И нашла, наконец. План. Он не мог поверить себе, что его могли увлечь безумные видения тех, кто потом предал его. Раньше день Омега всегда представлялся ему неким очищением, великим торжеством разума над слепой природой. Он видел План глазами стареющего генерала, который всю жизнь по крупицам копил в себе угрюмую ненависть ко всем, кто был не похож на него. Но человек редко признается себе, что движим ненавистью. Человек постоянно играет в бесконечном своем душевном театре, где на самые гнусные повороты мысли или движения сердца тут же надеваются благообразные маски. Но произошел взрыв, маски сгорели, и он впервые в жизни увидел себя таким, каким был: одиноким, озлобленным, полуобезумевшим мизантропом.
Прав, тысячу раз прав был адвокат, когда говорил, что копия и оригинал — это не одно и то же. Но это их дело, пусть говорят. Они спрашивают, почему он, копия генерала Каррингтона, говорит о Плане, когда другие обвиняемые отрицают его существование. Как объяснить им?
— У меня было время еще раз подумать, — тихо сказал он, — представить себе, что такое ядерное уничтожение. Не знаю, что сейчас испытывает мой оригинал, но сдается мне, то, что происходит, не так уж странно и не должно смущать суд. Ведь и в одном человеке часто борются разные движения души. Сегодня генерал Каррингтон и я — раздвоившаяся душа не только в переносном, но и в прямом смысле этого слова.
— Спасибо, мистер Куни, — мягко сказал обвинитель, — я верю, что ваши слова идут от души.
— По крайней мере, от моей части души генерала Каррингтона, — усмехнулся Куни.
— Скажите, что, с вашей точки зрения, сегодняшней точки зрения, руководило мистером Людвигом, когда он вынашивал план Омега?
— Я думал об этом, — задумчиво кивнул Куни. — Не раз. Он безусловно незаурядный человек. Чтобы полвека плавать в море, кишащем акулами, и не только не быть съеденным, но и самому пожрать почти всех своих конкурентов, нужно быть выдающейся личностью. У него были сотни миллионов, а может быть, миллиарды. Они вознесли его высоко над простыми смертными, которые копошатся внизу в ежедневной драке за кусок насущного хлеба. Наверное, ему было там одиноко. Наверное, ему казались смешными все мы, кто был внизу.
Всю жизнь он посвятил наживе и стал чудовищно богат. И стало быть, обладал огромной властью. И тем не менее он чувствовал приближение конца. И все в нем восставало при мысли, что он, столь высоко вознесенный над толпой, должен умереть, как ничтожнейший служащий его финансовой империи. Вот почему он ухватился за идею искусственных людей.
Но Людвиг, насколько я знаю его, никогда не останавливался на полпути. В этом, может быть, и была его сила. Идея избранности, овладевшая им, когда он купил себе бессмертие, требовала развития, а глубочайшее презрение к роду человеческому породило в конце концов план Омега…
— Скажите, мистер Куни, а такие чувства, как жалость, сострадание, ужас, наконец, при мысли о сотнях миллионов обугленных трупов, — неужели они были совершенно чужды мистеру Людвигу? — спросил обвинитель.
— Людвиг жил в мире абстракций. До какого-то предела деньги и власть — реальность. Повседневная реальность. У него было столько денег и столько власти, что они превратились в некую абстракцию. Они не укладываются в сознание. И уж тем более стали абстракцией обыкновенные люди и их судьбы. — Куни помолчал несколько секунд, пожал плечами. — Я, генерал Каррингтон, тоже ведь жил в мире абстракций. У меня не было миллиардов, не было его влияния. Но долгие годы я жил в мире мегатонных орудий уничтожения и многомиллионных жертв, которые они потенциально содержали в себе. И эти бесчисленные миллионы жертв тоже стали чистейшей абстракцией для меня. Поэтому-то мы так хорошо понимали друг друга с Калебом Людвигом…
Калеб Людвиг почти не слышал, что говорил Антуан Куни. До него доносились обрывки фраз, но мешал громкий шорох, который все усиливался и усиливался, пока не заглушил все другие звуки. И перешел в громовой хруст и скрежет. И вдруг он увидел муравьев. Они были огромны, глаза их свирепо сверкали и жвалы плотоядно шевелились. Они хлынули в зал и устремились к нему. Он повернул голову, но и сзади полчища муравьев приближались к нему. Их поступь была нетороплива, и в ней чувствовалась неотвратимость.
Они приближались к нему, и он громко закричал. Он не хотел, чтобы они касались его, а они все подползали, подползали. Еще секунда — и они впились в него. Треск, шорох, хруст заполнили весь мир.
— В чем дело, мистер Людвиг? — спросил судья. — Вы что-то хотите сказать?
Но Калеб Людвиг не отвечал. Как он мог ответить, если страшные твари уже копошились в его мозгу, грызли его, растаскивали по крупинке. Он качнулся и упал вперед, лицом вниз.
Судья вскочил на ноги.
— Врача! — крикнул он. — Здесь есть врач?
— Боюсь, нужен не врач, а техник, — сказал Антуан Куни.
— Пусть техник, пусть инженер, кто угодно, но посмотрите, что с ним!
