Она медленно провела ладонью по щеке Лопо, как будто хотела убедиться, что он еще здесь, рядом с ней, живой.
— Нет, — тихо сказала она. — Нет, не надо идти в Первый корпус. Я не хочу быть без тебя.
— Но меня позовут. Я сам видел человека-брата, к которому меня привели. Он слабый, он лежит в кровати. Ему больно. А когда приезжают больные люди, слепка-брата или слепка-сестру обязательно берут в Первый корпус. Так уж устроено. Я часто спрашивал себя, почему это так, но я не знаю. Эго тайна.
— Нет, — снова сказала Заика, и ее маленькая шершавая ладонь еще раз прикоснулась к щеке Лопо. — Я пойду в Первый корпус.
— Нет. Так не бывает. Если приезжает больной мужчина, к нему ведут его брата. К женщине — сестру. Таков закон.
— Что такое закон, Лопо?
— Это такой порядок, при котором все… как тебе объяснить, малышка… При котором все есть, как есть.
Лопо подумал, как изменилась Заика за последнее время, Когда-то совсем молчаливая, она все чаще спрашивала его о словах, и в бездонных озерцах на ее загорелом личике все чаще мелькали живые искорки. И вот сегодня она сказала, что не хочет отпускать его в Первый корпус. Она уже думала не так, как другие слепки, и Лопо смутно казалось, что изменения в ней как-то были связаны с ним.
— Заика, я хочу сделать тебе подарок. Вот смотри, это дал мне новый человек.
— Тот, что в кровати? — с отвращением спросила Заика.
— Нет, другой. Он не звал меня. Он сам приходил. Это очень хорошая вещь. В нее смотришь, а она все приближает. Я видел такие вещи у людей, но сам никогда в нее не смотрел. Попробуй.
Он дал ей бинокль, и она с его помощью приложила окуляры к глазам.
— Ой! — воскликнула она, выронила бинокль, и Лопо поймал его налету. — Деревья прыгнули на меня.
— Глупенькая, — сказал Лопо. — Как же они могли прыгнуть на тебя, если они остались на месте. Смотри. Просто эта штука приближает их. Видишь?
— Нет, они прыгнули. Сразу прыгнули на меня, — покачала головой Заика.
— Ну ладно, — засмеялся Лопо, отнимая бинокль, — а теперь где деревья?
— Теперь они прыгнули обратно.
— Хорошо, малышка, теперь я смотрю в бинокль. Деревья прыгнули ко мне и стоят совсем близко. А ты посмотри на деревья. Где они? Близко или далеко?
— Далеко.
— А для меня близко. Как же деревья могут сразу быть и близко и далеко?
Лопо посмотрел на наморщенный лобик Заики — он любил, когда она морщила лоб и брови у нее смешно поднимались — и засмеялся.
— Это все эта штука. Это очень ценная вещь — ни у кого из слепков нет такой, — и я хочу, чтобы она осталась у тебя…
— Почему новый человек дал его тебе?
— Не знаю. Я сам думал. Не знаю. Он приходил ко мне. А потом принес эту вещь. Она называется бинокль.
— Может быть, это дурная вещь?
— Нет, малышка. Ты же видела, она приближает все, на что посмотришь.
— Ты все знаешь, Лопо. Ты самый умный. Я сохраню тебе бинокль, пока не придешь…
Лопо тяжело вздохнул. Пока не придешь…
15
Уже в который раз, с тех пор как я очутился в Нове, мне остро захотелось совершить погружение. О, я пробовал не раз, но так и не мог погрузиться. Я напрягался, призывал на помощь все семь известных способов погружения, но с таким же успехом надутый мяч может мечтать о том, чтобы опуститься на дно. Я даже не мог понять, что исчезло. Мне казалось, что я делаю все, как положено, что еще минута-другая, и я все-таки начну погружаться в гармонию, услышу желанную гулкую тишину. И ничего. Да и существовала ли она вообще, эта гармония? Были минуты, когда я начинал в этом сомневаться.
Я знал, что служит поплавком, не дающим мне погрузиться: сурдокамера и мое странное подчинение доктору Грейсону. Какая-то часть моего сознания ясно видит, что я делаю не то, что свойственно мне, помону Первой Всеобщей Научной Церкви Дину Дики. Но меня тащит и направляет сила большая, чем я сам. Эта сила — доктор Грейсон. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что здесь происходит, но продолжаю исправно выполнять отвратительные функции шпика, выпытываю у несчастной Джервоне, не научила ли она своего воспитанника лишним словам. И выведываю у этого паренька, понимает ли он что-нибудь, дарю ему бинокль со спрятанным крохотным микрофончиком. Браво, брат Дики! Не зря пактор Браун годами рассыпал перед тобой перлы своей мудрости.
И как случалось уже не раз за последние дни, эти мысли вызвали у меня острую головную боль. Она начинала клубиться где-то в затылке. Легкое облачко. Потом боль становилась все тверже, рваные края облачка заострялись и уже нестерпимо царапали, скребли и рвали виски.
