Двери трех были открыты. В каждой стояла диагностическая консоль.
– Уверена, вы знакомы с этим устройством. – Она поглядела на него. – Ваша личная карточка, сэр?
Тристин вручил ей документ. Она провела карточку через сканнер, на консоли мигнул зеленый огонек. Техник вернула удостоверение Тристину.
– Разденьтесь до белья и позвольте консоли сделать измерения и взять образцы. Когда держатели вас отпустят, можете одеться. Пойдете отсюда к гамме три. Это в конце коридора. Посидите и подождите у кабинета доктора Кинкара. Вас вызовут.
– Спасибо, – и Тристин кивнул. Но она уже исчезла. Он разделся, содрогнулся, когда холодная консоль обволокла его, и подождал, пока оборудование не справится с измерениями и анализом проб. В положенный миг он освободился, оделся и направился в конец коридора, где четыре пластиковых стула выстроились у стены близ запертой двери с фамилией Кинкара. Указания, которые получил Тристин, оказались не совсем точны, но он все-таки сюда попал. Он сел на стул из серого пластика и стал ждать. Ждать. Потом встал, начал ходить взад-вперед. И ждать.
Судя по имплантату, он прождал почти час, пока доктор, седоволосая женщина, не явилась с фархканом на буксире. Этот фархкан, как и тот первый на Маре, носил мерцающую серую рабочую спецовку. Красные глаза были посажены среди серо-стальных волос на квадратной физиономии, более длинные и темные волосы покрывали макушку. Это тот самый или все они одинаковы?
– Лейтенант Десолл? Просим нас извинить, но доктор Гере задержался. О, я Изабель Кинкара.
– Я понял, – Тристин кивнул, медленно вдыхая и распознавая в смутно знакомом запахе ароматы незнакомого цветка, мускуса и чистоты.
– Полагаю, мы уже встречались с доктором Гере.
– Это верно.
Тристина вновь поразило ощущение от слов, развернувшихся на его ментальном экране.
Изабель Кинкара повозилась с табличкой на своей двери, затем отступила.
– Я буду рядом, если что понадобится. В соседнем кабинете, том, где табличка «Персонал», подожду майора Грешэма и лейтенанта Охири.
– Спасибо. – Тристин подумал: а за что, собственно, он ее благодарит, – но отмахнулся от праздной мысли и жестом предложил фархкану вступить в кабинет первым. Тот прошел, не сказав ни слова. Тристин включил электричество, хотя из окна, выходившего в сад медцентра, света лилось вполне достаточно. Запирая дверь, Тристин ощутил точно такую же оторванность от остального мира, как и при прошлой встрече с фархканом, но своим усиленным имплантатом он теперь отчетливей ощущал полную блокаду средств связи. Как это удается фархканам? И почему это важно, если они ведут только философские беседы?
Гере уселся на стул за столом, Тристин занял пластиковое сиденье перед ним.
– Вы поблагодарили доктора, потому что вам хотелось поддержать ее, пусть это и была форма лжи.
– А вы не позволяете себе такие незначительные отклонения от правды?
– Нет, если отклонения предполагают неправду. Я признаю, что я вор, но я не лжец. – За словами последовал намек на веселье. Тристин кивнул, не особенно удивленный, что беседа опять коснулась воровства. Фархкан казался настойчивым, и это беспокоило Тристина.
– Вы недавно думали о воровстве, лейтенант?
– Не думал, пока не осознал, что буду говорить с вами. По крайней мере, не думал недавно. Я думал об этом после нашей прошлой беседы.
– Каков ваш вывод?
Тристин поджал губы.
– Я подозреваю, что воровство в более широком смысле слова должно иметь место у всех мыслящих видов, по крайней мере, если они стремятся уцелеть.
– Интересная мысль. Возможно… мне следовало бы об этом основательней подумать. А как насчет вас? Вы вор?
Тристин не ответил. Гере тревожил его. В некоторых отношениях он ощущался как чужак, в других слишком по-человечески.
– Я расстроил вас. Почему?
– Вы одновременно чуждый и слишком знакомый.
– Это правда. Вам не нравится лгать, верно?
– Не нравится, – признал Тристин.
– Вы знаете, почему не любите лжи?
– Не вполне. Разве что, при этом чувствуешь неловкость.
– Итак. Вы живете в обществе, которое требует воровства, и отказываетесь признать, что вы вор. Вы живете в обществе, которое поощряет ложь, но избегаете ее. Разве если кто-то живет в обществе, где воровство необходимо, но отказывается признать это, то он не лжет? Вы не лжец?
– Я пытаюсь не быть им.
– Вы вор?
– Я думал, мы согласились, что разум по природе своей требует некоего рода воровства.
