MORALIS
"ПРИВЫКАЙ"
Очей очарованье хрипит на снегу.
гр. "Тёплая трасса"
Задуши послушными руками
Своего непослушного Христа
Е. Летов
Как месяц над твердью
Последний цвет вербы
Р. Неумоев
Глава первая.
Я спал. Мне снилась Останкинская башня окружённая багровыми облаками с
белыми, как в сале, прожилками. Она нависали надо мной, и вибрировала.
А я лежал на асфальте и смотрел на неё. Такую вызывающе серую в
багровых облаках. Я лежал на асфальте и судорожно втягивал в себя его
мокрый запах. Я тоже вибрировал. А башня была как будто живая. Я
чувствовал это но ничего не мог поделать. Мне было неприятно
осознавать, что я лежу беззаботно глядя на неё. Наверное я её
раздражал. А ещё позади неё что светилось, как сильная лампочка, или
как Бог. Я сделал круговое движение руками, и почему то подумал, что
она должна понять, что я извиняюсь. Что мне, право, неловко лежать на
чёрном асфальте в её присутствии. А башня сказала: - Так. Я понял, что
всё потеряно, и сделал круговое движение руками как бы соглашаясь со
своей судьбой. После чего меня разбудили. И ещё, во сне небыло ни
одной птицы. Разбудили меня тихим уведомлением о том, что наступило
утро. Я буркнул ответ, который отвечал каждый день. Открыл глаза и
почувствовал, что у меня одна нога. Закусив нижнюю губу и внимательно
изучая внутренюю поверность век я принялся думать, какая нога у меня
осталась. Правая или левая. Может быть вообще это не моя нога. Но
думать об этом было больно. Как и вообще думать, не обязательно об
этом. Я рывком сбросил ноги с кровати, символизировав тем самым своё
намерение встать. Откинул одеяло и встал. Задвигал ногами по паркету в
поисках тапок. Нашёл один, и даже не задумываясь надел его на правую
ногу. Меня самого удивляло всегда, как я каждое утро, ещё не
окончательно пришедши в себя умудрялся определять уклон тапка. Потом
нашёлся и другой. Его я одел на оставшуюся ногу. И грустно покачиваясь
побрёл в ванную. Там я встал перед зеркалом и ссутулился на раковину.
Лицо моё в зеркале было грустно-растрёпанное. А правый глаз имел ярко
красный цвет. "Ну вот, подумал я, ноги нет, глаз красный. Теперь самое
время усомниться в соответствии своему описанию. То есть я изменился.
То есть это уже не я." А потом я задумался набрав в рот воды. Только
вот совершенно не знаю о чём задумался. Так, вообщем. Много я чего там
делал. Выйдя в коридор я понял, что остальные люди потеряли для меня
всякий смысл. Они конечно есть, не спорю, но я их просто не вижу.
Поэтому сразу стали происходить странный вещи: холодильник открывался
сам собой, вещи самопроизвольно перемещались, и кто то толкал меня из
пустоты. Чай был противный. Горький, с запахом мокрых тряпок, мутный,
с плавающим в нём дохлым лимоном и двумя чаинками. Но я его выпил
двумя глотками. Собрал вещи и покинул дом.
На улице было морозно, так как зима. А у меня не было перчаток. Вернее
сказать они были, но дома. Я развернулся было, что бы пойти вернуться.
Но подскользнулся и упал. Сначала я ударился спиной, потом ногами и
уже в самую последнюю очередь головой. Ударившись ею, я понял, что
умер. Так как звук хрустнувшего основания черепа был очень хорошо
слышен. Я лежал на спине, и чувствовал как из меня выходит жизнь.
Сначало меня покинула совесть, потом: ум, привычки, эмоции, чувства,
мысли и жизнь. Я поднял свои тупые безразличные глаза на показавшаеся
мне чёрным Солнце. Оно вяло улыбалось глядя на моё распростёртое тело.
"Прям как Она..." - подумал я и плюнул в него. Солнце, очевидно уже
привыкшее к моим выходкам, стерпело. Только стало немного более
горячим. А я встал, стряхнул с куртки смесь снега соли и песка, и
криво усмехнувшись побрёл к метро. Руки же, дабы не мёрзли, я плотно
засунул в карманы. Где они увлечённо начали ощупывать деньги,
проездные билеты и прочий хлам. С деревьев и столбов, кривя вспухшие
лица, мне улыбались вороны. Но я не обращал на них внимания, нет, они
были безразличны моему организму. Пускай. А я пойду. Дела. А ещё можно
набрать в рот воды и подключить к мочкам ушей клеммы. И тихонько
гладить рубильник блудливыми руками. Кто нибудь хлопнет дверью - и
нажмёшь ненароком, испугаешься. Так я научился небояться хлопанья чем
либо. У метро было людно, они все ходили как то одновременно. Это было
пугающе непостижимо. Непостижимо и пугающе. Совершали движения снаружи
и внутри. Они не давали мне пройти, и я был вынужден изгибаться всем
телом что бы не столкнуться с их кожаными куртками. Под ногами у меня
хлюпала слизь весны. 36 ступенек - и я у стеклянной двери. Она -
подруга ветра. Он размахивает ею из стороны в сторону. От меня - ко
мне. И так много раз. Она не подруга. Она - его рука. От меня - ко
мне. Проскользнул, однако. Мраморный пол - извращённая необходимость
долговечия. Я давлю его своими ботинками так же, как это делают все. Я
оставляю след в истории. Нас всех потом можно будет вспомнить
рассматривая эти плиты. Приехал поезд и я со своими любимыми
согражданами быстро занимаю всевозможные места.
