- Коли с добром, так милости просим…
Двор был крыт наглухо, и здесь царила такая чистота, какой не увидишь у православных в избах. Яша молча привязал лошадь к столбу, оправил шубу и пошел на крыльцо. Мыльников уже был в избе. Яша по привычке хотел перекреститься на образ в переднем углу, но Маремьяна его оговорила:
- У себя дома молись, родимый, я наши образа оставь… Садитесь, гостеньки дорогие.
Изба была оклеена обоями на городскую руку; на полу везде половики; русская печь закрыта ситцевым пологом. Окна и двери были выкрашены, а вместо лавок стояли стулья. Из передней избы небольшая дверка вела в заднюю маленьким теплым коридорчиком.
- Ну, начинай, чего молчишь, как пень? - подталкивал Яшу Мыльников. - За делом приехали…
Яша моргал глазами, гладил свою лысину и не смел взглянуть на стоявшую посреди избы старуху.
- Нам бы сестрицу Федосью Родивоновну повидать… - проговорил наконец Яша, чувствуя, как его начинает пробивать пот.
- Не чужие будем, баушка Маремьяна, - вставил Мыльников.
- А на какую причину она вам понадобилась? - ответила старуха.
Старуха была одета по-старинному, в кубовый косоклинный сарафан и в белую холщевую рубашку. Темный старушечий платок покрывал голову.
- Мы с добром приехали, баушка Маремьяна, - отвечал Мыльников, размахивая рукой. - Одним словом, сродственники… Не съедим сестрицу Федосью Родивоновну.
- Ладно, коли с добром, - согласилась старуха и вышла в маленькую дверку.
- Медведица… - проговорил Мыльников, указывая глазами на дверь, в которую вышла старуха. - Погоди, вот я разговорюсь с ней по-настоящему… Такого холоду напущу, что не обрадуется.
Вошла Феня, высокая и стройная девушка, конфузившаяся теперь своего красного кумачного платка, повязанного по-бабьи. Она заметно похудела за эти дни и пугливо смотрела на брата и на зятя своими большими серыми глазами, опушенными такими длинными ресницами.
- Здравствуйте, братец Яков Родивоныч, - покорным тоном проговорила она, кланяясь. - И вы, Тарас Матвеич, здравствуйте…
- Вот что, Феня, - заговорил Яша, - сегодня родитель с Фотьянки выворотится, и всем нам из-за тебя без смерти смерть… Вот какая оказия, сестрица любезная. Мамушка слезьми изошла… Наказала кланяться.
- Крутенек тестюшка-то Родивон Потапыч, - прибавил Мыльников. - Таку резолюцию наведет…
- Что же я, братец Яков Родивоныч… - прошептала Феня со слезами на глазах. - Один мой грех и тот на виду, а там уж как батюшка рассудит… Муж за меня ответит, Акинфий Назарыч. Жаль мне матушку до смерти…
Она всхлипнула и закрыла лицо руками. В коридоре за дверью слышалось осторожное шушуканье, а потом показался сам Акинфий Назарыч, плотный и красивый молодец, одетый по-городски в суконный пиджак и брюки навыпуск.
- Вот что, господа, - заговорил он, прикрывая жену собой, - не женское дело разговоры разговаривать… У Федосьи Родионовны есть муж, он и в ответе. Так скажите и батюшке Родиону Потапычу… Мы от ответа не прячемся… Наш грех…
- Вот ты поговори с ним, с тестем-то, малиновая голова! - заметил Мыльников и засмеялся. - Он тебе покажет…
- И поговорим и даже очень поговорим, - уверенно ответил Акинфий Назарыч. - Не первая Федосья Родионовна и не последняя.
- Да про убег нет слова, Акинфий Назарыч, - вступился Яша, - дело житейское… А вот как насчет веры? Не стерпит тятенька.
