- По запаху, - усмехнулся Сизов. - Сразу покойником запахло.
- Врешь!
- Конечно, вру. У нас нанаец проводником был, так тот, верно, по запаху змей находил. "Твоя не понимай, змея сырым пахнет".
- Вот тебе и дикарь! - удивился Красюк.
- Это мы в его понимании были дикарями. Ничего не смыслили в тайге.
- А ты откуда родом?
- А что?
- Орать больно здоров. Глотка луженая - позавидуешь.
- С Волги я, из Саратова.
- А я из Киева.
- Из самого?
- А что?
- Да ничего. В Киеве тоже разные люди живут.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Я и сам не знаю.
- Думай, прежде чем говорить! - с угрозой проворчал Красюк.
- Постараюсь...
Вечер застал их в густом лиственном лесу, где было много дубов, тисов и бархатных деревьев. Выбравшись к опушке, за которой поблескивала открытой водой болотина, они повалились в траву и, отдышавшись, вспомнили о еде.
- Если все знаешь в тайге, так хоть бы о жратве позаботился, - сказал Красюк.
Сизов засмеялся.
- Ты назначен старшим, тебе о ней и думать. Начальнику полагается заботиться о подчиненных.
- Ладно выламываться-то.
- Придется потерпеть до завтра. Я знаю эти места, ходили мы тут, руду искали. А сейчас надо подумать о костре. Собирай дрова, да потолще...
В поисках валежника они разошлись в разные стороны. Притащив очередную кучу веток, Сизов увидел, что Красюк обдирает и жует какие-то зеленые комли.
- Ты все-то подряд не ешь, - сказал Сизов.
- А чего? Мы эту штуку мальчишками все время ели. Пекли в костре. А то и так...
- Эту? - Бросив ветки, Сизов выдернул из охапки зеленых стеблей толстое белое корневище. - Ты знаешь, что это?
- Знаю. Мы из них дудки делали.
- Дудки вы делали вот из этого. - Он взял другой стебель.
- Так это то же самое.
- То, да не то. Одно - безобидный поручейник, а другое - ядовитый вех. Волчье молоко, животная скорбь, цикута...
- Ничего-о...
- Если бы ты хоть раз поел веха, мы бы с тобой уже не разговаривали. Гляди: у поручейника листья сложные, перистые, у веха - узкие. Смотри, не перепутай, отравишься.
- Ничего-о, - опять засмеялся Красюк. - У зэка брюхо гвозди переваривает.
- О Сократе слышал?
- Блатной, что ли?
- Древнегреческий философ. Этим самым был отравлен. Смотри не перепутай, - повторил Сизов. - А лучше ничего не ешь, не спросив.
- Жрать же охота.
- Терпи...
Они лежали на мягких ветках пихты, задыхаясь в дыму костра и все-таки наслаждаясь тем, что не зудели комары и мошки. Ночь опустилась быстро, словно на тайгу вдруг нахлобучили шапку. Где-то в чаще хохотал филин, душераздирающе кричали сычи. Откуда-то слышался тонкий голосок сплюшки, возносившийся все выше и выше: "Сплю-сплю-ю-ю-ю!" А им не спалось. Доносившиеся отовсюду непонятные шорохи наполняли душу тоской и тревогой.
Красюк смотрел в темноту и рассуждал о том, какой вкусной была утренняя лагерная каша. Потом начал вспоминать:
- Помню, когда еще билеты дешевые были, ездили мы с мамкой по Сибири. Названия станций какие-то странные: "Зима", "Слюдянка", "Ерофей Павлович"...
- Кто это, Ерофей Павлович, знаешь? - спросил Сизов.
- Рассказывали, будто, когда строили железку, нашли скелет человека. Рядом бутылка с золотым песком, зубило и молоток. И надпись на скале выбита: "Ерофей Павлович". Стало быть, это он и есть, который тут золото нашел.
- Оч-чень интересно. А о Хабарове что-нибудь слышал?
- Это который в Хабаровске жил?
- Три с половиной века назад он тут первый путешествовал. Тогда о Хабаровске еще не думали.
- Вот и я говорю: он тут первым все нашел.
Сизов рассмеялся. Потом спросил:
- А что еще запомнилось?
- Помню сопку с белой снежной шапкой. А внизу зелень и озера с синей водой. В одном вода молодости, в другом - мудрости. Грязь на берегу, а из нее головы торчат: люди лежат, лечатся. Опосля той грязи баб, говорили, запирать приходилось.
- Это еще зачем?
- Злые они были после той грязи, мужиков ловили. - Красюк потянулся хрустко. - Эх, теперича бы туды!..
- Да, много ты увидел, - серьезно сказал Сизов.
- Конечно, много. Потому и приехал сюда, что с детства мечтал.
Они замолчали надолго, думая каждый о своем. Сизов размышлял о том, какими выборочными бывают воспоминания у разных людей. Красюк верняком видел многое, а запомнил только это, соответствующее его жизненному кредо, - жратва, деньги, женщины. Это целая система ценностей, и ее никакими доводами не возьмешь. Система, даже самая ложная, не меняется от соприкосновения с другой системой хотя бы потому, что считает себя ей равной. Она может рухнуть только от собственной несостоятельности при испытании жизнью, трудностями.
Так они и уснули, ничего больше не сказав друг другу. Сизову приснилась дорога, узкая, извилистая, как звериная тропа. Впереди маячила красная сопка, совсем красная, словно целиком сложенная из чистой киновари. Он торопился к ней, боясь, что красота эта окажется обманчивой, цветовой игрой вечерней зари. Торопился и никак не мог выбраться из узкого коридора звериной тропы.
И Красюку тоже снилась дорога, широкая, как просека. Позади была тьма, а впереди маячило солнце, похожее на золотой самородок. Потом это солнце-самородок каким-то образом оказалось у него в сидоре. Он прижимал вещмешок к себе, но тот обжигал и выскальзывал из рук.
Он и проснулся оттого, что лямка, которую держал, подложив сидор под голову, выскальзывала из руки. Костер догорал, на листве соседних кустов дергались тени. Ветер слабо шевелился где-то высоко в вершинах деревьев, а рядом, возле самой головы, слышалось прерывистое сопение. Сразу вспомнилась змея, на которую он чуть не сел. Холодея от жути, Красюк сунул руку за пазуху, достал нож и, изогнувшись, выкинул руку за голову, туда, в темноту, в сопение. Почувствовал, как нож вошел в мякоть. Послышался не то вздох, не то удаляющийся стон, и все стихло. Дрожа всем телом, Красюк вскочил на ноги, выхватил из костра горящий сук и шагнул в ту сторону, где затих стон.
Слабый огонь почти не давал света, только рождал тени. В двух шагах была пугающая чернота, и он остановился, пережидая приступ страха. Что-то шевельнулось под близким кустом, и он наклонил сук, чтобы рассмотреть поближе. И вдруг беловатое пламя со звуком человеческого выдоха рванулось навстречу. Окатило холодным огнем и погасло. В ужасе Красюк выронил нож, отпрыгнул в сторону. И застыл, охваченный дрожью, не зная куда бежать в обступившей непроглядной темноте.
Тихий голос, прозвучавший за спиной, не успокоил, а вначале еще больше напугал:
- Чего ты прыгаешь?
Красюк не ответил, с трудом приходя в себя.
- Чего прыгаешь, спрашиваю?
Теперь он узнал голос Сизова, хотел что-то сказать и не смог.
- Это ясеница горит, не бойся. Выделяет эфирные масла. В безветрие они скапливаются и вспыхивают от огня.
- Зверь какой-то, - наконец, выговорил Красюк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49