, Скотт опустил голову. От страха под ложечкой холодело и посасывало. «А что, черт побери! Я не собираюсь стоять здесь, как паралитик». Решительно, хотя и на дрожащих ногах, он подошел к концу щепки и заглянул за нее. Никого.
Вздыхая, Скотт вернулся к нитке и поднял ее. «Ну и тяжесть! Надо было ее оставить. Что с ней случилось бы?» Он постоял в нерешительности, а затем к нему пришла светлая мысль, что крюк нужен для того, чтобы подтянуть ломоть хлеба к краю скалы. Согласившись с этим, Скотт поднял тяжелое лассо на плечо. Он был рад тому, что придумал. Теперь у него была веская причина тащить нитку. Какой бы тяжелой она ни казалась, бросать ее уже не хотелось.
И каждый раз, подходя к щепке, валуну, куску картона, кирпичу, куче песка. Скотт вынужден был выполнять одну и ту же щекочущую нервы процедуру: скидывать лассо, подкрадываться, выставив вперед копье, и убеждаться в очередной раз, что паука нет. И каждый раз после этого облегчение – временное – ватой заполняло его, тело становилось вялым, копье утыкалось в песок, и он возвращался к нитке, крюку и затем шел к следующему препятствию. Временным облегчение было потому, что каждая удача была на самом деле только отсрочкой.
Когда Скотт наконец добрался до хлеба, есть ему уже не хотелось.
Он стоял перед возвышавшимся перед ним белым кубом, как ребенок перед многоэтажным домом. Ему раньше не приходило в голову, как он потащит ломоть к краю.
«Ерунда, – мелькнуло смутно. – Мне совсем не нужно так много на один день».
Скотт осторожно огляделся, но никого не увидел. «А может, паук все-таки сдох?» Он не мог в это поверить, хотя, впрочем, если бы гадина была жива, она бы уже выдала себя. Раньше эта тварь чувствовала его присутствие. Она, наверное, помнила его и, возможно, ненавидела. Но он-то точно ненавидел ее.
Скотт воткнул копье в песок и отломил твердый кусок хлеба, вгрызся и начал жевать. «Вкусно». Через несколько мгновений аппетит вернулся к нему, а спустя еще минуты он, казалось, готов был съесть все разом. Хотя осторожность не покинула его, Скотт поймал себя на том, что отламывает кусок за куском и жадно грызет белые хрустящие крошки. Раньше как-то не приходило в голову, как ему не хватало хлеба. Печенье – это совсем не то.
Наевшись, как не наедался уже давно, он запил хлеб водой и, подержав в нерешительности губку, отбросил ее. Она свое сделала! Затем поднял копье и отколол им кусок в два раза больше себя самого. «Слишком много», – вмешался рассудок. Скотт не обратил на это внимания.
Он воткнул крюк в кусок хлеба и потащил его медленно к обрыву, оставляя в песке глубокую борозду. У края скалы вытащил крюк и, подталкивая сзади свою добычу, сбросил ее вниз.
Кусок полетел, и мелкие крошки закружились снежинками вокруг него.
Ударившись об пол, он раскололся на три части, которые, попрыгав, прокатились по полу и замерли. «Так. Ну вот». Он совершил трудное восхождение, добыл хлеб. Дело было сделано.
Скотт стоял, оглядывая пустыню.
Но если все так хорошо, почему он все еще напряжен? Почему не отпускает неприятное ощущение под ложечкой? Он в безопасности. Паука нигде нет: ни за щепками, ни за камнями, ни за кусками картона, ни за склянками-жестянками. Он в безопасности.
Почему же тогда не спуститься вниз?
Скотт стоял неподвижно и смотрел на сумрачную бескрайнюю пустыню, а его сердце билось все быстрее, как будто собиралось вымучить для него правду, посылая удары по позвоночнику вверх – к мозгу, как бы пытаясь достучаться в его двери, пробить его стены и сказать: ты сделал только полдела – добыл хлеб, теперь надо убить паука.
Копье выскользнуло из рук и зазвенело по цементу. А Скотт стоял, дрожа от возбуждения: он знал, чем вызвано его напряжение, знал точно, что должно было произойти – что должно было сделать.
Скованным движением Скотт поднял копье и пошел в пески. Через несколько ярдов ноги его подломились и он тяжело сел, подогнув их под себя. Копье скатилось по коленям, а Скотт все сидел так, держа его руками и глядя на безмолвные пески неверящим взглядом.
Он ждал.
14
«Жизнь в кукольном домике» – так называлась одна из глав его книги, последняя глава. Дописывая ее, Скотт понял, что не сможет больше писать: самый маленький карандашик становился в его крошечных ручках бейсбольной битой; и он решил перейти на магнитофон, но, прежде чем получил его, голос его так ослаб, что и это стало уже невозможным.
Но это было позже. А когда Лу однажды вошла в комнату, держа в руках громадный игрушечный дом, в Скотте было еще десять дюймов росту. Он отдыхал на подушечке – под кушеткой, чтобы Бет случайно не наступила на него. Скотт увидел, как Лу поставила домик на пол, и, выбравшись наружу, поднялся. Она опустилась на колени и наклонилась, приставив ухо к его рту.
– Зачем ты принесла это? – спросил он.
Лу ответила очень тихо, чтобы звук ее голоса не повредил его барабанные перепонки:
– Я думала, он тебе понравится.
Скотт собирался сказать, что ему этот домик совсем не нравится, но, взглянув на ее профиль, ответил:
– Очень милый.
Это был игрушечный домик высшего класса. Они могли позволить себе эту роскошь теперь, когда его книга издавалась и переиздавалась.
Он подошел к игрушке и поднялся на крыльцо. Странное чувство охватило его, когда его руки легли на сделанные под железо перильца: странное чувство, как тогда, в ту ночь, на ступеньках фургона Клариссы.
Толкнув дверь, Скотт вошел в дом и закрыл ее за собой. Первой комнатой была просторная гостиная. Кроме легких занавесок, в ней ничего не было.
Игрушечный камин, паркетный пол, окна, широкие подоконники, подсвечники, – приятная комната, за исключением одной вещи: одной стены не было. И через эту отсутствующую стену он увидел наблюдавшую за ним с мягкой улыбкой Лу.
– Нравится тебе?
Скотт прошел через комнату и, остановившись там, где следовало бы быть стене, спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61