- Что же вера? Все одному богу молимся, все грешны да божьи… И опять не первая Федосья Родионовна по древнему благочестию выдалась: у Мятелевых жена православная по городу взята, у Никоновых ваша же балчуговская… Да мало ли!.. А, между прочим, что это мы разговариваем, как на окружном суде… Маменька, Феня, обряжайте закусочку да чего-нибудь потеплее для родственников. Честь лучше бесчестья завсегда!.. Так ведь, Тарас?
- Ах, и хитер ты, Акинфий Назарыч! - блаженно изумлялся Мыльников. - В самое то есть живое место попал… Семь бед - один ответ. Когда я Татьяну свою уволок у Родивона Потапыча, было тоже греха, а только я свою линию строго повел. Нет, брат, шалишь… Не тронь!..
Закуска и выпивка явились как по щучьему веленью: и водка, и настойка, и тенериф, и капуста, и грибочки, и огурчики.
- Господа, пожалуйте! - приглашал Акинфий Назарыч. - Сухая ложка рот дерет… Вкусим по единой, аще же не претит, то и по другой.
Яша тяжело вздохнул, принимая первую рюмку, точно он продавал себя. Эх, и достанется же от родителя… Ну, да все равно: семь бед - один ответ… И Фени жаль и родительской грозы не избежать. Зато Мыльников торжествовал, попав на даровое угощение… Любил он выпить в хорошей компании…
- А где баушка Маремьяна? - пристал он. - Хочу беспременно с ней выпить, потому люблю… Феня, тащи баушку!..
Старуха для приличия поломалась, а потом вышла и даже «пригубила» какой-то настойки.
- Как же теперь нам быть? - спрашивал Яша после третьей рюмки. - Без ножа зарезала нас Феня…
- Чему быть, того не миновать! - весело ответил Акинфий Назарыч. - Ну, пошумит старик, покажет пыль - и весь тут… Не всякое лыко в строку. Мало ли наши кержанки за православных убегом идут? Тут, брат, силой ничего не поделаешь. Не те времена, Яков Родионыч. Рассудите вы сами…
- Оно конечно, - соглашался пьяневший Яша. - Я ведь тоже с родителем на перекосых… Очень уж он канпании нашей подвержен, а я наоборот: до старости у родителя в недоносках состою… Тоже в другой раз и обидно.
- А ты выдела требуй, Яша, - советовал Мыльников. - Слава богу, своим умом пора жить… Я бы так давно наплевал: сам большой - сам маленький, и знать ничего не хочу. Вот каков Тарас Мыльников!
- Перестань молоть! - оговаривала его старая Маремьяна. - Не везде в задор да волчьим зубом, а мирком да ладком, пожалуй, лучше… Так ведь я говорю, сват - большая родня?
- Какой я сват, баушка Маремьяна, когда Родивон Потапыч считает меня в том роде, как троюродное наплевать. А мне бог с ним… Я бы его не обидел. А выпить мы можем завсегда… Ну, Яша, которую не жаль, та и наша.
С каждой новой рюмкой гости делались все разговорчивее. У Яши начали сладко слипаться глаза, и он чувствовал себя уже совсем хорошо.
- Что же, ну, пусть родитель выворачивается с Фотьянки… - рассуждал он, делая соответствующий жест. - Ну, выворотится, я ему напрямки и отрежу: так и так, был у Кожиных, видел сестрицу Федосью Родивоновну и всякое протчее… А там хоть на части режь…
- Он за баб примется, - говорил Мыльников, удушливо хихикая. - И достанется бабам… ах, как достанется! А ты, Яша, ко мне ночевать, к Тарасу Мыльникову. Никто пальцем не смеет тронуть… Вот это какое дело, Яша!