– Не помню, чтобы мы согласились, точнее, ваша нынешняя трактовка прозвучала иначе, чем предыдущая формулировка, после которой мы прервали собеседование. Вы вор?
– Я не вполне понимаю, что вы называете воровством, – медленно произнес Тристин.
– Отложим это на миг. Есть старое изречение: Сила творит Благо.
– Не припоминаю, – Тристин промолчал и облизал губы. – Сила это Право?
– Есть разница между благом и правом?
– Не убежден, что люди думают, будто Благо это всегда Право.
– Как вы это объясните?
– Многие люди чувствуют: то, во что они верят, есть благо. Бедный всегда скажет, что все должны быть богаты, но Великая Погибель показала, что у любого мира есть предел. Никому не дано право разрушать экологию любого мира… – Тристин умолк, осознав, что ему неловко говорить о разрушении экологии, когда планетоформирование Хелконьи – разрушение одной экологии для замены ее другой. И даже в его понимании это воровство.
– Вы опять расстроены.
Тристин ничего не сказал. Что бы он ни добавил, будет только хуже.
– Думаю, этого достаточно, лейтенант. И попросил бы, чтобы вы еще подумали о воровстве. И о том, абсолютно ли любое благо. – Гере встал.
– Конечно, нет.
– Тогда почему вы, люди, пытаетесь навязать такие абсолюты другим, даже применяя силу? И почему вы настойчиво отказываетесь идентифицировать себя в понятиях абсолютов, а сами между тем пытаетесь убедить других, чтобы они приняли эти абсолюты.
– Мы люди.
– Это хорошо? – Гере вышел из-за стола.
Тристин почувствовал, как коммуникационный экран, или что там еще было, исчез. Гере кивнул. Наконец Тристин повернулся, чтобы отворить дверь и обратиться к доктору Кинкаре, желая уйти, но зная, что вопросы, которые поднял фархкан, не забудутся. Во всяком случае, еще некоторое время. И это его тоже беспокоило.
Позднее, выходя из медцентра, он пытался избавиться от чувства, будто увяз в паутине из слов. Он все еще не понимал, чего хотят фархканы. Может, так и не поймет. Они могут внешне быть грубым подобием людей, но это не означает, что они думают по-человечески. А они, ясное дело, чего-то хотят. Вопрос, чего. И Тристин даже не знал, как подступиться к поиску ответа. И надо ли. И найдется ли у него время. Он чувствовал, что скоро у него останется одна задача – уцелеть, чего бы это ни стоило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
– Уверена, вы знакомы с этим устройством. – Она поглядела на него. – Ваша личная карточка, сэр?
Тристин вручил ей документ. Она провела карточку через сканнер, на консоли мигнул зеленый огонек. Техник вернула удостоверение Тристину.
– Разденьтесь до белья и позвольте консоли сделать измерения и взять образцы. Когда держатели вас отпустят, можете одеться. Пойдете отсюда к гамме три. Это в конце коридора. Посидите и подождите у кабинета доктора Кинкара. Вас вызовут.
– Спасибо, – и Тристин кивнул. Но она уже исчезла. Он разделся, содрогнулся, когда холодная консоль обволокла его, и подождал, пока оборудование не справится с измерениями и анализом проб. В положенный миг он освободился, оделся и направился в конец коридора, где четыре пластиковых стула выстроились у стены близ запертой двери с фамилией Кинкара. Указания, которые получил Тристин, оказались не совсем точны, но он все-таки сюда попал. Он сел на стул из серого пластика и стал ждать. Ждать. Потом встал, начал ходить взад-вперед. И ждать.
Судя по имплантату, он прождал почти час, пока доктор, седоволосая женщина, не явилась с фархканом на буксире. Этот фархкан, как и тот первый на Маре, носил мерцающую серую рабочую спецовку. Красные глаза были посажены среди серо-стальных волос на квадратной физиономии, более длинные и темные волосы покрывали макушку. Это тот самый или все они одинаковы?
– Лейтенант Десолл? Просим нас извинить, но доктор Гере задержался. О, я Изабель Кинкара.
– Я понял, – Тристин кивнул, медленно вдыхая и распознавая в смутно знакомом запахе ароматы незнакомого цветка, мускуса и чистоты.
– Полагаю, мы уже встречались с доктором Гере.
– Это верно.
Тристина вновь поразило ощущение от слов, развернувшихся на его ментальном экране.
Изабель Кинкара повозилась с табличкой на своей двери, затем отступила.
– Я буду рядом, если что понадобится. В соседнем кабинете, том, где табличка «Персонал», подожду майора Грешэма и лейтенанта Охири.
