В просторном коридоре с расставленными
у стен стульями пожилая техничка мыла пол, а из кабинета бригадира сквозь
неплотно прикрытую дверь слышалось пощелкивание конторских счетов.
Гвоздарев, кивком указав на стул, подбил костяшками итог, записал
полученную цифру и сказал Голубеву:
- Двести сорок один рубль тридцать четыре копейки надо было получить
цыганом за прошедшую неделю.
- Такие деньги шутя не оставляют... - проговорил Слава. - Витольд
Михалыч, а можно сейчас пригласить сюда кого-нибудь, кто сегодня утром
начинал работу с цыганами?
- Пригласим... - бригадир посмотрел на приоткрытую дверь. - Матрена
Марковна!
В кабинет заглянула техничка:
- Чо такое?..
- Сходи до Федора Степановича Половникова. Скажи, бригадир, мол, срочно в
контору зовет.
- Прямо щас бежать?
- Прямо сейчас.
Когда техничка скрылась за дверью, Гвоздарев повернулся к Голубеву;
- Половников - кузнец наш. В прошлом году на пенсию вышел, а работу не
бросает. По моей просьбе он как бы шефствовал над цыганами.
- Что они хоть собою представляли, эти цыгане?
- Всего их десятка два, наверное, было. Мужчины в возрасте от тридцати до
сорока. Один, правда, молодой парень, лет двадцати-двадцати двух. Красивый,
на гитаре, что тебе настоящий артист, играет. Старуха годов под семьдесят
да два пацаненка кудрявых. Старшему Ромке лет около десяти, а другой года
на три помладше. Ну, да вот Роза еще...
- Сам Козаченко как?
- Деловой мужик. Слесарь первейший и порядок в таборе держит - будь
здоров! Я как-то смехом предлагал ему стать моим заместителем по
дисциплинарной части. Отпетых разгильдяев у меня в бригаде, конечно, нет,
но, что греха таить, дисциплинка иной раз прихрамывает. Как ни крути ни
верти, а в сельском хозяйстве трудновато наладить работу по
производственному принципу. У нас ведь, как страда начинается, - перекурить
некогда...
Только-только Голубев и бригадир разговорились о житейских делах, в
кабинет вошел кряжистый мужчина с морщинистым лбом и густой проседью в
медно-рыжих, подстриженных "под горшок" волосах. Взглянув на Голубева,
одетого в милицейскую форму, он смял в руках снятый с головы кожаный
картуз, невнятно буркнул "Добрывечер" и, словно изваяние, застыл у порога.
- Проходи, Федор Степанович, садись, - пригласил бригадир.
- Разговор к тебе есть.
- Дак, я ж ничего не знаю, - с акцентом сказал кузнец, примащиваясь на
стул у самой двери.
- Откуда тебе известно, о чем разговор пойдет?
Бронзовое лицо кузнеца покраснело. Он словно растерялся и виновато
кашлянул:
- Дак, по селу брехня покатилась, вроде цыгане на пасеке убийство
совершили...
- И ты о цыганах ничего нам сказать не можешь?
- А чого я про них плохого скажу?..
- Нам не только плохое нужно.
- Ну, а так... цыгане есть цыгане.
- Как они сегодня с работы ушли? - спросил Голубев.
Кузнец пожал плечами:
- Дак, кто ведает, как...
Бригадир нахмурился:
- Ты не был, что ли, с утра на работе?
- Был.
- Ну, так в чем же дело, Федор Степанович? Почему откровенно не говоришь?
- Я ж ничего особого не знаю.
- Тебя про особое и не спрашивают. Вопрос простой и ясный; как цыгане
сегодня ушли с работы?
Кузнец помолчал, откашлялся, словно у него першило в горле, и медленно
заговорил;
- К восьми утра все десятеро под главенствованием самого Миколая
Миколаича Козаченки явились в мастерскую. Не успели перекурить, Торопуня на
своем самосвале подкатил. Правую фару, видать, по лихости умудрился
выхлестать...
- Это шофер наш, Тропынин фамилия, а прозвище за торопливость получил, -
объяснил Голубеву бригадир.
Кузнец, будто соглашаясь, кивнул:
- С Торопуниной фарой занялся сам Козаченко. Быстро управился, и цыгане
всем гамузом стали домкратить списанный комбайн, на котором в прошлом годе
Андрюха Барабанов работал. Хотели годные колеса с комбайна снять... Часов в
десять прибег Козаченкин Ромка и во весь голос: "Батька! Кобылу угнали!"
Козаченко мигом сгребся и - к табору. Совсем недолго прошло, опять Ромка
прибег. Прогорготал с цыганами по-своему: "гыргыр-гыр", - и вся компания
чуть не галопом подалась из мастерской. Больше я не видал их...
- Что там у них стряслось?
- Дак, если б Ромка по-русски говорил... Вот, когда первый раз про кобылу
закричал, это я понял.
- В какое время Ромка первый раз прибежал?
- Глядя по солнцу, часов в десять, может, чуток позднее. Надо Торопуню
спросить - тот всегда при часах.