Когда гости нагрузились в достаточной мере, баушка Маремьяна выпроводила их довольно бесцеремонно. Что же, будет, посидели, выпили - надо и честь знать, да и дома ждут. Яша с трудом уселся в седло, а Мыльников занес уже половину своего пьяного тела на лошадиный круп, но вернулся, отвел в сторону Акинфия Назарыча и таинственно проговорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Двор был крыт наглухо, и здесь царила такая чистота, какой не увидишь у православных в избах. Яша молча привязал лошадь к столбу, оправил шубу и пошел на крыльцо. Мыльников уже был в избе. Яша по привычке хотел перекреститься на образ в переднем углу, но Маремьяна его оговорила:
- У себя дома молись, родимый, я наши образа оставь… Садитесь, гостеньки дорогие.
Изба была оклеена обоями на городскую руку; на полу везде половики; русская печь закрыта ситцевым пологом. Окна и двери были выкрашены, а вместо лавок стояли стулья. Из передней избы небольшая дверка вела в заднюю маленьким теплым коридорчиком.
- Ну, начинай, чего молчишь, как пень? - подталкивал Яшу Мыльников. - За делом приехали…
Яша моргал глазами, гладил свою лысину и не смел взглянуть на стоявшую посреди избы старуху.
- Нам бы сестрицу Федосью Родивоновну повидать… - проговорил наконец Яша, чувствуя, как его начинает пробивать пот.
- Не чужие будем, баушка Маремьяна, - вставил Мыльников.
- А на какую причину она вам понадобилась? - ответила старуха.
Старуха была одета по-старинному, в кубовый косоклинный сарафан и в белую холщевую рубашку. Темный старушечий платок покрывал голову.
- Мы с добром приехали, баушка Маремьяна, - отвечал Мыльников, размахивая рукой. - Одним словом, сродственники… Не съедим сестрицу Федосью Родивоновну.
- Ладно, коли с добром, - согласилась старуха и вышла в маленькую дверку.
- Медведица… - проговорил Мыльников, указывая глазами на дверь, в которую вышла старуха. - Погоди, вот я разговорюсь с ней по-настоящему… Такого холоду напущу, что не обрадуется.
Вошла Феня, высокая и стройная девушка, конфузившаяся теперь своего красного кумачного платка, повязанного по-бабьи. Она заметно похудела за эти дни и пугливо смотрела на брата и на зятя своими большими серыми глазами, опушенными такими длинными ресницами.
- Здравствуйте, братец Яков Родивоныч, - покорным тоном проговорила она, кланяясь. - И вы, Тарас Матвеич, здравствуйте…
- Вот что, Феня, - заговорил Яша, - сегодня родитель с Фотьянки выворотится, и всем нам из-за тебя без смерти смерть… Вот какая оказия, сестрица любезная. Мамушка слезьми изошла… Наказала кланяться.
- Крутенек тестюшка-то Родивон Потапыч, - прибавил Мыльников. - Таку резолюцию наведет…
- Что же я, братец Яков Родивоныч… - прошептала Феня со слезами на глазах. - Один мой грех и тот на виду, а там уж как батюшка рассудит… Муж за меня ответит, Акинфий Назарыч. Жаль мне матушку до смерти…
Она всхлипнула и закрыла лицо руками. В коридоре за дверью слышалось осторожное шушуканье, а потом показался сам Акинфий Назарыч, плотный и красивый молодец, одетый по-городски в суконный пиджак и брюки навыпуск.
- Вот что, господа, - заговорил он, прикрывая жену собой, - не женское дело разговоры разговаривать… У Федосьи Родионовны есть муж, он и в ответе. Так скажите и батюшке Родиону Потапычу… Мы от ответа не прячемся… Наш грех…
- Вот ты поговори с ним, с тестем-то, малиновая голова! - заметил Мыльников и засмеялся. - Он тебе покажет…
- И поговорим и даже очень поговорим, - уверенно ответил Акинфий Назарыч. - Не первая Федосья Родионовна и не последняя.
- Да про убег нет слова, Акинфий Назарыч, - вступился Яша, - дело житейское… А вот как насчет веры? Не стерпит тятенька.