Двери тихонько сближаются. Я плачу глядя на это извечное стремление
быть вместе. Пионер приостонавливает их ногой, и тут же получает нож в
спину. Его взгляд не выражает ничего кроме тупого зеркала, в котором
отражаются засахаренные ломтики Солнца. Зеркала. Закрывшиеся двери. В
них отражается голова пионера пускающего слюну на нимб висящий у него
на шее. Бесконечная череда открываний и закрываний раздражает мои
больные глаза до состояния плача. В переходах много людей в кожаных
куртках. Из искуственных кож. Они выращивают искуственных зверей, а
затем убивают, дабы изготовить себе пугающие покровы. Я выхожу из
метро. Дождь. Слякотно. Просто всё уже было. У красного кирпичного
дома, заслоняя собой надпись "ОН?", сделанную жёлтой краской, стоит
человек. Подхожу, здороваюсь. Таков ритуал. Потом падаю на левый бок и
глядя в небо шепчу:
- Жень, ты извини. Но у меня нет ноги. Вводил "Пепси" внутривенно.
Плакать я не стал. Просто всё надоело. Встал и пристально глядя Женьке
в глаза ударился головой об угол. Потерял сознание. Уходя в другой мир
я услышал:
- Так.
Глава вторая.
Многие воспевали любовь к женщине. Многие воспевали любовь к Родине.
Многие воспевали любовь к прекрасному. Многие, и таких было
большинство, воспевали любовь к неподходящим для этого объектам, чем
изрядно шокировали публику. Но никто ещё не воспевал любовь к
Кортасару.
1 2 3 4 5
"ПРИВЫКАЙ"
Очей очарованье хрипит на снегу.
гр. "Тёплая трасса"
Задуши послушными руками
Своего непослушного Христа
Е. Летов
Как месяц над твердью
Последний цвет вербы
Р. Неумоев
Глава первая.
Я спал. Мне снилась Останкинская башня окружённая багровыми облаками с
белыми, как в сале, прожилками. Она нависали надо мной, и вибрировала.
А я лежал на асфальте и смотрел на неё. Такую вызывающе серую в
багровых облаках. Я лежал на асфальте и судорожно втягивал в себя его
мокрый запах. Я тоже вибрировал. А башня была как будто живая. Я
чувствовал это но ничего не мог поделать. Мне было неприятно
осознавать, что я лежу беззаботно глядя на неё. Наверное я её
раздражал. А ещё позади неё что светилось, как сильная лампочка, или
как Бог. Я сделал круговое движение руками, и почему то подумал, что
она должна понять, что я извиняюсь. Что мне, право, неловко лежать на
чёрном асфальте в её присутствии. А башня сказала: - Так. Я понял, что
всё потеряно, и сделал круговое движение руками как бы соглашаясь со
своей судьбой. После чего меня разбудили. И ещё, во сне небыло ни
одной птицы. Разбудили меня тихим уведомлением о том, что наступило
утро. Я буркнул ответ, который отвечал каждый день. Открыл глаза и
почувствовал, что у меня одна нога. Закусив нижнюю губу и внимательно
изучая внутренюю поверность век я принялся думать, какая нога у меня
осталась. Правая или левая. Может быть вообще это не моя нога. Но
думать об этом было больно. Как и вообще думать, не обязательно об
этом. Я рывком сбросил ноги с кровати, символизировав тем самым своё
намерение встать. Откинул одеяло и встал. Задвигал ногами по паркету в
поисках тапок. Нашёл один, и даже не задумываясь надел его на правую
ногу. Меня самого удивляло всегда, как я каждое утро, ещё не
окончательно пришедши в себя умудрялся определять уклон тапка. Потом
нашёлся и другой. Его я одел на оставшуюся ногу. И грустно покачиваясь
побрёл в ванную. Там я встал перед зеркалом и ссутулился на раковину.
Лицо моё в зеркале было грустно-растрёпанное. А правый глаз имел ярко
красный цвет. "Ну вот, подумал я, ноги нет, глаз красный. Теперь самое
время усомниться в соответствии своему описанию. То есть я изменился.
