— допытывалась Юля, готовясь услышать самые горькие упрёки.
Хозяйка все уклонялась от ответа, подробно рассказывала о своих заслугах, которые, конечно же, останутся без благодарности. Только после четвёртого раза ответила, поняв вопрос по-своему:
— Что он мог передать? Безрасчётный был человек, все деньги на стеклянные банки просаживал. Вся соседняя комната его рукодельем завалена: проволочки и стекляшки. Видимо, одна вещичка была ценная, велел дочери в руки передать. Мне поручил передать. Знал мою честность.
И, нехотя выпростав руки из-под передника, она протянула Юле плоскую картонную коробку. На ней круглым детским почерком (видимо, отец диктовал какому-нибудь школьнику) было написано:
“Девочка моя, передаю тебе мою последнюю работу. Носи на здоровье, вспоминай обо мне. Хотелось бы помочь тебе лучше понимать людей, чтобы не было у тебя в жизни роковых недоразумений, как у нас с мамой”.
Юля открыла коробку — цветное сверкание ударило в глаза. Внутри лежала… диадема, повязка, кокошник (Юля не сразу подобрала слово), затейливо сделанная из цветных камешков и бисера. “Какой драгоценный подарок!” — подумала Юля в первую минуту. Потом разглядела, что диадема сделана из тонюсеньких проволочек, медных и серебристых завиточков, к которым были припаяны разноцветные кристаллики и разной формы радиодетальки. Все это было подобрано со вкусом, с узорами — своеобразное радиокружево, электротехническая корона. Видно, не один месяц отец трудился по вечерам, готовя это оригинальное украшение для дочери.
— На лоб одевается, — проворчала соседка обычным своим недовольным голосом. — А на затылке застёжки. Мне-то она мала, на девичью головку делалось.
Юля приложила ко лбу, нащупала колючие застёжки сзади, невольно бросила взгляд в зеркало. Очень шло это цветное сверкание к её чёрным волосам.
И тут же услышала за спиной ворчание:
“Девка — она и есть девка, никакого понятия. Забыла, что комната покойника, сразу к зеркалу, занавеску — дёрг! Хорошо, что я ей этот пустой убор отдала, им, девкам, ничего, кроме нарядов, не нужно. А вещички все в подполе, в подпол она не заглянет. Как уедет, я вытащу ужо шубу и что получше”.
Юля вздрогнула. Так вот какова эта “самоотверженная” сиделка. Можно представить себе, сколько горьких минут доставила умирающему отцу эта жадная хищница…
— А где тут подполье? — спросила Юля.
— Нет никакого, не знаю, — ответила соседка. И тут же добавила зачем-то (странная женщина!) глуховатым шёпотом: “Лаз я сундуком в коридоре задвинула. Не найдёт она сама”.
— Покажите, где вы задвинули лаз сундуком.
Юля потребовала показать сундук, отодвинула, заглянула в подвал. Не вещи ей были нужны. Не хотелось уступать этой жадине.
— И что вы успели к себе унести? — спросила она строго.
Какую-то удивительную власть приобрела Юля над этой пожилой женщиной. Та ничего не могла удержать при себе, тут же выбалтывала:
“Дура я, что ли, мебель тащить. Соседи мебель знают — увидят. Книжку унесла на предъявителя. Кто докажет, что не моя книжка?”
— Сберегательную книжку на предъявителя верните! — потребовала Юля.
— Какую книжку? — крикнула та. — Отвяжитесь от меня, не видала я никаких книжек. — И сама подсказала: “Какую? Потёртую, с оторванным уголком. Ой, влипла я! И всех-то денег там двести рублей”.
Юле стало противно.
— Ладно, — сказала она. — Уходите, и оставьте себе эти двести рублей за ваши услуги. Понимаю, что вы за личность. В милицию бы на вас заявить…
День Юля провела на даче, вынесла мусора вёдер десять, помыла пол. Устала до полусмерти, но ночевать не осталась. Жутковато было провести ночь одной в пустом доме, где так недавно был покойник. Инстинктивно жутко, как ни уговаривала себя. И Юля ушла, как только начало смеркаться. Взяла с собой только радиодиадему. Не рискнула оставлять на даче. Ещё соседка залезет и возьмёт. Украсть не решится, но перепрячет со зла. А Юля решила носить это украшение почаще как память об отце.
Почему-то все встречные были на редкость разговорчивы сегодня. Глянув на неё, парни тут же высказывались о её внешности: “На лицо ничего себе, только тощая. Пойдёшь танцевать — руки о кости исцарапаешь”. Проходящая девушка хмыкнула неодобрительно: “Фасон устарел. Реглан нынче не в моде”. Озабоченная хозяйка с тяжёлыми сумками, глянув на Юлю рассеянно, тут же поделилась своими заботами: “Что же я забыла? Муку взяла, макароны взяла, масло растительное взяла, селёдку взяла… Пиво я забыла, дурёха. Ну и ладно. Пусть мой пьяница сам за пивом бежит. Я и так руки отмотала”.