Я посмотрел на часы. Без десяти восемь. Пора собираться к госпоже покровительнице. Представляю себе ее день рождения и веселье. Если бы можно было не пойти. Но рабская и более сильная моя половина и не собиралась оставаться дома. Она-то знала, что делать. Она знала, что надо включить магнитофон и послушать, не записалось ли что-нибудь. Если Лопо с кем-нибудь беседовал, сейчас я услышу эту беседу.
Ну-ка, послушаем, о чем беседуют молодые слепки, когда рядом нет людей. Я нажал кнопку воспроизведения. Послышалось шипение пленки и голос:
«Заика… Я, наверное, скоро уйду в Первый корпус. Я не увижу тебя…»
Заика — это та девчушка, что работала рядом с ним на кортах, машинально подумал я. И тут ясно понял, что Лопо — человек. В голосе его дрожали печаль и любовь Он думал о том, что будет, а на это не способно ни одно животное. Он знает, что его ожидает. Страдание знакомо и зверю, и человеку, но человек страдает вдвойне: от того, что происходит, и от того, что произойдет.
Моя рабская плененная половина жадно подалась вперед. Хозяин будет доволен, может быть, он даже потреплет по загривку верного пса, бросит мозговую кость. Ура, крамола раскрыта! Мальчуган наказан не будет. Он даже будет удостоен высокой чести — отдать свое тело мистеру Клевинджеру-младшему. А вот чудовищную преступницу, виновную в том, что научила человеческого малыша человеческой речи, скормят муравьям. Как они здесь это называют? Устроить встречу с муравьями. Прекрасно, справедливость, наконец, восторжествует. Впервые за многие дни я вспомнил пактора Брауна. Он любил говорить о справедливости: «Бойтесь справедливости, которой добиваются с чрезмерным азартом. Подлинная справедливость мало кому нравится».
Головная боль стала нестерпимой, и я проглотил таблетку, запив стаканом воды. Вода показалась мне тепловатой и тошнотворной. Я был неприятен себе до такой степени, что испытывал отвращение ко всему, что брал а руки.
Когда лучше отнести пленку доктору Грейсону — сейчас или утром? Пожалуй, утром. Может быть, удастся что-нибудь выведать и у мисс Джервоне. Теперь, когда знаешь, что она все-таки виновна и тому есть доказательства, можно позволить себе поиграть с ней, как кошка с маленькой серой мышкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Нет, — тихо сказала она. — Нет, не надо идти в Первый корпус. Я не хочу быть без тебя.
— Но меня позовут. Я сам видел человека-брата, к которому меня привели. Он слабый, он лежит в кровати. Ему больно. А когда приезжают больные люди, слепка-брата или слепка-сестру обязательно берут в Первый корпус. Так уж устроено. Я часто спрашивал себя, почему это так, но я не знаю. Эго тайна.
— Нет, — снова сказала Заика, и ее маленькая шершавая ладонь еще раз прикоснулась к щеке Лопо. — Я пойду в Первый корпус.
— Нет. Так не бывает. Если приезжает больной мужчина, к нему ведут его брата. К женщине — сестру. Таков закон.
— Что такое закон, Лопо?
— Это такой порядок, при котором все… как тебе объяснить, малышка… При котором все есть, как есть.
Лопо подумал, как изменилась Заика за последнее время, Когда-то совсем молчаливая, она все чаще спрашивала его о словах, и в бездонных озерцах на ее загорелом личике все чаще мелькали живые искорки. И вот сегодня она сказала, что не хочет отпускать его в Первый корпус. Она уже думала не так, как другие слепки, и Лопо смутно казалось, что изменения в ней как-то были связаны с ним.
— Заика, я хочу сделать тебе подарок. Вот смотри, это дал мне новый человек.
— Тот, что в кровати? — с отвращением спросила Заика.
— Нет, другой. Он не звал меня. Он сам приходил. Это очень хорошая вещь. В нее смотришь, а она все приближает. Я видел такие вещи у людей, но сам никогда в нее не смотрел. Попробуй.
Он дал ей бинокль, и она с его помощью приложила окуляры к глазам.
— Ой! — воскликнула она, выронила бинокль, и Лопо поймал его налету. — Деревья прыгнули на меня.
— Глупенькая, — сказал Лопо. — Как же они могли прыгнуть на тебя, если они остались на месте. Смотри. Просто эта штука приближает их. Видишь?
— Нет, они прыгнули. Сразу прыгнули на меня, — покачала головой Заика.
— Ну ладно, — засмеялся Лопо, отнимая бинокль, — а теперь где деревья?
— Теперь они прыгнули обратно.
— Хорошо, малышка, теперь я смотрю в бинокль. Деревья прыгнули ко мне и стоят совсем близко. А ты посмотри на деревья. Где они? Близко или далеко?