То есть это уже не я." А потом я задумался набрав в рот воды. Только
вот совершенно не знаю о чём задумался. Так, вообщем. Много я чего там
делал. Выйдя в коридор я понял, что остальные люди потеряли для меня
всякий смысл. Они конечно есть, не спорю, но я их просто не вижу.
Поэтому сразу стали происходить странный вещи: холодильник открывался
сам собой, вещи самопроизвольно перемещались, и кто то толкал меня из
пустоты. Чай был противный. Горький, с запахом мокрых тряпок, мутный,
с плавающим в нём дохлым лимоном и двумя чаинками. Но я его выпил
двумя глотками. Собрал вещи и покинул дом.
На улице было морозно, так как зима. А у меня не было перчаток. Вернее
сказать они были, но дома. Я развернулся было, что бы пойти вернуться.
Но подскользнулся и упал. Сначала я ударился спиной, потом ногами и
уже в самую последнюю очередь головой. Ударившись ею, я понял, что
умер. Так как звук хрустнувшего основания черепа был очень хорошо
слышен. Я лежал на спине, и чувствовал как из меня выходит жизнь.
Сначало меня покинула совесть, потом: ум, привычки, эмоции, чувства,
мысли и жизнь. Я поднял свои тупые безразличные глаза на показавшаеся
мне чёрным Солнце. Оно вяло улыбалось глядя на моё распростёртое тело.
"Прям как Она..." - подумал я и плюнул в него. Солнце, очевидно уже
привыкшее к моим выходкам, стерпело. Только стало немного более
горячим. А я встал, стряхнул с куртки смесь снега соли и песка, и
криво усмехнувшись побрёл к метро. Руки же, дабы не мёрзли, я плотно
засунул в карманы. Где они увлечённо начали ощупывать деньги,
проездные билеты и прочий хлам. С деревьев и столбов, кривя вспухшие
лица, мне улыбались вороны. Но я не обращал на них внимания, нет, они
были безразличны моему организму. Пускай. А я пойду. Дела. А ещё можно
набрать в рот воды и подключить к мочкам ушей клеммы. И тихонько
гладить рубильник блудливыми руками. Кто нибудь хлопнет дверью - и
нажмёшь ненароком, испугаешься. Так я научился небояться хлопанья чем
либо. У метро было людно, они все ходили как то одновременно. Это было
пугающе непостижимо. Непостижимо и пугающе. Совершали движения снаружи
и внутри. Они не давали мне пройти, и я был вынужден изгибаться всем
телом что бы не столкнуться с их кожаными куртками. Под ногами у меня
хлюпала слизь весны. 36 ступенек - и я у стеклянной двери. Она -
подруга ветра. Он размахивает ею из стороны в сторону. От меня - ко
мне. И так много раз. Она не подруга. Она - его рука. От меня - ко
мне. Проскользнул, однако. Мраморный пол - извращённая необходимость
долговечия. Я давлю его своими ботинками так же, как это делают все. Я
оставляю след в истории. Нас всех потом можно будет вспомнить
рассматривая эти плиты. Приехал поезд и я со своими любимыми
согражданами быстро занимаю всевозможные места.
Двери тихонько сближаются. Я плачу глядя на это извечное стремление
быть вместе. Пионер приостонавливает их ногой, и тут же получает нож в
спину. Его взгляд не выражает ничего кроме тупого зеркала, в котором
отражаются засахаренные ломтики Солнца. Зеркала. Закрывшиеся двери. В
них отражается голова пионера пускающего слюну на нимб висящий у него
на шее. Бесконечная череда открываний и закрываний раздражает мои
больные глаза до состояния плача. В переходах много людей в кожаных
куртках. Из искуственных кож. Они выращивают искуственных зверей, а
затем убивают, дабы изготовить себе пугающие покровы. Я выхожу из
метро. Дождь. Слякотно. Просто всё уже было. У красного кирпичного
дома, заслоняя собой надпись "ОН?", сделанную жёлтой краской, стоит
человек. Подхожу, здороваюсь. Таков ритуал. Потом падаю на левый бок и
глядя в небо шепчу:
- Жень, ты извини. Но у меня нет ноги. Вводил "Пепси" внутривенно.
Плакать я не стал. Просто всё надоело. Встал и пристально глядя Женьке
в глаза ударился головой об угол. Потерял сознание. Уходя в другой мир
я услышал:
- Так.
Глава вторая.
Многие воспевали любовь к женщине. Многие воспевали любовь к Родине.
Многие воспевали любовь к прекрасному. Многие, и таких было
большинство, воспевали любовь к неподходящим для этого объектам, чем
изрядно шокировали публику. Но никто ещё не воспевал любовь к
Кортасару.
1 2 3 4 5