.. А потом
окружающее вдруг полыхнуло в глаза неистовым пламенем, рассыпалось искрами
и погасло.
Обморок продолжался недолго, но когда Олег снова обрел возможность
видеть и понимать, поблизости уже не было ни крылатого волка, ни
вынырнувшего из болота ящера. И Ксюши не было. А были стены часовни
вокруг, земляной захламленный пол, полумрак и знобкая сырость - и все.
Так, может быть, только что пережитый ужас был просто нелепым сном?
Нет. Олег не смог бы объяснить, откуда оно взялось, это ясное
осознание реальности произошедшего, - просто оно было и не оставляло ни
надежд, ни сомнений в своей безошибочности. Что-то еще должно было
произойти, что-то, к чему случившееся было только прелюдией.
Олег торопливо забарахтался: встать, успеть встретить назревающее
так, как подобает человеку встречать судьбу. Стоя. Но он сумел только
приподняться и сесть, привалившись к стене. На большее не хватило ни сил,
ни времени.
Теперь страшное случилось с полом. Почти посередине часовни
вспучивался округлый бугор, будто что-то прорастало там, рвалось наружу, и
спрессованная щебнистая земля в треске и стоне медленно поддавалась этому
настойчивому стремлению.
Вот бугор лопнул, разбрасывая обломки кирпича, комья глины, и из
вершины его выпятилось непонятное, заостренное, будто и впрямь непомерный
росток проклюнулся.
Росток... Тяжкий островерхий шлем, а под ним - усатое лицо с резкими
недобрыми чертами, с залитыми чернотой ямами вместо глаз... И вот, уже
весь отягченный непомерными мускулами и обильным вооружением, идол встал,
вознесся шишаком к неблизкому потолку. Часовня невесть откуда наполнилась
запахом гари и едким дымом. Кашляя, задыхаясь, утирая слезящиеся глаза,
Олег следил, как дым этот струйчатым саваном обвивает идолище, как
втягивается в многочисленные щели, исчертившие его черное, словно
обугленное, тело, и оно на глазах светлеет, наливается цветом и крепостью
вымытого влажными ветрами древнего дерева. Все четче проступали
подробности тонкой резьбы, уродливый нарост у подножья оформился в
прижавшуюся к ногам божества давешнюю крылатую тварь, и воздух снова стал
чистым.
А потом с гулом лопнула стена в дальнем углу, и неведомая сила
выбросила из-под нее три белесых каменных глыбы. Они тяжко прокатились по
полу, сами собой сложились, образовав голову виденного Олегом в болоте
пучеглазого ящера. Сложились непрочно - видно было, что многого не
хватает.
Смутно, муторно было Олегу. Страх, казалось, уже навсегда въевшийся в
душу, ненасытным клещом высасывал кишащий мыслями разум и вместе с тем
наполнял его новым, каким-то беспричинным знанием сокровенной сути
происходящего. Олег знал - не предполагал, не догадывался, а именно знал,
- что деревянный кумир - это Перун, что был он в незапамятные времена
повален, сожжен и сброшен в яму, ставшую потом фундаментом часовни. Знал,
что глазницы его пусты потому, что два огромных рубина - очи идолища -
были украдены ниспровергшим его священником, и знал, что священник этот
погиб, когда в едва достроенную часовню с безмятежного утреннего неба
ударила карающая молния, - ударила и сожгла во мгновение ока. В те времена
древние боги были еще достаточно сильны искренней верой, чтобы повелевать
стихиями...
А еще Олег знал, почему приник к ногам Перунова идола Переплут; и что
кроме этого, деревянного, были здесь и каменные идолы - тоже знал. Идолов
этих раздробили и ввергли в болото... Нет, не так. Болото тогда было
озером. Но ко времени строительства новой часовни оно усохло, исторгло из
вод своих останки былых богов, и те из них, что покрупнее, заложены были в
фундамент и стены - не из-за нехватки камня, а в знак торжества над
старым. В том числе и останки этого ящера... Ящера? Ну да, ведь это и есть
имя его - Ящер!
А еще Олег знал, почему он все это знает. Потому, что снова глядело
на него из стены все то же лицо... Да нет, не одно оно там, их много, вот
только трудно уловить, распознать, понять. Они изменчивы, они смутны.
Хмурый лик, недоступно пониманию глядящий на все четыре стороны света
разом, и множество меньших, которые ниже, которые совсем не похожи на
него, но - одно целое с ним... Не бывает так, этого же быть не может! Но
вот - есть...
А незримое присутствие Ксюши все явственнее. Неровное трудное
дыхание, жалобные стоны-всхлипы - знакомые тревожные отзвуки ее нередких
безрадостных снов (снов? Уж не в ее ли сне оказался он, промчавшись сквозь
бесплотную нежить?)... И что-то еще. Нет, это не звуки, это словно
поднимается из самых глубин души, измочаленной страхом за Ксюшу и за себя.
Голос? Или голоса? Голоса, слитные и согласные. Крепнут, завораживают,
подчиняют, вопрошают сурово и властно, и нет сил ни промолчать, ни
спросить о своем...
