Василий Шукшин
Пьедестал
И стало это у Константина Смородина как болезнь: днем, на работе, рисует свои вывески, плакаты, афиши, а вечером, дома, начинает все ругать - свою работу, своих начальников, краски, зрителя, всех и все.
- Долбаки! - зло говорил он и стискивал зубами янтарный мундштук. - Если они рекламируют пиво, то на вывеске обязательно давай счастливое рыло. Почему?! - Константин Смородин, маленький, грудастый, в пляжном халате 54-го размера, походил на воробья, которому зачем-то накинули детскую распашонку. - В чем здесь логика восприятия? Счастье - в кружке пива?
Жена Константина Смородина, худощавая, медлительная, смотрела большими темными глазами чуть выше мужа, о чем-то думала о своем, затяжном и неясном. Она работала кассиром в кинотеатре и могла думать вот так вот - рассеянно и бесконечно - даже когда продавала билеты. Отрывала билетики, брала деньги, сдавала сдачу - и думала, думала. Она была очень молчалива. Константин Смородин упражнялся перед ней как хотел - она до поры до времени не реагировала. Да он и не требовал, чтоб она реагировала. И - странно тоже - почему-то его не интересовало, о чем она думает, он не спрашивал.
- А если я вам, вместо счастливого лица, нарисую кружку пива и большой кукиш - это как? А ведь тут ба-альшой смысл! - Константин Смородин мастеровито посасывал мундштук, щурил глаза от дыма, но мундштук изо рта не вынимал. - Не согласны? А я вам докажу! Пойдем по логике. Чтобы выпить кружку пива, ты должен на жаре отстоять очередь. Потом - ты взял кружку пива. Выпил. Постоял маленько, тебе еще захотелось. Но ты посмотрел на очередь, поднял руку и резко опустил - и пошел в магазин. Взял бутылку вина и выпил ее на жаре. Тебя развезло… Ты пошарил в кармане - у тебя оказалось еще два рваных. Ты, как говорится, «затроил», в результате пришел домой «на бровях». Шум, скандал. Все началось с кружки пива, - Константин Смородин, удовлетворенный, смотрел в дымчато-темные, чуть влажные глаза жены… Она ему - из далеких-далеких каких-то своих дум - кивала поощрительно.
- Пойдем еще по логике… - продолжал Смородин. И так ходил он по этой логике каждый вечер, нервничал, злился, но не уставал и не отчаивался.
- Будешь ужинать? - спрашивала жена.
- Окрошечки бы…М-м? - спрашивал Смородин. - Холодненькой.
- Садись.
Хлебая окрошку, Смородин опять возмущался.
- Окрошка из сладкого кваса! Ну не е-мое?! - в недавнем прошлом Смородина значилась тюрьма, лет пять, - за отдаленное участие в изготовлении фальшивых денег, он прихватил в лагере тамошний сочный, богатый образами язык и обильно вплетал разные слова и словечки в теперешнюю мирную речь. - Пить его - еще туда-сюда, но окрошка-то!.. Сахар с луком! Ну делай: для питья один, для окрошки - другой, кислый. Ну что же - сладкая окрошка-то?! Или тоже от фонаря: все съедят?! Ну, кумовья, я их маму…
- Не ругайся, - спокойно просила жена.
- Я не ругаюсь, я злюсь. Хорошая злость помогает в работе, это еще мой учитель говорил. «Как, говорит, дойдет, что охота укусить кого-нибудь, - беги к холсту!» У Смородина был и учитель, оказывается: деревенский любитель, добрый человек, не от мира сего, дядя Иван, коновал, философ и художник. Он давно помер, но Смородин хранил о нем светлую память. Философия дяди Ивана покоилась на трех китах. 1. Когда тебя обижает кто-нибудь, ты думай про того: «Дурак, делать, что ли, больше нечего?» 2. Не гонись за богатством - меньше хлопот. 3. Самые хорошие люди - кони. Когда изведут всех коней под корень, наступит конец света, в том смысле, что каждый озлобится на каждого.
Были у него и еще правила, но так, на каждый день. Например: если тебе нечего делать, а делать чего-нибудь всегда надо, - складывай песню. Или рисуй. Или на балалайке играй. Только не торчи без дела, лучше как-нибудь скрась людям жизнь. Смородин не все усвоил из учения дяди Ивана, то есть почти ничего не усвоил. Как подрос, попал в город, так пошло его носить, как-то не до правил стало. Какие правила! Несет тебя - цепляйся за все, что подвернется под руку, иначе в этой опасной реке булькнешь и только пузыри от тебя пойдут. Но кое-что Смородин все же взял из житейской науки дяди Ивана: например, никогда не ленился работать. И теперь у Смородина была работа. Большая! Был холст… Он стоял в маленькой отдельной комнатке против окна - от стены до стены. Он стоял здесь с год уже; работа подвигалась трудно, но подвигалась упорно. Вот что было на холсте. Стоит стол, за столом сидят два человека… с одинаковым лицом. Никакого зеркала, просто два одинаковых человека сидят за столом, и один целится в другого (в себя, стало быть) пистолетом. Картина должна называться «Самоубийца». Откуда, из каких подвалов вынес Смородин такую печальную тему, это станет понятно несколько позже. Впрочем, это и теперь не секрет: тему и сюжет подсказала жена Константина Смородина, эта странная задумчивая женщина.
Когда Смородин входил в маленькую комнатку, на лице его появлялось выражение злой решимости. Укусить не укусить, но надавать в зубы кому-нибудь - с таким лицом только и делать. Он подолгу стоял перед полотном в пляжном халате, перехваченном в талии толстым поясом с шишками на концах, стоял, сунув руки глубоко в карманы халата, сосал мундштуки свирепо щурился. Жена его не входила во время работы в комнатку, он не велел.
Работал Смородин днем, чаще в субботу и воскресенье. Световой день его заканчивался рано, и когда поздно вечером приходила жена с работы, Смородин сидел обычно на кухне в неизменном халате, пил чай.
- Как дела? - спрашивал Смородин.
Жена пожимала плечами, что - «никак». Молча переодевалась (тоже надевала халат), молча же подсаживалась к столу и пила чай. А Смородин рассказывал.
- Захожу вчера к своему долбаку: «Вызывали?» - «Вызывал. Для молочного кафе эскиз вы делали?» - «Я-с. Не нравится?» «Что это у вас тут такое?» - «Вымя коровье. А это - соски. Просто же». «Это авиабомбы какие-то, а не соски!»
Жена Смородина, когда он рассказывал об этом, засмеялась. Она смеялась беззвучно, и опять же - вроде себе, своим мыслям. Посмеялась и покачала головой, как делают, когда даже ничего говорить не хочется на глупость. Смородина этот ее смех сильно воодушевил. Он встал и заходил по шестиметровой кухне, да так быстро поворачивался, что полы его халата распахивались, видны были кривые волосатые ноги.
- Авиабомбы, да! - начиненные молоком и здоровьем! Когда они обрушиваются на людей, они сеют… так сказать, кровь с молоком. Пусть бьет меня такая бомба по кумполу - на здоровье!
- Про Вьетнам надо было, - подсказала жена.
- Что про Вьетнам? - не понял Смородин. И остановился.
- Там - смерть, здесь - молоко. Он бы завизжал от восторга.
- Не сообразил, - Смородин двинулся было, но опять остановился. - А если вообще - триптих такой: бомбежка - раз, кладбище - два и вымя в облаках… А?
1 2 3