– Спасибо. – Тристин подумал: а за что, собственно, он ее благодарит, – но отмахнулся от праздной мысли и жестом предложил фархкану вступить в кабинет первым. Тот прошел, не сказав ни слова. Тристин включил электричество, хотя из окна, выходившего в сад медцентра, света лилось вполне достаточно. Запирая дверь, Тристин ощутил точно такую же оторванность от остального мира, как и при прошлой встрече с фархканом, но своим усиленным имплантатом он теперь отчетливей ощущал полную блокаду средств связи. Как это удается фархканам? И почему это важно, если они ведут только философские беседы?
Гере уселся на стул за столом, Тристин занял пластиковое сиденье перед ним.
– Вы поблагодарили доктора, потому что вам хотелось поддержать ее, пусть это и была форма лжи.
– А вы не позволяете себе такие незначительные отклонения от правды?
– Нет, если отклонения предполагают неправду. Я признаю, что я вор, но я не лжец. – За словами последовал намек на веселье. Тристин кивнул, не особенно удивленный, что беседа опять коснулась воровства. Фархкан казался настойчивым, и это беспокоило Тристина.
– Вы недавно думали о воровстве, лейтенант?
– Не думал, пока не осознал, что буду говорить с вами. По крайней мере, не думал недавно. Я думал об этом после нашей прошлой беседы.
– Каков ваш вывод?
Тристин поджал губы.
– Я подозреваю, что воровство в более широком смысле слова должно иметь место у всех мыслящих видов, по крайней мере, если они стремятся уцелеть.
– Интересная мысль. Возможно… мне следовало бы об этом основательней подумать. А как насчет вас? Вы вор?
Тристин не ответил. Гере тревожил его. В некоторых отношениях он ощущался как чужак, в других слишком по-человечески.
– Я расстроил вас. Почему?
– Вы одновременно чуждый и слишком знакомый.
– Это правда. Вам не нравится лгать, верно?
– Не нравится, – признал Тристин.
– Вы знаете, почему не любите лжи?
– Не вполне. Разве что, при этом чувствуешь неловкость.
– Итак. Вы живете в обществе, которое требует воровства, и отказываетесь признать, что вы вор. Вы живете в обществе, которое поощряет ложь, но избегаете ее. Разве если кто-то живет в обществе, где воровство необходимо, но отказывается признать это, то он не лжет? Вы не лжец?
– Я пытаюсь не быть им.
– Вы вор?
– Я думал, мы согласились, что разум по природе своей требует некоего рода воровства.
– Не помню, чтобы мы согласились, точнее, ваша нынешняя трактовка прозвучала иначе, чем предыдущая формулировка, после которой мы прервали собеседование. Вы вор?
– Я не вполне понимаю, что вы называете воровством, – медленно произнес Тристин.
– Отложим это на миг. Есть старое изречение: Сила творит Благо.
– Не припоминаю, – Тристин промолчал и облизал губы. – Сила это Право?
– Есть разница между благом и правом?
– Не убежден, что люди думают, будто Благо это всегда Право.
– Как вы это объясните?
– Многие люди чувствуют: то, во что они верят, есть благо. Бедный всегда скажет, что все должны быть богаты, но Великая Погибель показала, что у любого мира есть предел. Никому не дано право разрушать экологию любого мира… – Тристин умолк, осознав, что ему неловко говорить о разрушении экологии, когда планетоформирование Хелконьи – разрушение одной экологии для замены ее другой. И даже в его понимании это воровство.
– Вы опять расстроены.
Тристин ничего не сказал. Что бы он ни добавил, будет только хуже.
– Думаю, этого достаточно, лейтенант. И попросил бы, чтобы вы еще подумали о воровстве. И о том, абсолютно ли любое благо. – Гере встал.
– Конечно, нет.
– Тогда почему вы, люди, пытаетесь навязать такие абсолюты другим, даже применяя силу? И почему вы настойчиво отказываетесь идентифицировать себя в понятиях абсолютов, а сами между тем пытаетесь убедить других, чтобы они приняли эти абсолюты.
– Мы люди.
– Это хорошо? – Гере вышел из-за стола.
Тристин почувствовал, как коммуникационный экран, или что там еще было, исчез. Гере кивнул. Наконец Тристин повернулся, чтобы отворить дверь и обратиться к доктору Кинкаре, желая уйти, но зная, что вопросы, которые поднял фархкан, не забудутся. Во всяком случае, еще некоторое время. И это его тоже беспокоило.
Позднее, выходя из медцентра, он пытался избавиться от чувства, будто увяз в паутине из слов. Он все еще не понимал, чего хотят фархканы. Может, так и не поймет. Они могут внешне быть грубым подобием людей, но это не означает, что они думают по-человечески. А они, ясное дело, чего-то хотят. Вопрос, чего. И Тристин даже не знал, как подступиться к поиску ответа. И надо ли. И найдется ли у него время. Он чувствовал, что скоро у него останется одна задача – уцелеть, чего бы это ни стоило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85