- Это при Тропынине произошло?
- Нет, наверно, час спустя после того, как Торопуня с Андрюхой
Барабановым от мастерской отъехали.
Бригадир опять пояснил Голубеву:
- Барабанов - наш механизатор. Поехал покупать себе "Ладу". Вчера утром
из райпотребсоюза звонили, что очередь его подошла. - И спросил кузнеца: -
Значит, Андрей с Торопуней в райцентр уехал?
- Ну, - подтвердил кузнец.
Голубев перехватил его настороженный взгляд:
- Цыгане не упоминали в разговоре пасечника Репьева?
- Этот раз нет.
- А раньше?
- Вчерашним утром пасечник в мастерскую заходил.
- Зачем?
- Чего-то с Козаченкой толковал.
- Что именно?
- Навроде про тележное колесо разговор вели. Не знаю, на чем
столковались.
- Репьев предлагал колесо цыганам?
- Так навроде.
- А цыганочку Розу знаете?
- Знаю.
- Она не родня Козаченко?
- Сестра. Миколай Михолаевич в строгости ее содержит, а Роза подолом так
и крутит.
Кузнец заметно успокоился, однако лицо его по-прежнему каталось
напряженным. Задав еще несколько вопросов и не получив в ответ ничего
существенного. Голубев закончил писать протокол и предложил, кузнецу
расписаться. Тот с неохотой вывел в нужных местах неразборчивые закорючки,
правой рукой сделал перед грудью замысловатое движение, вроде бы
перекрестился, и поспешно вышел из кабинета.
- Верующий он, что ли? - спросил Голубев бригадира.
- Есть у Федора Степановича такая слабость. Библию почти наизусть помнит,
церковные посты соблюдает... - Гвоздарев усмехнулся. - Любопытная штука с
религией получается. Взять, к примеру, того же Половникова. Всю
сознательную жизнь при Советской власти прожил, а в бога верит. Поддался с
молодости религиозной мамаше. Понимаете, даже семьи собственной не завел,
бобылем живет, с домашним хозяйством один управляется. Но мужик тестный до
беспредельности.
- Странный какой-то... - Голубев помолчал. - Каждое слово из него клещами
вытягивать надо. Кажется, что-то - он недоговаривает.
- Недоговорить Федор Степанович может, но соврать - никогда, Великим
грехом ложь считает. - Гвоздарев мельком взглянул иа часы: - Ого! Придется
вам заночевать у меня, гостиницы в Серебропке нет.
- Я обещал Кротову. Не беспокойтесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
у стен стульями пожилая техничка мыла пол, а из кабинета бригадира сквозь
неплотно прикрытую дверь слышалось пощелкивание конторских счетов.
Гвоздарев, кивком указав на стул, подбил костяшками итог, записал
полученную цифру и сказал Голубеву:
- Двести сорок один рубль тридцать четыре копейки надо было получить
цыганом за прошедшую неделю.
- Такие деньги шутя не оставляют... - проговорил Слава. - Витольд
Михалыч, а можно сейчас пригласить сюда кого-нибудь, кто сегодня утром
начинал работу с цыганами?
- Пригласим... - бригадир посмотрел на приоткрытую дверь. - Матрена
Марковна!
В кабинет заглянула техничка:
- Чо такое?..
- Сходи до Федора Степановича Половникова. Скажи, бригадир, мол, срочно в
контору зовет.
- Прямо щас бежать?
- Прямо сейчас.
Когда техничка скрылась за дверью, Гвоздарев повернулся к Голубеву;
- Половников - кузнец наш. В прошлом году на пенсию вышел, а работу не
бросает. По моей просьбе он как бы шефствовал над цыганами.
- Что они хоть собою представляли, эти цыгане?
- Всего их десятка два, наверное, было. Мужчины в возрасте от тридцати до
сорока. Один, правда, молодой парень, лет двадцати-двадцати двух. Красивый,
на гитаре, что тебе настоящий артист, играет. Старуха годов под семьдесят
да два пацаненка кудрявых. Старшему Ромке лет около десяти, а другой года
на три помладше. Ну, да вот Роза еще...
- Сам Козаченко как?
- Деловой мужик. Слесарь первейший и порядок в таборе держит - будь
здоров! Я как-то смехом предлагал ему стать моим заместителем по
дисциплинарной части. Отпетых разгильдяев у меня в бригаде, конечно, нет,
но, что греха таить, дисциплинка иной раз прихрамывает. Как ни крути ни
верти, а в сельском хозяйстве трудновато наладить работу по
производственному принципу. У нас ведь, как страда начинается, - перекурить
некогда...
Только-только Голубев и бригадир разговорились о житейских делах, в
кабинет вошел кряжистый мужчина с морщинистым лбом и густой проседью в
медно-рыжих, подстриженных "под горшок" волосах. Взглянув на Голубева,
одетого в милицейскую форму, он смял в руках снятый с головы кожаный
картуз, невнятно буркнул "Добрывечер" и, словно изваяние, застыл у порога.