- Что же вера? Все одному богу молимся, все грешны да божьи… И опять не первая Федосья Родионовна по древнему благочестию выдалась: у Мятелевых жена православная по городу взята, у Никоновых ваша же балчуговская… Да мало ли!.. А, между прочим, что это мы разговариваем, как на окружном суде… Маменька, Феня, обряжайте закусочку да чего-нибудь потеплее для родственников. Честь лучше бесчестья завсегда!.. Так ведь, Тарас?
- Ах, и хитер ты, Акинфий Назарыч! - блаженно изумлялся Мыльников. - В самое то есть живое место попал… Семь бед - один ответ. Когда я Татьяну свою уволок у Родивона Потапыча, было тоже греха, а только я свою линию строго повел. Нет, брат, шалишь… Не тронь!..
Закуска и выпивка явились как по щучьему веленью: и водка, и настойка, и тенериф, и капуста, и грибочки, и огурчики.
- Господа, пожалуйте! - приглашал Акинфий Назарыч. - Сухая ложка рот дерет… Вкусим по единой, аще же не претит, то и по другой.
Яша тяжело вздохнул, принимая первую рюмку, точно он продавал себя. Эх, и достанется же от родителя… Ну, да все равно: семь бед - один ответ… И Фени жаль и родительской грозы не избежать. Зато Мыльников торжествовал, попав на даровое угощение… Любил он выпить в хорошей компании…
- А где баушка Маремьяна? - пристал он. - Хочу беспременно с ней выпить, потому люблю… Феня, тащи баушку!..
Старуха для приличия поломалась, а потом вышла и даже «пригубила» какой-то настойки.
- Как же теперь нам быть? - спрашивал Яша после третьей рюмки. - Без ножа зарезала нас Феня…
- Чему быть, того не миновать! - весело ответил Акинфий Назарыч. - Ну, пошумит старик, покажет пыль - и весь тут… Не всякое лыко в строку. Мало ли наши кержанки за православных убегом идут? Тут, брат, силой ничего не поделаешь. Не те времена, Яков Родионыч. Рассудите вы сами…
- Оно конечно, - соглашался пьяневший Яша. - Я ведь тоже с родителем на перекосых… Очень уж он канпании нашей подвержен, а я наоборот: до старости у родителя в недоносках состою… Тоже в другой раз и обидно.
- А ты выдела требуй, Яша, - советовал Мыльников. - Слава богу, своим умом пора жить… Я бы так давно наплевал: сам большой - сам маленький, и знать ничего не хочу. Вот каков Тарас Мыльников!
- Перестань молоть! - оговаривала его старая Маремьяна. - Не везде в задор да волчьим зубом, а мирком да ладком, пожалуй, лучше… Так ведь я говорю, сват - большая родня?
- Какой я сват, баушка Маремьяна, когда Родивон Потапыч считает меня в том роде, как троюродное наплевать. А мне бог с ним… Я бы его не обидел. А выпить мы можем завсегда… Ну, Яша, которую не жаль, та и наша.
С каждой новой рюмкой гости делались все разговорчивее. У Яши начали сладко слипаться глаза, и он чувствовал себя уже совсем хорошо.
- Что же, ну, пусть родитель выворачивается с Фотьянки… - рассуждал он, делая соответствующий жест. - Ну, выворотится, я ему напрямки и отрежу: так и так, был у Кожиных, видел сестрицу Федосью Родивоновну и всякое протчее… А там хоть на части режь…
- Он за баб примется, - говорил Мыльников, удушливо хихикая. - И достанется бабам… ах, как достанется! А ты, Яша, ко мне ночевать, к Тарасу Мыльникову. Никто пальцем не смеет тронуть… Вот это какое дело, Яша!
Когда гости нагрузились в достаточной мере, баушка Маремьяна выпроводила их довольно бесцеремонно. Что же, будет, посидели, выпили - надо и честь знать, да и дома ждут. Яша с трудом уселся в седло, а Мыльников занес уже половину своего пьяного тела на лошадиный круп, но вернулся, отвел в сторону Акинфия Назарыча и таинственно проговорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80