Большинство даже не понимало, чем же он привлек их внимание. Увечных, причем намного более запоминающейся внешности, в Гунархторе хватало; здесь вообще привыкли к странностям, на них уже давно не обращали внимания. Тогда почему? Даже те, кто задавался таким вопросом, ответа не находили — ибо странный дорожник к тому времени успевал куда-то исчезнуть прежде, чем любопытствующий мог бы адресовать ему этот вопрос.
…Так он шел, щедрыми горстями расплескивая вокруг себя беспокойство, и наконец остановился у входа в храм Одноокому. В тот самый, который выстроил когда-то Ловчага.
* * *
Ночь. Костер. Темные силуэты вокруг пламени.
— Странный ты какой-то килларг, — ворчит грузная фигура, до сей поры скрывавшаяся в тени папоротниковых зарослей. — Вот слушаю тебя и не пойму: то ли ты шарлатан, то ли гений. Сказываешь не так, как обычные килларги, — но — разорви тебя ракоскорпион! — красиво сказываешь!
— А гений всегда немножко шарлатан, — лукаво топорщит вибриссыnote 6 килларг. — Правду я говорю, Избавитель?
— Врешь ты все, — лениво откликается тот. — Но складно врешь. Знаешь ведь наверняка, что было все не так.
— Да кто уж сейчас помнит, как оно было, — неожиданно роняет еще один кхарг. У этого — невероятно длинные желтые клыки, которые тускло сверкают в бликах от костра.
И кажется почему-то, что именно он как раз помнит. И очень хорошо.
* * *
Брюхач в тот день отвечал за главную лестницу — ту, что предназначена для торжественных церемоний, ту, которая выводит на единственную площадь в Гунархторе. «Лестница, — ворчливо любил повторять Безволосый, — важнейшая часть холма Господнего, считайте, лицо его. И следует с особым тщанием заботиться о нем».
Ну, понятно, почему Безволосый так говорит. Он — здешний главный храмовник, ему-то что. Не он будет, виляя задом, ступеньки вычищать. Он, наверное, даже не знает, что ступенек у лестницы ровно восемьдесят восемь, что больше половины из них потрескались (хоть и каменные!) и что в трещинах этих, будь они неладны, гнездятся лишайники, сорняки и прочий мусор. Попробовал бы Безволосый выковырять всю эту дрянь оттуда! Мало бы не показалось! И разговаривал бы он тогда о лестнице в другом тоне.
Хотя, конечно, прав он… Лестница — лицо храма. А Брюхач явился в холм Господен не затем, чтобы злиться на служителей Его, а чтобы самому стать одним из них — во славу Одноокого. Смирением успокоить страсти свои, уравновесить неблагие деяния свои. И еще — отблагодарить Господа за тот куш, который удалось сорвать в последней сделке.
А все-таки не привык Брюхач к тяжелой работе, не привык! Вот и спина уже ноет, и шерсть вся в пыли вывалялась, подсохла коркой и давит на плечи. Ничего страшного не случится, если он разогнется и переведет дыхание. Да и время сейчас послеобеденное, Безволосый наверняка молится в своей келье Господу и — благодарение Ему — не заметит поблажки, которую позволяет себе Брюхач.
Дежурный жрец поднялся на ноги, встряхнулся всем телом, чтобы хоть немного размять ноющие мышцы, и оглядел толпу. Кхаргов сегодня на площади было мало. Ну что ж, ничего странного — это завтра, в день Избавителя, народ запрудит улицы, а сейчас… Вон, шагает хмуро неудачливый продавец спинных и брюшных щеток — небось, мало выторговал. Ну, еще парочка кхаргов-зверей поспешают куда-то по приказу своего хозяина да дорожник странный замер у дальнего края площади. И откуда только такие типчики являются! Наверняка ведь изгнанный из селения, нечистый — а все туда же, к кхаргам, в приличное, можно сказать, общество! Знает, что здесь можно жить беспрепятственно и что прошлое свое он, почитай, оставил за городскими стенами; знает — и пользуется этим! А была бы воля Брюхача, он бы таких в три шеи!..
Одноглазый дорожник как будто учуял резкий презрительный запах, который сейчас издавал дежурный жрец. Резко повернулся, перехватил взгляд Брюхача
— и тот уже не смог ничего с собой поделать, вытянулся в струнку и едва не поджал хвост.
С трудом отвернулся («Да кто ж ему позволял так пялиться, это же просто неприлично! Не будь я должен смиренно нести бремя дежурного жреца, уж показал бы этому недовылупленнику!..») — а отвернувшись, продолжал заниматься ступенями. Жаль только, одноглазый дорожник-изгой никак не шел из головы.