- Проходи, Федор Степанович, садись, - пригласил бригадир.
- Разговор к тебе есть.
- Дак, я ж ничего не знаю, - с акцентом сказал кузнец, примащиваясь на
стул у самой двери.
- Откуда тебе известно, о чем разговор пойдет?
Бронзовое лицо кузнеца покраснело. Он словно растерялся и виновато
кашлянул:
- Дак, по селу брехня покатилась, вроде цыгане на пасеке убийство
совершили...
- И ты о цыганах ничего нам сказать не можешь?
- А чого я про них плохого скажу?..
- Нам не только плохое нужно.
- Ну, а так... цыгане есть цыгане.
- Как они сегодня с работы ушли? - спросил Голубев.
Кузнец пожал плечами:
- Дак, кто ведает, как...
Бригадир нахмурился:
- Ты не был, что ли, с утра на работе?
- Был.
- Ну, так в чем же дело, Федор Степанович? Почему откровенно не говоришь?
- Я ж ничего особого не знаю.
- Тебя про особое и не спрашивают. Вопрос простой и ясный; как цыгане
сегодня ушли с работы?
Кузнец помолчал, откашлялся, словно у него першило в горле, и медленно
заговорил;
- К восьми утра все десятеро под главенствованием самого Миколая
Миколаича Козаченки явились в мастерскую. Не успели перекурить, Торопуня на
своем самосвале подкатил. Правую фару, видать, по лихости умудрился
выхлестать...
- Это шофер наш, Тропынин фамилия, а прозвище за торопливость получил, -
объяснил Голубеву бригадир.
Кузнец, будто соглашаясь, кивнул:
- С Торопуниной фарой занялся сам Козаченко. Быстро управился, и цыгане
всем гамузом стали домкратить списанный комбайн, на котором в прошлом годе
Андрюха Барабанов работал. Хотели годные колеса с комбайна снять... Часов в
десять прибег Козаченкин Ромка и во весь голос: "Батька! Кобылу угнали!"
Козаченко мигом сгребся и - к табору. Совсем недолго прошло, опять Ромка
прибег. Прогорготал с цыганами по-своему: "гыргыр-гыр", - и вся компания
чуть не галопом подалась из мастерской. Больше я не видал их...
- Что там у них стряслось?
- Дак, если б Ромка по-русски говорил... Вот, когда первый раз про кобылу
закричал, это я понял.
- В какое время Ромка первый раз прибежал?
- Глядя по солнцу, часов в десять, может, чуток позднее. Надо Торопуню
спросить - тот всегда при часах.
- Это при Тропынине произошло?
- Нет, наверно, час спустя после того, как Торопуня с Андрюхой
Барабановым от мастерской отъехали.
Бригадир опять пояснил Голубеву:
- Барабанов - наш механизатор. Поехал покупать себе "Ладу". Вчера утром
из райпотребсоюза звонили, что очередь его подошла. - И спросил кузнеца: -
Значит, Андрей с Торопуней в райцентр уехал?
- Ну, - подтвердил кузнец.
Голубев перехватил его настороженный взгляд:
- Цыгане не упоминали в разговоре пасечника Репьева?
- Этот раз нет.
- А раньше?
- Вчерашним утром пасечник в мастерскую заходил.
- Зачем?
- Чего-то с Козаченкой толковал.
- Что именно?
- Навроде про тележное колесо разговор вели. Не знаю, на чем
столковались.
- Репьев предлагал колесо цыганам?
- Так навроде.
- А цыганочку Розу знаете?
- Знаю.
- Она не родня Козаченко?
- Сестра. Миколай Михолаевич в строгости ее содержит, а Роза подолом так
и крутит.
Кузнец заметно успокоился, однако лицо его по-прежнему каталось
напряженным. Задав еще несколько вопросов и не получив в ответ ничего
существенного. Голубев закончил писать протокол и предложил, кузнецу
расписаться. Тот с неохотой вывел в нужных местах неразборчивые закорючки,
правой рукой сделал перед грудью замысловатое движение, вроде бы
перекрестился, и поспешно вышел из кабинета.
- Верующий он, что ли? - спросил Голубев бригадира.
- Есть у Федора Степановича такая слабость. Библию почти наизусть помнит,
церковные посты соблюдает... - Гвоздарев усмехнулся. - Любопытная штука с
религией получается. Взять, к примеру, того же Половникова. Всю
сознательную жизнь при Советской власти прожил, а в бога верит. Поддался с
молодости религиозной мамаше. Понимаете, даже семьи собственной не завел,
бобылем живет, с домашним хозяйством один управляется. Но мужик тестный до
беспредельности.
- Странный какой-то... - Голубев помолчал. - Каждое слово из него клещами
вытягивать надо. Кажется, что-то - он недоговаривает.
- Недоговорить Федор Степанович может, но соврать - никогда, Великим
грехом ложь считает. - Гвоздарев мельком взглянул иа часы: - Ого! Придется
вам заночевать у меня, гостиницы в Серебропке нет.
- Я обещал Кротову. Не беспокойтесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35