И даже пожилой рабочий, такой углублённый в себя, и тот кинул Юле на ходу: “Цапфа шпиндель не держит, все дело в колодке. Колодка зажимает и тормозит. Так я и скажу на собрании: наш мастер скупердяй, на переделку не решается, экономит копейки — теряет тысячи. А цапфа шпиндель не держит”.
Юля ничего не поняла, но кивнула из вежливости. Может быть, и правда цапфа шпиндель не держит…
Так всю дорогу: и на станции все заговаривали с Юлей, и вагон был наполнен гулом, хотя под вечер не так много было народу — под вечер люди больше едут из Москвы, а не в город. От гула болела голова. Юля нарочно села против дремлющей пассажирки. Дремлет — значит, помолчит, позволит подумать о своих делах, сосредоточиться.
И вдруг Юля увидела змей. Целый клубок, маленькие, черненькие, копошатся, никак не переступишь. И ядовитые ли, неведомо. Только подумала — тут же одна змея распухла, пасть раскрыла и, шипя, поползла к ней. Юля хотела бежать, но ноги были как ватные, переступали с трудом. Змея обогнала её и, шипя, кинулась в лицо…
Женщина на скамейке напротив вскрикнула и широко раскрыла глаза. Змея растаяла в тумане.
— Кажется, я кричала во сне? Змея мне приснилась. Когда сердце болит, всегда снятся змеи. Кинулась на меня, а я убежать не могу — ноги как ватные.
И Юля чувствовала, что у неё сердце болит. И что она пожилая, расплывшаяся, с отёкшими ногами, что ей тяжело дышать, передвигаться. И голова у неё мутная, и затылок трещит. Наверное, от этой тесной папиной повязки.
Она нащупала на затылке застёжку, отстегнула…
И гул исчез, исчезла боль в сердце, исчезла толщина, ноги стали стройными и лёгкими, дышалось по-человечески…
Защёлкнула опять: “Эта черненькая симпатичная на вид. Эх, сама я была такой когда-то, парни за мной хвостом…”
Отстегнула. Тишина.
Пристегнула: “Мой Федор красным командиром служил…”
Перед глазами незнакомый мужчина с пшеничными усами, на голове будёновка с красной звездой, шинель без погон, на петлицах квадратики. Самое удивительное, нежность чувствует Юля к этому усатому в суконном шлеме.
Отстегнула защёлку — исчез мужчина и нежность исчезла.
И тут Юля поняла все:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Хозяйка все уклонялась от ответа, подробно рассказывала о своих заслугах, которые, конечно же, останутся без благодарности. Только после четвёртого раза ответила, поняв вопрос по-своему:
— Что он мог передать? Безрасчётный был человек, все деньги на стеклянные банки просаживал. Вся соседняя комната его рукодельем завалена: проволочки и стекляшки. Видимо, одна вещичка была ценная, велел дочери в руки передать. Мне поручил передать. Знал мою честность.
И, нехотя выпростав руки из-под передника, она протянула Юле плоскую картонную коробку. На ней круглым детским почерком (видимо, отец диктовал какому-нибудь школьнику) было написано:
“Девочка моя, передаю тебе мою последнюю работу. Носи на здоровье, вспоминай обо мне. Хотелось бы помочь тебе лучше понимать людей, чтобы не было у тебя в жизни роковых недоразумений, как у нас с мамой”.
Юля открыла коробку — цветное сверкание ударило в глаза. Внутри лежала… диадема, повязка, кокошник (Юля не сразу подобрала слово), затейливо сделанная из цветных камешков и бисера. “Какой драгоценный подарок!” — подумала Юля в первую минуту. Потом разглядела, что диадема сделана из тонюсеньких проволочек, медных и серебристых завиточков, к которым были припаяны разноцветные кристаллики и разной формы радиодетальки. Все это было подобрано со вкусом, с узорами — своеобразное радиокружево, электротехническая корона. Видно, не один месяц отец трудился по вечерам, готовя это оригинальное украшение для дочери.
— На лоб одевается, — проворчала соседка обычным своим недовольным голосом. — А на затылке застёжки. Мне-то она мала, на девичью головку делалось.
Юля приложила ко лбу, нащупала колючие застёжки сзади, невольно бросила взгляд в зеркало. Очень шло это цветное сверкание к её чёрным волосам.
И тут же услышала за спиной ворчание:
“Девка — она и есть девка, никакого понятия. Забыла, что комната покойника, сразу к зеркалу, занавеску — дёрг! Хорошо, что я ей этот пустой убор отдала, им, девкам, ничего, кроме нарядов, не нужно. А вещички все в подполе, в подпол она не заглянет. Как уедет, я вытащу ужо шубу и что получше”.
Юля вздрогнула. Так вот какова эта “самоотверженная” сиделка. Можно представить себе, сколько горьких минут доставила умирающему отцу эта жадная хищница…
— А где тут подполье? — спросила Юля.
