Спасибо вам за корзину. Только что ж вы мне всякое спиртное прислали, это ж против ваших правил, да и новый грех, наверное?” – все это я говорю слегка ехидно и даже немного смеясь.
А он тоже широко улыбается (вообще такой простой в общении человек!) и гудит своим басом: “Искушение! Дорогой мой, искушение! В преодолении греха путь к Господу. Соблазны – они сладки, а ты поставь заслон, преодолей. Я ведь в свое время глубоко пьющий был человек, хочу подчеркнуть – глубоко! Я ведь грешен был многим, Марианна Викторовна не даст соврать. (Марианна в это время бодро жужжала в ухо Глендауэру.) Но одолел, снизошло, и очистил себя. Вот и друг наш, Рейф, он человек инославный, но все же христианин, хотя я их веру, по правде говоря, не переводи, Марианна, и не считаю за крещение, благодати нету, так он ведь и сейчас законченный алкоголик. Пьет, как лошадь, мозги свои, Богом данные, полощет алкоголем. (Марианна не переводила, однако Глендауэр, видимо, немного понимал по-русски, потому что рванулся с кресла и засверкал очками.) Но гений! ГЕНИЙ! – заорал Филимонов, и американец снова сел, утирая лоб платком. – Это, дорогой мой, – говорил мне Филимонов, – такая голова, которая присниться во сне не может. Мы же вот сейчас в подвале, в лаборатории нашей, провели испытание. Это же чудо!”
“Да, мы были просто поражены, – сказала мне Марианна Викторовна. – Измельчение превзошло все возможные барьеры. Открываются невероятные возможности. В будущем это может быть полный переворот в медицине. Перспектива МЕХАНИЧЕСКОГО уничтожения как микробов, так и, в дальней точке, – вирусов”.
И тут с сильным носовым призвуком заговорил Глендауэр, а Марианна быстро, прямо на его речи, нам переводила: “Он состоит в обществе “Анонимных алкоголиков” штата Огайо. Он гордится этим, но сейчас не считает своевременным это обсуждать. Его больше интересует модель, которую только что испытали. Это, несомненно, достижение всего “Отдела перспективного моделирования” их института в Цинциннати. Они близки к превращению измельченного греха в антиматерию, то есть к полному удалению его из нашего трехмерного измерения. Соблазны насылаются дьяволом, но сам он, Сатана, находится не в нашем умопостигаемом ареале, а как бы в изнанке Божьего мира. Вот туда, в изнанку, обратно к Сатане, мы надеемся выслать измельченные грехи наших пациентов”.
“Это еще далекий план, – забасил Филимонов. – Мы в начале пути, но кое-что уже можем предложить. Понимаешь, – от волнения он даже стал говорить со мной на “ты”, – понимаешь, эта мельница перемалывает все не в порошок, не в пыль, это ерунда, она перемалывает все в…” (Он не мог найти слова.)
В это время иностранец что-то каркнул, и сразу вслед за ним Марианна крикнула: “В НИЧТО! В ПОЛНОЕ ОТСУТСТВИЕ!”.
Это было так страшно, что некоторое время мы все четверо тяжело дышали и вылупив глаза смотрели друг на друга. Первым заговорил Рейф Глендауэр, а Марианна перевела: “Наш гость хотел бы осмотреть ваши зубы”.
Я пересел в раскладное кресло, такое же, как Зухра ко мне привозила (а может, это оно самое и было). Кресло придвинули к окну, и я так наполовину сел, наполовину лег в него. А Глендауэр в это время нацепил себе на голову обруч с приделанной к нему лампочкой, даже не лампочкой, а таким светильником в виде кнопки.
Я раскрыл пасть, а он резко наклонился и близко-близко придвинулся к самому моему лицу, сильно сопя носом. Марианна подлезла с другой стороны и тоже придвинулась. Я задержал дыхание и закрыл глаза. Пусть, думаю, смотрят, от меня не убудет. А они (не отлипая от меня) начали отрывисто говорить между собой на английском. Он что-то спрашивал, а она отвечала. Я даже понял – он спросил, курю ли я, и она ответила, что – да, к сожалению. Тогда он вдруг острым таким, кинжальным движением – рраз! – и засунул мне четыре пальца в рот, а выпуклостью ладони прихватил меня снизу за подбородок и стал пальцами слегка водить вправо-влево, а ладонью все сильнее давить снизу вверх. Я закряхтел, продолжая сопеть, а он крикнул мне прямо в нос: “ТЭРПЭТ!”. И Марианна шепотом пояснилa: “Потерпите, пожалуйста!”. Дыхание у меня совсем перекрылось, и из глаз полились слезы. Я начал хрипеть, и он тогда выдернул руку и стал обтирать ее большим платком, который подала ему Марианна Викторовна. Глендауэр сказал длинную фразу, глядя на меня жутко расширенными за стеклами очков глазами. Тут Марианна захлопала в ладоши и даже стала немного подпрыгивать от восторга, и кричала при этом: “У вас большие перспективы! Огромные! Если вы решитесь продолжать, вы кандидат на очень серьезное долголетие. Он спрашивает, сколько прожили ваши родители”. Я говорю: “Отец умер, восемьдесят один год было ему, а мать и сейчас жива, в деревне живет под Иркутском, ей девяносто два, почти девяносто три, а дед вообще умер, – ему больше ста было”. Иностранец сдернул с головы обруч, пошел к своему креслу, уселся напротив Филимонова и стал ему что-то говорить. Я уж не знаю, понимал ли тот, но, видимо, понимал, потому что качал удивленно головой и разводил руками. А Марианна в это время шептала мне в ухо: “Я никогда его таким не видела, он в абсолютном восторге от вас, он хотел бы вас показать в Цинциннати”.
