Я, Мартин, и Ты, Эльза
двенадцать образцов риторики

Посвящается В.Бауэру, который накормил меня обедом и которому я обещал посвящение.

Я уже упоминала. Такие штучки. Это такие усики, которыми можно защекотать до дурочки. Если, конечно, взяться .
(Клара У.)
Нет такого писателя-пустомели, который не нашел бы себе подобного читателя .
(Иероним)
образец первый
Ввергаясь в сиесту или усыпляя твою бдительность, я соблюдал непреложный размер и очертание своего поведения, что позволяло мне участвовать к тебе, наводя медленную порчу, поэтизируя вялые склоки, склоняя тебя к безумию и великодушию, - не влиянием и ученостью посвященного каменщика, но залпом раннего папоротника, учтивой меланхолией дракона, вызревающего в горле ночи. То есть всей своей сосудистой сердечностью. Иначе говоря, если бы мне не было все равно, то я смог бы привить тебе искреннее безразличие, истинную апатию безрассудства, вероятно. Следствием намеренной хандры, точнее, ее искусственно изготовленным чучелом, стали твои безвольно раздвинутые ноги, с налетом чувствительной пыльцы, место, где спряталась ящерица, слепленная из молочного воска. Глаза свои ты прикрывала ладонью, как прикрывают их умершему любителю зрелищ, чье любопытство считается неприличным, тем более любопытство незаинтересованного.
Но не только из опасения стать посмешищем пересмешников я отдалял то бережное прикосновение к твоему расцарапанному предплечью, когда яд обыкновенной лакрицы, похожий на разжиженное стекло, проникнет в путаницу твоих вен, и пасмурный ангел ослабит тебя внутри ветвей сердцебиения, и спотыкающийся зверь разбудит тебя криком оскопленной ревности.
образец второй
Самым трудоемким был упреждающий жест, жест безличного внимания, беглый росчерк тлетворной свободы, брачный вензель скорпиона, помраченного в атакующем воодушевлении; вкус к скупой графике терпения, пристрастие к собственному вкусу. Во всяком случае, это была не столько эксцентричная благодать мизантропии, сколько достаточный повод симулировать собственные свойства: быть тем, кем должен быть другой, будь им я. В этой ритуализованной процессии не участвует никто и ничто, кроме пародирующей природу случая грамматики и щеголеватой орфографии нарциссизма, и, поскольку игнорируются неравенства сообщающихся смыслов, риск плагиаторства исключен, сама опасность воспринимается в стерильном виде, как багдадский вор.
Ты была бережной зеницей ока, помещенного в глазницу реликтовой цивилизации, и мне импонировала твоя благостная архаичность, поскольку оскорбляла мой изощренный вкус к тебе, дегустационные процедуры любопытства. Я указывал тебе, как взору Фауста, не сладострастного кролика, барахтающегося в жухлой траве, на разъяренного кролика, точащего зуб, на протокольного, на торжественного кролика, на кролика-хитреца, на фаршированный труп кролика, я вопрошал тебя, заламывая артистичные руки, отчетливо выговаривая, как задетый панибратством денди: gavagai? Именно так вопрошал я тебя, ведь скрежет и ярость, как ты голубила меня в своей берестяной купели, побуждали меня к легкомысленному искусству перемирия. Дитя, тебя душили слезы, это были слезы отваги, доблестное рвение любви.

образец третий
Ввиду твоего брависсимого темперамента ты слыла, прославляясь, соломенная вдова, оракулица четырех стихий и трех женских болезней. Твое хладнокровное сладострастие не позволяло никому из нас усомниться в твоих смирительных привязанностях к ревностным копателям мира сего, к луддитам, к неисправимым потрошителям божественных механизмов. Но, предоставленная сама себе, ты вдруг ветшала, как бальный гардероб, побиваемый рассерженной молью, и едва ли ты утешалась галантностью стариков, демонстрирующих однообразные симптомы расчувствованного болеро. И только в можжевеловых лапах, в объятиях пеших и конных скитальцев, скупых на изречения, трубадуров мародерского ремесла, ты барахталась как нестреляный воробей в силках воробьиного идолища, усеянного воробьиными перьями и калом. Цоколь у вас поврежден , - шутила ты и рассыпалась смехом квалифицированных смехачей. Ведь ты сама - это то немногое, чем ты могла поделиться, преломив пополам, со своими возлюбленными, меланхоличными после соития. Охваченная кистью Гейнсборо, ты оправлялась и шла пощипать рассеянно лютню или выкурить, хуже, чем татарина, гостя. Сраму не иму , - предупреждала. Опускалась в кресло-качалку и, окуклившись в плод, тут же заводила себе собаку. И все напрасно.
Все твои драгоценности, Пандора, умещались в черепной шкатулке, и не стоило труда ее приотворить, ногтем или пилкой для ногтей. Что сбивало меня, как велосипедиста, с толку - это то, что ты, ничуть не заботясь о трепетном коварстве сладостей, поглощала пирожные, как иные - морковный сок - бессовестно.
образец четвертый
Гомункулов настаивают в медных ретортах, а закваску для них готовят из вымоченного в молоке проса, мышьяка, драконьей рвоты, росы, собранной в глиняную плошку в день мученицы Валерии, из заячьего семени и пота приговоренных к повешению. Если рассчитывают на мальчика, то вместо мышьяка добавляют сурьму. Смесь растирают, цедят, взбалтывают и вливают в кружку пряной, пенистой крови, принесенной мальчиком Умме с бойни, где работает его сестра. Реторту опечатывают сургучом и укладывают в бельевой шкаф, где всегда пахнет плесневелыми грибами и живут, питаясь друг другом, крохотные чудовища, которые заползают спящему человеку в ухо и населяют его кошмары. Побросав сверху тряпок и хлама, мы медлим, а затем уходим. Каждый старается не думать о том, что случается внутри реторты - до тех пор, пока кем-нибудь не хлынет взрывчатая, рыхлая рвота свекольными сгустками, похожими на морских звезд. Может быть, протянется неделя, завершится август, отойдет осень, но с кем-нибудь обязательно нагрянет чаянная весть. И тогда - все мы, неловко громыхая башмаками, вопия и кувыркаясь, как пряничные, карнавальные дети, собираемся у нашего тайника и извлекаем наше срамное сокровище. Процедура изъятия ожившего гомункула требует предусмотрительности: не следует приступать к ней, заразившись рассудочной манией демиурга, хирургической властностью, иначе новоявленный заподозрит ловушку и, пытаясь избежать ее, под благовидными предлогами будет проситься обратно, хныча и, например, ссылаясь на мигрень. Ужасная морока.
Сморщенная, точно увядшая брюква, голова его поворачивается к говорящему, странно сидит он, этот странный овощ, не размежая набрякших век. Иногда он как бы повторяет услышанное или бормочет бессвязные ругательства. Его выпускают в огород, по которому он с отвращением ползает, откапывает разные корешки, испражняется или выщипывает вшей у цепной собаки.
1 2 3