Техник склонился над лежавшим, долго копался в его предохранителях, потом недоуменно пожал плечами и пробормотал:
— Ничего не понимаю, ваша честь. Все как будто в порядке, цепи все целы, а тока нет…
В зале задвигались, зашумели, и судья повысил голос, чтобы перекрыть шум:
— Суд объявляет перерыв.
Для меня это тоже был лишь короткий перерыв. Я знал, что никогда больше не перестану быть обвинителем. Или хотя бы свидетелем обвинения против мира людвигов…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Прав, тысячу раз прав был адвокат, когда говорил, что копия и оригинал — это не одно и то же. Но это их дело, пусть говорят. Они спрашивают, почему он, копия генерала Каррингтона, говорит о Плане, когда другие обвиняемые отрицают его существование. Как объяснить им?
— У меня было время еще раз подумать, — тихо сказал он, — представить себе, что такое ядерное уничтожение. Не знаю, что сейчас испытывает мой оригинал, но сдается мне, то, что происходит, не так уж странно и не должно смущать суд. Ведь и в одном человеке часто борются разные движения души. Сегодня генерал Каррингтон и я — раздвоившаяся душа не только в переносном, но и в прямом смысле этого слова.
— Спасибо, мистер Куни, — мягко сказал обвинитель, — я верю, что ваши слова идут от души.
— По крайней мере, от моей части души генерала Каррингтона, — усмехнулся Куни.
— Скажите, что, с вашей точки зрения, сегодняшней точки зрения, руководило мистером Людвигом, когда он вынашивал план Омега?
— Я думал об этом, — задумчиво кивнул Куни. — Не раз. Он безусловно незаурядный человек. Чтобы полвека плавать в море, кишащем акулами, и не только не быть съеденным, но и самому пожрать почти всех своих конкурентов, нужно быть выдающейся личностью. У него были сотни миллионов, а может быть, миллиарды. Они вознесли его высоко над простыми смертными, которые копошатся внизу в ежедневной драке за кусок насущного хлеба. Наверное, ему было там одиноко. Наверное, ему казались смешными все мы, кто был внизу.
Всю жизнь он посвятил наживе и стал чудовищно богат. И стало быть, обладал огромной властью. И тем не менее он чувствовал приближение конца. И все в нем восставало при мысли, что он, столь высоко вознесенный над толпой, должен умереть, как ничтожнейший служащий его финансовой империи. Вот почему он ухватился за идею искусственных людей.
Но Людвиг, насколько я знаю его, никогда не останавливался на полпути. В этом, может быть, и была его сила. Идея избранности, овладевшая им, когда он купил себе бессмертие, требовала развития, а глубочайшее презрение к роду человеческому породило в конце концов план Омега…
— Скажите, мистер Куни, а такие чувства, как жалость, сострадание, ужас, наконец, при мысли о сотнях миллионов обугленных трупов, — неужели они были совершенно чужды мистеру Людвигу? — спросил обвинитель.
— Людвиг жил в мире абстракций. До какого-то предела деньги и власть — реальность. Повседневная реальность. У него было столько денег и столько власти, что они превратились в некую абстракцию. Они не укладываются в сознание. И уж тем более стали абстракцией обыкновенные люди и их судьбы. — Куни помолчал несколько секунд, пожал плечами. — Я, генерал Каррингтон, тоже ведь жил в мире абстракций. У меня не было миллиардов, не было его влияния. Но долгие годы я жил в мире мегатонных орудий уничтожения и многомиллионных жертв, которые они потенциально содержали в себе. И эти бесчисленные миллионы жертв тоже стали чистейшей абстракцией для меня. Поэтому-то мы так хорошо понимали друг друга с Калебом Людвигом…
Калеб Людвиг почти не слышал, что говорил Антуан Куни. До него доносились обрывки фраз, но мешал громкий шорох, который все усиливался и усиливался, пока не заглушил все другие звуки. И перешел в громовой хруст и скрежет. И вдруг он увидел муравьев. Они были огромны, глаза их свирепо сверкали и жвалы плотоядно шевелились. Они хлынули в зал и устремились к нему. Он повернул голову, но и сзади полчища муравьев приближались к нему. Их поступь была нетороплива, и в ней чувствовалась неотвратимость.
Они приближались к нему, и он громко закричал. Он не хотел, чтобы они касались его, а они все подползали, подползали. Еще секунда — и они впились в него. Треск, шорох, хруст заполнили весь мир.
— В чем дело, мистер Людвиг? — спросил судья. — Вы что-то хотите сказать?
Но Калеб Людвиг не отвечал. Как он мог ответить, если страшные твари уже копошились в его мозгу, грызли его, растаскивали по крупинке. Он качнулся и упал вперед, лицом вниз.
Судья вскочил на ноги.
— Врача! — крикнул он. — Здесь есть врач?
— Боюсь, нужен не врач, а техник, — сказал Антуан Куни.
— Пусть техник, пусть инженер, кто угодно, но посмотрите, что с ним!
Техник склонился над лежавшим, долго копался в его предохранителях, потом недоуменно пожал плечами и пробормотал:
— Ничего не понимаю, ваша честь. Все как будто в порядке, цепи все целы, а тока нет…
В зале задвигались, зашумели, и судья повысил голос, чтобы перекрыть шум:
— Суд объявляет перерыв.
Для меня это тоже был лишь короткий перерыв. Я знал, что никогда больше не перестану быть обвинителем. Или хотя бы свидетелем обвинения против мира людвигов…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76