— Нет никакого, не знаю, — ответила соседка. И тут же добавила зачем-то (странная женщина!) глуховатым шёпотом: “Лаз я сундуком в коридоре задвинула. Не найдёт она сама”.
— Покажите, где вы задвинули лаз сундуком.
Юля потребовала показать сундук, отодвинула, заглянула в подвал. Не вещи ей были нужны. Не хотелось уступать этой жадине.
— И что вы успели к себе унести? — спросила она строго.
Какую-то удивительную власть приобрела Юля над этой пожилой женщиной. Та ничего не могла удержать при себе, тут же выбалтывала:
“Дура я, что ли, мебель тащить. Соседи мебель знают — увидят. Книжку унесла на предъявителя. Кто докажет, что не моя книжка?”
— Сберегательную книжку на предъявителя верните! — потребовала Юля.
— Какую книжку? — крикнула та. — Отвяжитесь от меня, не видала я никаких книжек. — И сама подсказала: “Какую? Потёртую, с оторванным уголком. Ой, влипла я! И всех-то денег там двести рублей”.
Юле стало противно.
— Ладно, — сказала она. — Уходите, и оставьте себе эти двести рублей за ваши услуги. Понимаю, что вы за личность. В милицию бы на вас заявить…
День Юля провела на даче, вынесла мусора вёдер десять, помыла пол. Устала до полусмерти, но ночевать не осталась. Жутковато было провести ночь одной в пустом доме, где так недавно был покойник. Инстинктивно жутко, как ни уговаривала себя. И Юля ушла, как только начало смеркаться. Взяла с собой только радиодиадему. Не рискнула оставлять на даче. Ещё соседка залезет и возьмёт. Украсть не решится, но перепрячет со зла. А Юля решила носить это украшение почаще как память об отце.
Почему-то все встречные были на редкость разговорчивы сегодня. Глянув на неё, парни тут же высказывались о её внешности: “На лицо ничего себе, только тощая. Пойдёшь танцевать — руки о кости исцарапаешь”. Проходящая девушка хмыкнула неодобрительно: “Фасон устарел. Реглан нынче не в моде”. Озабоченная хозяйка с тяжёлыми сумками, глянув на Юлю рассеянно, тут же поделилась своими заботами: “Что же я забыла? Муку взяла, макароны взяла, масло растительное взяла, селёдку взяла… Пиво я забыла, дурёха. Ну и ладно. Пусть мой пьяница сам за пивом бежит. Я и так руки отмотала”.
И даже пожилой рабочий, такой углублённый в себя, и тот кинул Юле на ходу: “Цапфа шпиндель не держит, все дело в колодке. Колодка зажимает и тормозит. Так я и скажу на собрании: наш мастер скупердяй, на переделку не решается, экономит копейки — теряет тысячи. А цапфа шпиндель не держит”.
Юля ничего не поняла, но кивнула из вежливости. Может быть, и правда цапфа шпиндель не держит…
Так всю дорогу: и на станции все заговаривали с Юлей, и вагон был наполнен гулом, хотя под вечер не так много было народу — под вечер люди больше едут из Москвы, а не в город. От гула болела голова. Юля нарочно села против дремлющей пассажирки. Дремлет — значит, помолчит, позволит подумать о своих делах, сосредоточиться.
И вдруг Юля увидела змей. Целый клубок, маленькие, черненькие, копошатся, никак не переступишь. И ядовитые ли, неведомо. Только подумала — тут же одна змея распухла, пасть раскрыла и, шипя, поползла к ней. Юля хотела бежать, но ноги были как ватные, переступали с трудом. Змея обогнала её и, шипя, кинулась в лицо…
Женщина на скамейке напротив вскрикнула и широко раскрыла глаза. Змея растаяла в тумане.
— Кажется, я кричала во сне? Змея мне приснилась. Когда сердце болит, всегда снятся змеи. Кинулась на меня, а я убежать не могу — ноги как ватные.
И Юля чувствовала, что у неё сердце болит. И что она пожилая, расплывшаяся, с отёкшими ногами, что ей тяжело дышать, передвигаться. И голова у неё мутная, и затылок трещит. Наверное, от этой тесной папиной повязки.
Она нащупала на затылке застёжку, отстегнула…
И гул исчез, исчезла боль в сердце, исчезла толщина, ноги стали стройными и лёгкими, дышалось по-человечески…
Защёлкнула опять: “Эта черненькая симпатичная на вид. Эх, сама я была такой когда-то, парни за мной хвостом…”
Отстегнула. Тишина.
Пристегнула: “Мой Федор красным командиром служил…”
Перед глазами незнакомый мужчина с пшеничными усами, на голове будёновка с красной звездой, шинель без погон, на петлицах квадратики. Самое удивительное, нежность чувствует Юля к этому усатому в суконном шлеме.
Отстегнула защёлку — исчез мужчина и нежность исчезла.
И тут Юля поняла все:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16