Здесь ваша жена?
— Вот она.
— Ну, так поживее, а то может кто-нибудь помешать.
Адель подняли через борт и усадили на корме берестяного челнока. Мужчины, отстегнув лестницу, спустились по веревке, а два индейца, сидевшие у весел, бесшумно оттолкнули лодку и она быстро понеслась против течения. Через минуту от «Св. Христофора» осталось только смутное очертание с двумя желтыми огоньками.
— Возьмите-ка весло, Амос, а я другое, — сказал капитан Савэдж, сбрасывая с себя одежду монаха. — На палубе корабля я чувствовал себя в безопасности в этом маскараде, а здесь он только мешает. Видимо, мы могли бы, закрыв все люки, захватить корабль целиком с медными пушками и со всем скарбом…
— А на другой день висеть на реях в качестве пиратов, — заметил Амос. — По-моему, мы поступили правильно, забрав мед, не тронув колоды. Надеюсь, вы здоровы, мадам?
— Я не понимаю, как все случилось и где мы теперь.
— Как и я, Амос.
— Разве вы не ждали нашего возвращения за вами?
— Я терялся в догадках.
— Ну, вот. Неужели же вы могли вообразить, что мы бросим вас на произвол судьбы?
— Признаюсь, эта боязнь угнетала меня.
— Как раз этого-то я и опасался, когда перехватил ваш печально провожающий нас взгляд. Но если бы эти молодцы заметили, что мы беседуем или сигнализируем друг другу, то непременно установили бы за нами слежку. А так мы ни в ком не возбудили подозрений за исключением того капуцина, что лежит вон тут на дне лодки.
— Как же вы поступили?
— Вчера вечером мы сошли на берег Бопрэ, наняли этот челнок и притаились на целый день. Потом, как стемнело, подплыли к кораблю, и я разбудил вас, зная, где вы спите. Правда, монах чуть не испортил все дело во время вашей отлучки, но мы заткнули ему глотку и сбросили в челнок. Эфраим надел сутану, чтобы встретить вас и помочь, уже не подвергаясь риску. Мы очень боялись случайной задержки.
— Ах, как чудесно быть снова свободным. Как бесконечно обязан я вам, Амос.
— Ну, вы были моим телохранителем в вашей стране. Теперь моя очередь присмотреть за вами.
— Куда же мы плывем?
— Ах, вот тут-то и запятая. Путь морем закрыт для нас. Придется как-нибудь пробираться по материку, а сейчас нам нужно отплыть как можно дальше от Квебека. Здесь, по-видимому, приятнее захватить гугенота, чем вождя ирокезов. Клянусь богом, не понимаю, как можно подымать столько шума из-за способов спасения человеком своей души. Впрочем, вот и старый Эфраим так же нетерпим в этом отношении. По-видимому, глупость везде возможна.
— Что ты там упоминаешь мое имя? — спросил моряк, насторожив уши.
— Только то, что вы — добрый, стойкий, старый протестант.
— Да, слава богу. Мой девиз — свобода совести для всех, исключая квакеров, папистов… ну, потом не люблю я женщин-проповедниц и разных там глупостей.
Амос Грин расхохотался.
— Ведь все это делается с соизволения господа бога, так зачем же вам-то так горячо принимать к сердцу, — проговорил он.
— Ах, ты еще молод и глуп. Поживешь — узнаешь. Ты еще, чего доброго, станешь заступаться и за эту нечисть, — Эфраим веслом указал на распростертого монаха.
— Что ж, по-своему и он недурной человек.
— Ну, конечно, и акула по-своему хорошая рыба. Нет, парень, не втирай очки. Можешь болтать, пока не свихнешь челюсть, а все же встречного ветра не сделаешь попутным. Передайте-ка мне кисет и огниво, а твой приятель не сменит ли меня за веслом?
Всю ночь плыли они вверх по реке, напрягая все силы, чтобы уйти от предполагаемой погони. Придерживаясь южного берега и минуя благодаря этому главную силу течения посреди реки, они быстро продвигались вперед. Амос и де Катина были опытные гребцы; индейцы работали веслами сильно и упруго, словно тела их были выкованы из стали и железа. На всей громадной реке теперь царила глубокая тишина, нарушаемая только плеском воды о борта лодки, шелестом крыльев ночных птиц над головами путников, да лишь изредка громким, отрывисто-пронзительным лаем лисиц в глубине лесов. Когда же, наконец, забрезжил рассвет и черные тени ночи уступили место свету, беглецы были далеко и от крепости и от погони. Девственные леса в чудном осеннем разнообразном уборе спускались с обеих сторон до самой воды, а посредине реки виднелся маленький остров, окаймленный желтым песком, с горящими в центре яркими красивыми цветами сумахов и еще каких-то других деревьев.