Филимонов поднялся и пошел ко мне: “Поздравляю! – он сильно сдавил мою руку своими лапами. – Его слово верное, общими усилиями можем достичь гарантированного результата!”. Я тоже, как мог, жал его руку, а своей левой ухватился за лицо, потому что челюсть довольно сильно свело.
Открылась дверь, и вошел дежурный, блондин, с большим подносом в руках, на подносе много блюдечек с каким-то желе и три высоких бокала с жидкостью. Мы подняли эти бокалы, как бы издали чокаясь, и выпили. Оказалось, сок – незнакомый, но вкусный и сильно холодный.
“Проходит?” – спросил Филимонов про мою челюсть.
“Ага, отпускает уже”.
“Ну вот! – удовлетворенно сказал Филимонов, – а вы, вообще-то, крещеный?”
“Пока нет, но я уже был в церкви, мы начали переговоры”.
“Обязательно! Покаяние – это прежде всего. Без этого никуда. А там, глядишь, двойной тягой дело пойдет”.
Тут Глендауэр и Марианна поднялись, откланялись, иностранец что-то сказал на прощанье, но дама даже не переводила, понятно было, что, дескать, наилучшие пожелания, до встречи в Цинциннати и прочее. Они вышли. А Филимонов пересел теперь за стол, вынул какие-то бумаги, и получилось, что я вроде бы у него на приеме.
“Вам повезло, что он тут оказался, – сказал Филимонов. – Истинно великий человек, хоть и алкоголик и, между нами говоря, – он наклонился над столом и подмигнул мне заговорщицки, – нехристь! Он у них там даже пресвитер, но это что ж?! Это ж протестанты, благодати на них нет! Разве ж это вера?! Однако, гений! Истинный гений! Что скажет, то и есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
А он тоже широко улыбается (вообще такой простой в общении человек!) и гудит своим басом: “Искушение! Дорогой мой, искушение! В преодолении греха путь к Господу. Соблазны – они сладки, а ты поставь заслон, преодолей. Я ведь в свое время глубоко пьющий был человек, хочу подчеркнуть – глубоко! Я ведь грешен был многим, Марианна Викторовна не даст соврать. (Марианна в это время бодро жужжала в ухо Глендауэру.) Но одолел, снизошло, и очистил себя. Вот и друг наш, Рейф, он человек инославный, но все же христианин, хотя я их веру, по правде говоря, не переводи, Марианна, и не считаю за крещение, благодати нету, так он ведь и сейчас законченный алкоголик. Пьет, как лошадь, мозги свои, Богом данные, полощет алкоголем. (Марианна не переводила, однако Глендауэр, видимо, немного понимал по-русски, потому что рванулся с кресла и засверкал очками.) Но гений! ГЕНИЙ! – заорал Филимонов, и американец снова сел, утирая лоб платком. – Это, дорогой мой, – говорил мне Филимонов, – такая голова, которая присниться во сне не может. Мы же вот сейчас в подвале, в лаборатории нашей, провели испытание. Это же чудо!”
“Да, мы были просто поражены, – сказала мне Марианна Викторовна. – Измельчение превзошло все возможные барьеры. Открываются невероятные возможности. В будущем это может быть полный переворот в медицине. Перспектива МЕХАНИЧЕСКОГО уничтожения как микробов, так и, в дальней точке, – вирусов”.
И тут с сильным носовым призвуком заговорил Глендауэр, а Марианна быстро, прямо на его речи, нам переводила: “Он состоит в обществе “Анонимных алкоголиков” штата Огайо. Он гордится этим, но сейчас не считает своевременным это обсуждать. Его больше интересует модель, которую только что испытали. Это, несомненно, достижение всего “Отдела перспективного моделирования” их института в Цинциннати. Они близки к превращению измельченного греха в антиматерию, то есть к полному удалению его из нашего трехмерного измерения. Соблазны насылаются дьяволом, но сам он, Сатана, находится не в нашем умопостигаемом ареале, а как бы в изнанке Божьего мира. Вот туда, в изнанку, обратно к Сатане, мы надеемся выслать измельченные грехи наших пациентов”.