— Далеко.
— А для меня близко. Как же деревья могут сразу быть и близко и далеко?
Лопо посмотрел на наморщенный лобик Заики — он любил, когда она морщила лоб и брови у нее смешно поднимались — и засмеялся.
— Это все эта штука. Это очень ценная вещь — ни у кого из слепков нет такой, — и я хочу, чтобы она осталась у тебя…
— Почему новый человек дал его тебе?
— Не знаю. Я сам думал. Не знаю. Он приходил ко мне. А потом принес эту вещь. Она называется бинокль.
— Может быть, это дурная вещь?
— Нет, малышка. Ты же видела, она приближает все, на что посмотришь.
— Ты все знаешь, Лопо. Ты самый умный. Я сохраню тебе бинокль, пока не придешь…
Лопо тяжело вздохнул. Пока не придешь…
15
Уже в который раз, с тех пор как я очутился в Нове, мне остро захотелось совершить погружение. О, я пробовал не раз, но так и не мог погрузиться. Я напрягался, призывал на помощь все семь известных способов погружения, но с таким же успехом надутый мяч может мечтать о том, чтобы опуститься на дно. Я даже не мог понять, что исчезло. Мне казалось, что я делаю все, как положено, что еще минута-другая, и я все-таки начну погружаться в гармонию, услышу желанную гулкую тишину. И ничего. Да и существовала ли она вообще, эта гармония? Были минуты, когда я начинал в этом сомневаться.
Я знал, что служит поплавком, не дающим мне погрузиться: сурдокамера и мое странное подчинение доктору Грейсону. Какая-то часть моего сознания ясно видит, что я делаю не то, что свойственно мне, помону Первой Всеобщей Научной Церкви Дину Дики. Но меня тащит и направляет сила большая, чем я сам. Эта сила — доктор Грейсон. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что здесь происходит, но продолжаю исправно выполнять отвратительные функции шпика, выпытываю у несчастной Джервоне, не научила ли она своего воспитанника лишним словам. И выведываю у этого паренька, понимает ли он что-нибудь, дарю ему бинокль со спрятанным крохотным микрофончиком. Браво, брат Дики! Не зря пактор Браун годами рассыпал перед тобой перлы своей мудрости.
И как случалось уже не раз за последние дни, эти мысли вызвали у меня острую головную боль. Она начинала клубиться где-то в затылке. Легкое облачко. Потом боль становилась все тверже, рваные края облачка заострялись и уже нестерпимо царапали, скребли и рвали виски.
Я посмотрел на часы. Без десяти восемь. Пора собираться к госпоже покровительнице. Представляю себе ее день рождения и веселье. Если бы можно было не пойти. Но рабская и более сильная моя половина и не собиралась оставаться дома. Она-то знала, что делать. Она знала, что надо включить магнитофон и послушать, не записалось ли что-нибудь. Если Лопо с кем-нибудь беседовал, сейчас я услышу эту беседу.
Ну-ка, послушаем, о чем беседуют молодые слепки, когда рядом нет людей. Я нажал кнопку воспроизведения. Послышалось шипение пленки и голос:
«Заика… Я, наверное, скоро уйду в Первый корпус. Я не увижу тебя…»
Заика — это та девчушка, что работала рядом с ним на кортах, машинально подумал я. И тут ясно понял, что Лопо — человек. В голосе его дрожали печаль и любовь Он думал о том, что будет, а на это не способно ни одно животное. Он знает, что его ожидает. Страдание знакомо и зверю, и человеку, но человек страдает вдвойне: от того, что происходит, и от того, что произойдет.
Моя рабская плененная половина жадно подалась вперед. Хозяин будет доволен, может быть, он даже потреплет по загривку верного пса, бросит мозговую кость. Ура, крамола раскрыта! Мальчуган наказан не будет. Он даже будет удостоен высокой чести — отдать свое тело мистеру Клевинджеру-младшему. А вот чудовищную преступницу, виновную в том, что научила человеческого малыша человеческой речи, скормят муравьям. Как они здесь это называют? Устроить встречу с муравьями. Прекрасно, справедливость, наконец, восторжествует. Впервые за многие дни я вспомнил пактора Брауна. Он любил говорить о справедливости: «Бойтесь справедливости, которой добиваются с чрезмерным азартом. Подлинная справедливость мало кому нравится».
Головная боль стала нестерпимой, и я проглотил таблетку, запив стаканом воды. Вода показалась мне тепловатой и тошнотворной. Я был неприятен себе до такой степени, что испытывал отвращение ко всему, что брал а руки.
Когда лучше отнести пленку доктору Грейсону — сейчас или утром? Пожалуй, утром. Может быть, удастся что-нибудь выведать и у мисс Джервоне. Теперь, когда знаешь, что она все-таки виновна и тому есть доказательства, можно позволить себе поиграть с ней, как кошка с маленькой серой мышкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34