— Я бывал здесь раньше, — заметил де Катина. — Помню, сделал отметку вон на том клене с толстым стволом, во время последней поездки с губернатором в Монреаль Это было еще при Фронтенаке, когда короля почитали первым лицом в государстве, а епископа только вторым.
При этом имени краснокожие, сидевшие, как терракотовые фигуры, без малейшего выражения на застывших лицах, насторожились.
— Мой брат сказал про великого Ононтио, — проговорил, оглянувшись, один из них — Мы слышали свист зловещих птиц, уверяющих, что он более не вернется из-за моря к своим детям
— Ононтио теперь у великого белого отца, — ответил де Катина. — Я сам видел его в совете, и он непременно вернется из-за моря, когда будет нужен своему народу.
Индеец покачал бритой головой.
— Звериный месяц протек, брат мой, — промолвил он на ломаном французском языке, — а прежде чем наступит месяц птичьих гнезд, на этой реке не останется ни одного белого, кроме живущих за каменными стенами.
— Что такое? Мы ничего не слыхали. Ирокезы напали на белых?
— Брат мой, они заявили, что съедят гуронов, и где теперь гуроны? Они обратили свои лица против эри — и где теперь эри? Они пошли к западу на иллинойцев — и кто найдет хоть одно иллинойское селение? Они подняли топор на андастов — и имя андастов стерто с лица земли. А теперь они проплясали пляску и пропели песню, от которой мало будет добра моим белым братьям.
— Где же они?
Индеец обвел рукой весь горизонт от юга до запада.
— Где нет их? Леса кишат ирокезами. Они словно пожар в сухой траве — так же быстры и ужасны.
— Ну, — вздохнул де Катина, — если действительно эти дьяволы сорвались с цепи, нашим в городе придется вызывать старика де Фронтенака, коли не желают плавать в реке.
— Да, — произнес Амос, — я видел его только раз, когда вместе с другими меня привели к губернатору за торговлю во владениях, которые он считал французскими. Рот у старика был стиснут, словно капкан для хорька, а одарил он нас таким взглядом, как будто намеревался сшить себе штиблеты из наших скальпов. Но все же сразу чувствовался в нем вождь и храбрый человек.
— Это был враг церкви и правая рука дьявола в новой стране, — раздался голос со дна челнока.
То говорил монах. Ему удалось освободиться от кожаной перчатки и пояса, которыми заткнули рот проповедника американцы. Теперь он лежал, скорчившись и свирепо поглядывая на своих спутников сверкающими, недобрыми огоньками черных глазок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
— Вот она.
— Ну, так поживее, а то может кто-нибудь помешать.
Адель подняли через борт и усадили на корме берестяного челнока. Мужчины, отстегнув лестницу, спустились по веревке, а два индейца, сидевшие у весел, бесшумно оттолкнули лодку и она быстро понеслась против течения. Через минуту от «Св. Христофора» осталось только смутное очертание с двумя желтыми огоньками.
— Возьмите-ка весло, Амос, а я другое, — сказал капитан Савэдж, сбрасывая с себя одежду монаха. — На палубе корабля я чувствовал себя в безопасности в этом маскараде, а здесь он только мешает. Видимо, мы могли бы, закрыв все люки, захватить корабль целиком с медными пушками и со всем скарбом…
— А на другой день висеть на реях в качестве пиратов, — заметил Амос. — По-моему, мы поступили правильно, забрав мед, не тронув колоды. Надеюсь, вы здоровы, мадам?
— Я не понимаю, как все случилось и где мы теперь.
— Как и я, Амос.
— Разве вы не ждали нашего возвращения за вами?
— Я терялся в догадках.
— Ну, вот. Неужели же вы могли вообразить, что мы бросим вас на произвол судьбы?
— Признаюсь, эта боязнь угнетала меня.
— Как раз этого-то я и опасался, когда перехватил ваш печально провожающий нас взгляд. Но если бы эти молодцы заметили, что мы беседуем или сигнализируем друг другу, то непременно установили бы за нами слежку. А так мы ни в ком не возбудили подозрений за исключением того капуцина, что лежит вон тут на дне лодки.
— Как же вы поступили?
— Вчера вечером мы сошли на берег Бопрэ, наняли этот челнок и притаились на целый день. Потом, как стемнело, подплыли к кораблю, и я разбудил вас, зная, где вы спите. Правда, монах чуть не испортил все дело во время вашей отлучки, но мы заткнули ему глотку и сбросили в челнок. Эфраим надел сутану, чтобы встретить вас и помочь, уже не подвергаясь риску. Мы очень боялись случайной задержки.
— Ах, как чудесно быть снова свободным. Как бесконечно обязан я вам, Амос.
— Ну, вы были моим телохранителем в вашей стране. Теперь моя очередь присмотреть за вами.
— Куда же мы плывем?
