Так называемые поэты-самородки - это свежие, вновь пробудившиеся таланты, - отщепенцы эпохи застойного, манерного и перемудрившего искусства. Избегать пошлости они не умеют, а потому их часто считают поэтами регрессивными, но они все же - подлинные возродители, дающие толчок к новым достижениям.
Лирика - в целом - должна быть весьма разумной, в частностях же немного простоватой.
Роман - это субъективная эпопея, в которой автор испрашивает дозволения на свой лад перетолковывать мир. А стало быть, весь вопрос в том, обладает ли он своим собственным ладом. Остальное приложится.
От критики нельзя ни спастись, ни оборониться; нужно поступать ей назло, и мало-помалу она с этим свыкнется.
В ритме есть нечто волшебное; он заставляет нас верить, что возвышенное принадлежит нам.
Произведения Шекспира изобилуют диковинными тропами, которые возникли из персонифицированных понятий и нам были бы совсем не к лицу; у него же они вполне уместны, ибо в те времена все искусства были подвластны аллегории. Он находит метафоры там, где мы бы их и не искали, например - в книге. Искусство печатания существовало уже более ста лет, но, несмотря на это, книга еще являлась чем-то священным, в чем мы можем легко убедиться, судя по тогдашним переплетам. Благородный поэт любил и почитал ее; мы же теперь брошюруем решительно все, и нам уже нелегко отнестись с уважением как к переплету, так и к его содержимому.
Наиболее вздорное из всех заблуждений - когда молодые одаренные люди воображают, что утратят оригинальность, признав правильным то, что уже было признано другим.
Как мало из свершившегося было записано, как мало из записанного спасено! Литература с самого начала своего существования - фрагментарна, она хранит памятники человеческого духа только в той мере, в какой они были запечатлены письменами и в какой эти письмена сохранились.
Наши отношения с Шиллером основывались на решительном устремлении обоих к единой цели, наша совместная деятельность - на различии средств, которыми мы старались ее достигнуть. Во время небольшой размолвки, которая однажды между нами возникла и о которой мне напомнило одно место из нашей переписки, я сделал следующие наблюдения.
Далеко не одно и то же, подыскивает ли поэт для выражения всеобщего особенное или же в особенном видит всеобщее. Первый путь приводит к аллегориям, в которых особенное имеет значение только примера, только образца всеобщего, последний же и составляет подлинную природу поэзии; поэзия называет особенное, не думая о всеобщем и на него не указуя. Но кто живо воспримет изображенное ею особенное, приобретет вместе с ним и всеобщее, вовсе того не сознавая или осознав это только позднее.
Хронику пусть пишет только тот, кому важна современность.
Переводчики - это хлопотливые сводники, всячески выхваляющие нам полускрытую вуалью красавицу; они возбуждают необоримое стремление к оригиналу.
Древний мир мы охотно ставим выше себя, грядущий же - никогда. Только отец не завидует таланту сына.
Мы, в сущности, учимся только из тех книг, о которых не в состоянии судить. Автору книги, судить о которой мы можем, следовало бы учиться у нас.
Искусство - дело серьезное, особенно серьезное, когда оно занимается объектами благородными и возвышенными; художник же стоит над искусством и над объектом; над первым - ибо пользуется им как средством, над вторым - ибо на свой лад трактует его.
Искусство само по себе благородно. Поэтому художник не страшится низменного. Принимая его под свой покров, он его уже облагораживает. И мы видим величайших художников, смело прибегающих к этой прерогативе монарха.
В каждом художнике заложен росток дерзновения, без которого немыслим ни один талант. И росток этот оживает особенно часто, когда человека одаренного хотят ограничить, задобрить и заставить служить односторонним целям.
Рафаэль среди художников новейшего времени и в этом отношении самый чистый. Он вполне наивен. Действительность у него не вступает в конфликт с нравственностью или, более того, с божественным началом. Ковер, на котором изображено поклонение волхвов, - это избыточно-великолепная композиция, открывающая целый мир, начиная от старшего коленопреклоненного волхва до мавра и обезьянки, которые, сидя на верблюде, лакомятся яблоками. Здесь и святой Иосиф изображен совершенно наивно, как приемный отец, радующийся принесенным дарам.
Вообще же против святого Иосифа художники злоумышляли немало. Изображают же его и византийцы, которые отнюдь не обладают излишним юмором, досадующим на рождение Христа. Младенец лежит в яслях, звери заглядывают туда, изумленные, что вместо своей сухой пищи видят божественно прелестное созданье. Ангелы славят новорожденного, мать неподвижно сидит возле него, святой же Иосиф стоит в отдалении, недовольно посматривая на эту сцену.
Юмор - один из элементов гения, но, как только он начинает первенствовать, - лишь суррогат последнего; он сопутствует упадочному искусству, разрушает и в конце концов уничтожает его.
Прекрасное - манифестация сокровенных сил природы; без его возникновения они навсегда остались бы сокрытыми.
Говорят: художник, изучай природу. Но не так-то просто из низменного извлечь благородное, из уродливого - прекрасное.
К назойливости юных дилетантов следует относиться снисходительно, в зрелом возрасте они станут подлинными почитателями искусства и его мастеров.
Во всяком произведении искусства, великом или малом, вплоть до самого малого, все сводится к концепции.
Никто, кроме художника, не может споспешествовать искусству. Меценаты поощряют художника. Это справедливо и хорошо; но этим не всегда поощряется искусство.
Красота никогда не уяснит себе своей сути.
Все другие искусства мы должны кредитовать, и только у греческого мы вечно остаемся в долгу.
Искусство - перелагатель неизречимого; поэтому глупостью кажется попытка вновь перелагать его словами. И все же, когда мы стараемся это делать, разум наш стяжает столько прибыли, что это с лихвой восполняет затраченное состояние.
В произведении искусства "что" интересует людей гораздо больше, чем "как". Первое они могут усвоить по частям, второе же им не удается объять как нечто целое. Отсюда - выхватывание отдельных мест; при этом воздействие целого, если всмотреться повнимательнее, не может не сказаться и здесь; но оно воспринимается бессознательно.
Поэт призван изображать. Изображение же достигает своей вершины, лишь когда оно соревнуется с действительностью, а это значит, что наш дух сообщает описаниям такую жизненность, что начинает казаться, будто все здесь видишь воочию. На высшей своей точке поэзия кажется чисто внешней;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12