- ДОСТАТОЧНО ЛИ ТЫ ЗНАЕШЬ ТЕПЕРЬ, ЧТОБЫ ПОНЯТЬ ГЛАВНОЕ?
Главное... Олег понял уже, какие силы властвуют над Ксюшей и ним в
эту ночь, но это ли главное? Может и нет. Тогда что? Они ждут чего-то, на
что ради Ксюши должен решиться Олег. Ждут. Не хотят объяснить, хотят,
чтобы догадался сам. Чего же могут ждать от него эти забытые боги? Может
быть... Да, наверное, так: боги ждут жертвы. Вот оно - главное.
- ТЫ ПОНЯЛ. ГОТОВ ЛИ ТЫ?
Готов ли Олег на жертву во имя Ксюши? Ненужный вопрос... Что у него
есть ценного? Бабушкин крестик? Рассудок, зрение? Жизнь? Пусть, пусть
забирают все, была бы только Ксюша жива и счастлива!..
- ГОТОВ ЛИ ТЫ НА СТРАШНУЮ ЖЕРТВУ?
Да, и на это, неведомое, - тоже! Ради нее - да!
- ТЫ ВЫБРАЛ СВОЮ СУДЬБУ... ВИТЯЗЬ.
И снова окружающее метнулось в глаза яростной вспышкой, а наступившая
после тьма убила чувства и ум.
Больно, больно! Гложет, выгрызает глаза нежданный свирепый свет. А
вокруг - страшное, но его невнятный образ, не успев родиться,
расплывается, тонет в кровавых слезах. Оно невидимо, это страшное, но оно
здесь, его выдают гул, лязг, тревожные всхрапы; его выдают холодные
хваткие руки, которыми оно вцепилось в локти и плечи Олега.
Ведут. Не грубо, но властно. По колкому, плотному и упругому. Сквозь
дышащее, лязгающее, всхрапывающее. Куда ведут, зачем? Да, в общем, понятно
зачем. А если так, то не все ли равно - куда?
Что-то тяжело и мягко ударяет в грудь, осыпается под ноги. Ступня
вдавливается в податливое, склизкое. И еще раз, и снова... Что это, что?
Как понять, если зрение съедено светом?
Свет... Кажется, или он меркнет, слабеет?
Кажется. Он ведь и не был ни ослепительным, ни яростным, он был слаб
и тускл, этот свет, набросившийся на неготовые к отпору глаза с
поспешностью злобного труса;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
окружающее вдруг полыхнуло в глаза неистовым пламенем, рассыпалось искрами
и погасло.
Обморок продолжался недолго, но когда Олег снова обрел возможность
видеть и понимать, поблизости уже не было ни крылатого волка, ни
вынырнувшего из болота ящера. И Ксюши не было. А были стены часовни
вокруг, земляной захламленный пол, полумрак и знобкая сырость - и все.
Так, может быть, только что пережитый ужас был просто нелепым сном?
Нет. Олег не смог бы объяснить, откуда оно взялось, это ясное
осознание реальности произошедшего, - просто оно было и не оставляло ни
надежд, ни сомнений в своей безошибочности. Что-то еще должно было
произойти, что-то, к чему случившееся было только прелюдией.
Олег торопливо забарахтался: встать, успеть встретить назревающее
так, как подобает человеку встречать судьбу. Стоя. Но он сумел только
приподняться и сесть, привалившись к стене. На большее не хватило ни сил,
ни времени.
Теперь страшное случилось с полом. Почти посередине часовни
вспучивался округлый бугор, будто что-то прорастало там, рвалось наружу, и
спрессованная щебнистая земля в треске и стоне медленно поддавалась этому
настойчивому стремлению.
Вот бугор лопнул, разбрасывая обломки кирпича, комья глины, и из
вершины его выпятилось непонятное, заостренное, будто и впрямь непомерный
росток проклюнулся.
Росток... Тяжкий островерхий шлем, а под ним - усатое лицо с резкими
недобрыми чертами, с залитыми чернотой ямами вместо глаз... И вот, уже
весь отягченный непомерными мускулами и обильным вооружением, идол встал,
вознесся шишаком к неблизкому потолку. Часовня невесть откуда наполнилась
запахом гари и едким дымом. Кашляя, задыхаясь, утирая слезящиеся глаза,
Олег следил, как дым этот струйчатым саваном обвивает идолище, как
втягивается в многочисленные щели, исчертившие его черное, словно
обугленное, тело, и оно на глазах светлеет, наливается цветом и крепостью
вымытого влажными ветрами древнего дерева. Все четче проступали
подробности тонкой резьбы, уродливый нарост у подножья оформился в
прижавшуюся к ногам божества давешнюю крылатую тварь, и воздух снова стал
чистым.
А потом с гулом лопнула стена в дальнем углу, и неведомая сила
выбросила из-под нее три белесых каменных глыбы. Они тяжко прокатились по
полу, сами собой сложились, образовав голову виденного Олегом в болоте
пучеглазого ящера. Сложились непрочно - видно было, что многого не
хватает.