“Это еще далекий план, – забасил Филимонов. – Мы в начале пути, но кое-что уже можем предложить. Понимаешь, – от волнения он даже стал говорить со мной на “ты”, – понимаешь, эта мельница перемалывает все не в порошок, не в пыль, это ерунда, она перемалывает все в…” (Он не мог найти слова.)
В это время иностранец что-то каркнул, и сразу вслед за ним Марианна крикнула: “В НИЧТО! В ПОЛНОЕ ОТСУТСТВИЕ!”.
Это было так страшно, что некоторое время мы все четверо тяжело дышали и вылупив глаза смотрели друг на друга. Первым заговорил Рейф Глендауэр, а Марианна перевела: “Наш гость хотел бы осмотреть ваши зубы”.
Я пересел в раскладное кресло, такое же, как Зухра ко мне привозила (а может, это оно самое и было). Кресло придвинули к окну, и я так наполовину сел, наполовину лег в него. А Глендауэр в это время нацепил себе на голову обруч с приделанной к нему лампочкой, даже не лампочкой, а таким светильником в виде кнопки.
Я раскрыл пасть, а он резко наклонился и близко-близко придвинулся к самому моему лицу, сильно сопя носом. Марианна подлезла с другой стороны и тоже придвинулась. Я задержал дыхание и закрыл глаза. Пусть, думаю, смотрят, от меня не убудет. А они (не отлипая от меня) начали отрывисто говорить между собой на английском. Он что-то спрашивал, а она отвечала. Я даже понял – он спросил, курю ли я, и она ответила, что – да, к сожалению. Тогда он вдруг острым таким, кинжальным движением – рраз! – и засунул мне четыре пальца в рот, а выпуклостью ладони прихватил меня снизу за подбородок и стал пальцами слегка водить вправо-влево, а ладонью все сильнее давить снизу вверх. Я закряхтел, продолжая сопеть, а он крикнул мне прямо в нос: “ТЭРПЭТ!”. И Марианна шепотом пояснилa: “Потерпите, пожалуйста!”. Дыхание у меня совсем перекрылось, и из глаз полились слезы. Я начал хрипеть, и он тогда выдернул руку и стал обтирать ее большим платком, который подала ему Марианна Викторовна. Глендауэр сказал длинную фразу, глядя на меня жутко расширенными за стеклами очков глазами. Тут Марианна захлопала в ладоши и даже стала немного подпрыгивать от восторга, и кричала при этом: “У вас большие перспективы! Огромные! Если вы решитесь продолжать, вы кандидат на очень серьезное долголетие. Он спрашивает, сколько прожили ваши родители”. Я говорю: “Отец умер, восемьдесят один год было ему, а мать и сейчас жива, в деревне живет под Иркутском, ей девяносто два, почти девяносто три, а дед вообще умер, – ему больше ста было”. Иностранец сдернул с головы обруч, пошел к своему креслу, уселся напротив Филимонова и стал ему что-то говорить. Я уж не знаю, понимал ли тот, но, видимо, понимал, потому что качал удивленно головой и разводил руками. А Марианна в это время шептала мне в ухо: “Я никогда его таким не видела, он в абсолютном восторге от вас, он хотел бы вас показать в Цинциннати”.
Филимонов поднялся и пошел ко мне: “Поздравляю! – он сильно сдавил мою руку своими лапами. – Его слово верное, общими усилиями можем достичь гарантированного результата!”. Я тоже, как мог, жал его руку, а своей левой ухватился за лицо, потому что челюсть довольно сильно свело.
Открылась дверь, и вошел дежурный, блондин, с большим подносом в руках, на подносе много блюдечек с каким-то желе и три высоких бокала с жидкостью. Мы подняли эти бокалы, как бы издали чокаясь, и выпили. Оказалось, сок – незнакомый, но вкусный и сильно холодный.
“Проходит?” – спросил Филимонов про мою челюсть.
“Ага, отпускает уже”.
“Ну вот! – удовлетворенно сказал Филимонов, – а вы, вообще-то, крещеный?”
“Пока нет, но я уже был в церкви, мы начали переговоры”.
“Обязательно! Покаяние – это прежде всего. Без этого никуда. А там, глядишь, двойной тягой дело пойдет”.
Тут Глендауэр и Марианна поднялись, откланялись, иностранец что-то сказал на прощанье, но дама даже не переводила, понятно было, что, дескать, наилучшие пожелания, до встречи в Цинциннати и прочее. Они вышли. А Филимонов пересел теперь за стол, вынул какие-то бумаги, и получилось, что я вроде бы у него на приеме.
“Вам повезло, что он тут оказался, – сказал Филимонов. – Истинно великий человек, хоть и алкоголик и, между нами говоря, – он наклонился над столом и подмигнул мне заговорщицки, – нехристь! Он у них там даже пресвитер, но это что ж?! Это ж протестанты, благодати на них нет! Разве ж это вера?! Однако, гений! Истинный гений! Что скажет, то и есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24