А потом до слуха Брюхача донеслось мерное постукивание когтей по камню. «Неужели этот селюк осмелился вот так запросто подниматься по парадной лестнице?!» Он в негодовании обернулся — и клык к клыку столкнулся с одноглазым дорожником.
— Приветствую, — сказал тот мощным голосом, почему-то напомнившим Брюхачу летнюю грозу. — Хочу спросить.
— Да, я слушаю тебя, уважаемый, — осторожно произнес дежурный жрец. Теперь он уже жалел, что Безволосый спит. Помощь храмовника, кажется, пришлась бы здесь как нельзя кстати.
— Скажи, правда, что жители сего города обычно собираются на этой площади, что перед храмом?
Брюхач недоуменно сморгнул, встретился взглядом с единственным глазом дорожника и закашлялся:
— То есть? Зачем собираются?
— Разные случаи бывают, — вкрадчиво произнес прохожий, словно на что-то намекая.
— Ну-у… — Брюхач все еще пытался принюхаться к дорожнику, но тот пах лишь горелым мясом и такой властной уверенностью, что страшно становилось и шерсть сама собой дыбилась на загривке. — Вообще-то да, здесь и собираются.
— А говорящий располагается у входа, на во-он той площадке, так?
— Совершенно верно. Но, позволь…
— Отлично. Теперь отправляйся в храм и вели всем служителям, которые сейчас там есть, прийти сюда.
Брюхач шевельнул кончиком хвоста, пытаясь скрыть свою растерянность. Дорожник явно имел в виду храмовников, а тем, как известно, что-либо велеть… да Брюхач потом всю жизнь будет эту проклятую лестницу языком вылизывать и собственной шерстью полировать!
— Зачем? — спросил он со всею учтивостью, на которую был способен. Как-то очень кстати Брюхач вспомнил, что одноглазый, собственно, — никто и что пришелец не имеет права здесь распоряжаться. А вот он, дежурный жрец, очень даже имеет.
— Затем что я буду говорить от имени Одноокого — и во славу Его.
Так-то! Ни много ни мало, «от имени Одноокого». Впору и впрямь идти звать
— только не храмовников и не дежурных жрецов, а стражей порядка.
Кхарги — народ истово верующий, но и среди них попадаются безбожники. И с оными поступают со всей строгостью, которую те заслужили своим поведением. Как минимум — изгоняют с родной земли; если же безбожник словами и деяниями оскорбил Одноокого, его предают смерти. Таких кхаргов считают даже не зверьми, а чем-то худшим и более страшным. И…
«И это объясняет многое, — подумал Брюхач, стоя на неподметенной ступени храма и чувствуя, как поневоле дергается уголок верхней губы и в глотке бьется яростный рык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
…Так он шел, щедрыми горстями расплескивая вокруг себя беспокойство, и наконец остановился у входа в храм Одноокому. В тот самый, который выстроил когда-то Ловчага.
* * *
Ночь. Костер. Темные силуэты вокруг пламени.
— Странный ты какой-то килларг, — ворчит грузная фигура, до сей поры скрывавшаяся в тени папоротниковых зарослей. — Вот слушаю тебя и не пойму: то ли ты шарлатан, то ли гений. Сказываешь не так, как обычные килларги, — но — разорви тебя ракоскорпион! — красиво сказываешь!
— А гений всегда немножко шарлатан, — лукаво топорщит вибриссыnote 6 килларг. — Правду я говорю, Избавитель?
— Врешь ты все, — лениво откликается тот. — Но складно врешь. Знаешь ведь наверняка, что было все не так.
— Да кто уж сейчас помнит, как оно было, — неожиданно роняет еще один кхарг. У этого — невероятно длинные желтые клыки, которые тускло сверкают в бликах от костра.
И кажется почему-то, что именно он как раз помнит. И очень хорошо.
* * *
Брюхач в тот день отвечал за главную лестницу — ту, что предназначена для торжественных церемоний, ту, которая выводит на единственную площадь в Гунархторе. «Лестница, — ворчливо любил повторять Безволосый, — важнейшая часть холма Господнего, считайте, лицо его. И следует с особым тщанием заботиться о нем».
Ну, понятно, почему Безволосый так говорит. Он — здешний главный храмовник, ему-то что. Не он будет, виляя задом, ступеньки вычищать. Он, наверное, даже не знает, что ступенек у лестницы ровно восемьдесят восемь, что больше половины из них потрескались (хоть и каменные!) и что в трещинах этих, будь они неладны, гнездятся лишайники, сорняки и прочий мусор. Попробовал бы Безволосый выковырять всю эту дрянь оттуда! Мало бы не показалось! И разговаривал бы он тогда о лестнице в другом тоне.
Хотя, конечно, прав он… Лестница — лицо храма. А Брюхач явился в холм Господен не затем, чтобы злиться на служителей Его, а чтобы самому стать одним из них — во славу Одноокого. Смирением успокоить страсти свои, уравновесить неблагие деяния свои. И еще — отблагодарить Господа за тот куш, который удалось сорвать в последней сделке.