Смутно, муторно было Олегу. Страх, казалось, уже навсегда въевшийся в
душу, ненасытным клещом высасывал кишащий мыслями разум и вместе с тем
наполнял его новым, каким-то беспричинным знанием сокровенной сути
происходящего. Олег знал - не предполагал, не догадывался, а именно знал,
- что деревянный кумир - это Перун, что был он в незапамятные времена
повален, сожжен и сброшен в яму, ставшую потом фундаментом часовни. Знал,
что глазницы его пусты потому, что два огромных рубина - очи идолища -
были украдены ниспровергшим его священником, и знал, что священник этот
погиб, когда в едва достроенную часовню с безмятежного утреннего неба
ударила карающая молния, - ударила и сожгла во мгновение ока. В те времена
древние боги были еще достаточно сильны искренней верой, чтобы повелевать
стихиями...
А еще Олег знал, почему приник к ногам Перунова идола Переплут; и что
кроме этого, деревянного, были здесь и каменные идолы - тоже знал. Идолов
этих раздробили и ввергли в болото... Нет, не так. Болото тогда было
озером. Но ко времени строительства новой часовни оно усохло, исторгло из
вод своих останки былых богов, и те из них, что покрупнее, заложены были в
фундамент и стены - не из-за нехватки камня, а в знак торжества над
старым. В том числе и останки этого ящера... Ящера? Ну да, ведь это и есть
имя его - Ящер!
А еще Олег знал, почему он все это знает. Потому, что снова глядело
на него из стены все то же лицо... Да нет, не одно оно там, их много, вот
только трудно уловить, распознать, понять. Они изменчивы, они смутны.
Хмурый лик, недоступно пониманию глядящий на все четыре стороны света
разом, и множество меньших, которые ниже, которые совсем не похожи на
него, но - одно целое с ним... Не бывает так, этого же быть не может! Но
вот - есть...
А незримое присутствие Ксюши все явственнее. Неровное трудное
дыхание, жалобные стоны-всхлипы - знакомые тревожные отзвуки ее нередких
безрадостных снов (снов? Уж не в ее ли сне оказался он, промчавшись сквозь
бесплотную нежить?)... И что-то еще. Нет, это не звуки, это словно
поднимается из самых глубин души, измочаленной страхом за Ксюшу и за себя.
Голос? Или голоса? Голоса, слитные и согласные. Крепнут, завораживают,
подчиняют, вопрошают сурово и властно, и нет сил ни промолчать, ни
спросить о своем...
- ДОСТАТОЧНО ЛИ ТЫ ЗНАЕШЬ ТЕПЕРЬ, ЧТОБЫ ПОНЯТЬ ГЛАВНОЕ?
Главное... Олег понял уже, какие силы властвуют над Ксюшей и ним в
эту ночь, но это ли главное? Может и нет. Тогда что? Они ждут чего-то, на
что ради Ксюши должен решиться Олег. Ждут. Не хотят объяснить, хотят,
чтобы догадался сам. Чего же могут ждать от него эти забытые боги? Может
быть... Да, наверное, так: боги ждут жертвы. Вот оно - главное.
- ТЫ ПОНЯЛ. ГОТОВ ЛИ ТЫ?
Готов ли Олег на жертву во имя Ксюши? Ненужный вопрос... Что у него
есть ценного? Бабушкин крестик? Рассудок, зрение? Жизнь? Пусть, пусть
забирают все, была бы только Ксюша жива и счастлива!..
- ГОТОВ ЛИ ТЫ НА СТРАШНУЮ ЖЕРТВУ?
Да, и на это, неведомое, - тоже! Ради нее - да!
- ТЫ ВЫБРАЛ СВОЮ СУДЬБУ... ВИТЯЗЬ.
И снова окружающее метнулось в глаза яростной вспышкой, а наступившая
после тьма убила чувства и ум.
Больно, больно! Гложет, выгрызает глаза нежданный свирепый свет. А
вокруг - страшное, но его невнятный образ, не успев родиться,
расплывается, тонет в кровавых слезах. Оно невидимо, это страшное, но оно
здесь, его выдают гул, лязг, тревожные всхрапы; его выдают холодные
хваткие руки, которыми оно вцепилось в локти и плечи Олега.
Ведут. Не грубо, но властно. По колкому, плотному и упругому. Сквозь
дышащее, лязгающее, всхрапывающее. Куда ведут, зачем? Да, в общем, понятно
зачем. А если так, то не все ли равно - куда?
Что-то тяжело и мягко ударяет в грудь, осыпается под ноги. Ступня
вдавливается в податливое, склизкое. И еще раз, и снова... Что это, что?
Как понять, если зрение съедено светом?
Свет... Кажется, или он меркнет, слабеет?
Кажется. Он ведь и не был ни ослепительным, ни яростным, он был слаб
и тускл, этот свет, набросившийся на неготовые к отпору глаза с
поспешностью злобного труса;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10