— Ах, вот тут-то и запятая. Путь морем закрыт для нас. Придется как-нибудь пробираться по материку, а сейчас нам нужно отплыть как можно дальше от Квебека. Здесь, по-видимому, приятнее захватить гугенота, чем вождя ирокезов. Клянусь богом, не понимаю, как можно подымать столько шума из-за способов спасения человеком своей души. Впрочем, вот и старый Эфраим так же нетерпим в этом отношении. По-видимому, глупость везде возможна.
— Что ты там упоминаешь мое имя? — спросил моряк, насторожив уши.
— Только то, что вы — добрый, стойкий, старый протестант.
— Да, слава богу. Мой девиз — свобода совести для всех, исключая квакеров, папистов… ну, потом не люблю я женщин-проповедниц и разных там глупостей.
Амос Грин расхохотался.
— Ведь все это делается с соизволения господа бога, так зачем же вам-то так горячо принимать к сердцу, — проговорил он.
— Ах, ты еще молод и глуп. Поживешь — узнаешь. Ты еще, чего доброго, станешь заступаться и за эту нечисть, — Эфраим веслом указал на распростертого монаха.
— Что ж, по-своему и он недурной человек.
— Ну, конечно, и акула по-своему хорошая рыба. Нет, парень, не втирай очки. Можешь болтать, пока не свихнешь челюсть, а все же встречного ветра не сделаешь попутным. Передайте-ка мне кисет и огниво, а твой приятель не сменит ли меня за веслом?
Всю ночь плыли они вверх по реке, напрягая все силы, чтобы уйти от предполагаемой погони. Придерживаясь южного берега и минуя благодаря этому главную силу течения посреди реки, они быстро продвигались вперед. Амос и де Катина были опытные гребцы; индейцы работали веслами сильно и упруго, словно тела их были выкованы из стали и железа. На всей громадной реке теперь царила глубокая тишина, нарушаемая только плеском воды о борта лодки, шелестом крыльев ночных птиц над головами путников, да лишь изредка громким, отрывисто-пронзительным лаем лисиц в глубине лесов. Когда же, наконец, забрезжил рассвет и черные тени ночи уступили место свету, беглецы были далеко и от крепости и от погони. Девственные леса в чудном осеннем разнообразном уборе спускались с обеих сторон до самой воды, а посредине реки виднелся маленький остров, окаймленный желтым песком, с горящими в центре яркими красивыми цветами сумахов и еще каких-то других деревьев.
— Я бывал здесь раньше, — заметил де Катина. — Помню, сделал отметку вон на том клене с толстым стволом, во время последней поездки с губернатором в Монреаль Это было еще при Фронтенаке, когда короля почитали первым лицом в государстве, а епископа только вторым.
При этом имени краснокожие, сидевшие, как терракотовые фигуры, без малейшего выражения на застывших лицах, насторожились.
— Мой брат сказал про великого Ононтио, — проговорил, оглянувшись, один из них — Мы слышали свист зловещих птиц, уверяющих, что он более не вернется из-за моря к своим детям
— Ононтио теперь у великого белого отца, — ответил де Катина. — Я сам видел его в совете, и он непременно вернется из-за моря, когда будет нужен своему народу.
Индеец покачал бритой головой.
— Звериный месяц протек, брат мой, — промолвил он на ломаном французском языке, — а прежде чем наступит месяц птичьих гнезд, на этой реке не останется ни одного белого, кроме живущих за каменными стенами.
— Что такое? Мы ничего не слыхали. Ирокезы напали на белых?
— Брат мой, они заявили, что съедят гуронов, и где теперь гуроны? Они обратили свои лица против эри — и где теперь эри? Они пошли к западу на иллинойцев — и кто найдет хоть одно иллинойское селение? Они подняли топор на андастов — и имя андастов стерто с лица земли. А теперь они проплясали пляску и пропели песню, от которой мало будет добра моим белым братьям.
— Где же они?
Индеец обвел рукой весь горизонт от юга до запада.
— Где нет их? Леса кишат ирокезами. Они словно пожар в сухой траве — так же быстры и ужасны.
— Ну, — вздохнул де Катина, — если действительно эти дьяволы сорвались с цепи, нашим в городе придется вызывать старика де Фронтенака, коли не желают плавать в реке.
— Да, — произнес Амос, — я видел его только раз, когда вместе с другими меня привели к губернатору за торговлю во владениях, которые он считал французскими. Рот у старика был стиснут, словно капкан для хорька, а одарил он нас таким взглядом, как будто намеревался сшить себе штиблеты из наших скальпов. Но все же сразу чувствовался в нем вождь и храбрый человек.
— Это был враг церкви и правая рука дьявола в новой стране, — раздался голос со дна челнока.
То говорил монах. Ему удалось освободиться от кожаной перчатки и пояса, которыми заткнули рот проповедника американцы. Теперь он лежал, скорчившись и свирепо поглядывая на своих спутников сверкающими, недобрыми огоньками черных глазок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87