А все-таки не привык Брюхач к тяжелой работе, не привык! Вот и спина уже ноет, и шерсть вся в пыли вывалялась, подсохла коркой и давит на плечи. Ничего страшного не случится, если он разогнется и переведет дыхание. Да и время сейчас послеобеденное, Безволосый наверняка молится в своей келье Господу и — благодарение Ему — не заметит поблажки, которую позволяет себе Брюхач.
Дежурный жрец поднялся на ноги, встряхнулся всем телом, чтобы хоть немного размять ноющие мышцы, и оглядел толпу. Кхаргов сегодня на площади было мало. Ну что ж, ничего странного — это завтра, в день Избавителя, народ запрудит улицы, а сейчас… Вон, шагает хмуро неудачливый продавец спинных и брюшных щеток — небось, мало выторговал. Ну, еще парочка кхаргов-зверей поспешают куда-то по приказу своего хозяина да дорожник странный замер у дальнего края площади. И откуда только такие типчики являются! Наверняка ведь изгнанный из селения, нечистый — а все туда же, к кхаргам, в приличное, можно сказать, общество! Знает, что здесь можно жить беспрепятственно и что прошлое свое он, почитай, оставил за городскими стенами; знает — и пользуется этим! А была бы воля Брюхача, он бы таких в три шеи!..
Одноглазый дорожник как будто учуял резкий презрительный запах, который сейчас издавал дежурный жрец. Резко повернулся, перехватил взгляд Брюхача
— и тот уже не смог ничего с собой поделать, вытянулся в струнку и едва не поджал хвост.
С трудом отвернулся («Да кто ж ему позволял так пялиться, это же просто неприлично! Не будь я должен смиренно нести бремя дежурного жреца, уж показал бы этому недовылупленнику!..») — а отвернувшись, продолжал заниматься ступенями. Жаль только, одноглазый дорожник-изгой никак не шел из головы.
А потом до слуха Брюхача донеслось мерное постукивание когтей по камню. «Неужели этот селюк осмелился вот так запросто подниматься по парадной лестнице?!» Он в негодовании обернулся — и клык к клыку столкнулся с одноглазым дорожником.
— Приветствую, — сказал тот мощным голосом, почему-то напомнившим Брюхачу летнюю грозу. — Хочу спросить.
— Да, я слушаю тебя, уважаемый, — осторожно произнес дежурный жрец. Теперь он уже жалел, что Безволосый спит. Помощь храмовника, кажется, пришлась бы здесь как нельзя кстати.
— Скажи, правда, что жители сего города обычно собираются на этой площади, что перед храмом?
Брюхач недоуменно сморгнул, встретился взглядом с единственным глазом дорожника и закашлялся:
— То есть? Зачем собираются?
— Разные случаи бывают, — вкрадчиво произнес прохожий, словно на что-то намекая.
— Ну-у… — Брюхач все еще пытался принюхаться к дорожнику, но тот пах лишь горелым мясом и такой властной уверенностью, что страшно становилось и шерсть сама собой дыбилась на загривке. — Вообще-то да, здесь и собираются.
— А говорящий располагается у входа, на во-он той площадке, так?
— Совершенно верно. Но, позволь…
— Отлично. Теперь отправляйся в храм и вели всем служителям, которые сейчас там есть, прийти сюда.
Брюхач шевельнул кончиком хвоста, пытаясь скрыть свою растерянность. Дорожник явно имел в виду храмовников, а тем, как известно, что-либо велеть… да Брюхач потом всю жизнь будет эту проклятую лестницу языком вылизывать и собственной шерстью полировать!
— Зачем? — спросил он со всею учтивостью, на которую был способен. Как-то очень кстати Брюхач вспомнил, что одноглазый, собственно, — никто и что пришелец не имеет права здесь распоряжаться. А вот он, дежурный жрец, очень даже имеет.
— Затем что я буду говорить от имени Одноокого — и во славу Его.
Так-то! Ни много ни мало, «от имени Одноокого». Впору и впрямь идти звать
— только не храмовников и не дежурных жрецов, а стражей порядка.
Кхарги — народ истово верующий, но и среди них попадаются безбожники. И с оными поступают со всей строгостью, которую те заслужили своим поведением. Как минимум — изгоняют с родной земли; если же безбожник словами и деяниями оскорбил Одноокого, его предают смерти. Таких кхаргов считают даже не зверьми, а чем-то худшим и более страшным. И…
«И это объясняет многое, — подумал Брюхач, стоя на неподметенной ступени храма и чувствуя, как поневоле дергается уголок верхней губы и в глотке бьется яростный рык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64