Тихо, почти не двигая губами, он прошептал:
— Дайте ему час, а потом возвращайтесь под каким-нибудь предлогом. Его здесь не любят. Могут возникнуть неприятности.
Потом он заставил себя улыбнуться и пошел к ним, а я направился к двери. Когда открыл их, Авила закричал:
— Что, наша компания недостаточно хороша для вас, сеньор?
Но я не поддался на его вызов, хоть интуиция подсказывала мне, что может произойти.
* * *
Когда, спасаясь от дождя, я вбежал в наш примитивный ангар, то увидел Менни Штерна на деревянной платформе, установленной перед носом моего "Бристоля". Сняв обтекатель с мотора, он ковырялся в двигателе при свете двух переносных фонарей, подвешенных наверху.
Посмотрев на меня через плечо, он спросил:
— Вернулись так скоро?
— Хэннах сводил меня в местную забегаловку. А мне не понравилась тамошняя атмосфера.
Он повернулся и слез, на его лице появилось тревожное выражение.
— Что там случилось?
Я все рассказал ему, передав и слова Фигуередо при нашем расставании. Когда я закончил рассказ, он немного посидел, глядя в дождь. На его лице появилось какое-то печальное выражение. Даже больше чем печальное — тревожное. Оказалось, что у него на лице шрам, от правого глаза до уголка рта. Я и не замечал его раньше.
— Бедный Сэм, — вздохнул он. — Ладно, мы сделаем так, как сказал Фигуередо. Пойдем и заберем его немного погодя.
Потом, внезапно изменив тему разговора, он встал и похлопал "Бристоль" по боку.
— Прекрасный мотор "роллс-ройс". Самый лучший. Этот "Бристоль" был выдающимся многоцелевым самолетом на Западном фронте.
— Вы воевали там?
— О, не то, что вы думаете. Я не летчик, как Рихтхофен или Удет, затянутые в серую униформу с наградами на шее, но я часто посещал военные аэродромы. В начале своей инженерной карьеры я работал у Фоккера.
— А Хэннах сражался по другую сторону фронта?
— Думаю, что так. — Он снова повернулся к машине, тщательно осматривая мотор с переносной лампой в руке. — Он и на самом деле в превосходном состоянии.
Я спросил:
— А что неладно с ним? Вы знаете?
— С Сэмом? — Он пожал плечами. — Все довольно просто. Слишком рано стал знаменитым. Ас асов в двадцать три года. Все медали в мире и почести. — Менни нагнулся за другим гаечным ключом. — Вы представляете, что случается с таким человеком, когда все кончается?
Я, кажется, начал кое-что понимать.
— Мне кажется, что вся его дальнейшая жизнь стала какой-то разрядкой напряжения?
— Ну, это слабо сказано. Двадцать лет возить почту, летать по самым недоступным точкам, вызывать дрожь возбуждения у зевак на государственных праздниках, которые втайне надеются увидеть, как его парашют не раскроется, или рисковать жизнью сотнями других способов — и в конце концов что за все это получить? — Он сделал вопросительный жест руками. — Так вот, мой друг, через три месяца, когда кончится его контракт с правительством, он получит вознаграждение в пять тысяч долларов.
Менни смотрел на меня сверху вниз несколько секунд, а потом отвернулся и снова начал копаться в моторе. Я не знал, что сказать, но он сам разрядил обстановку.
— Я очень верю в предчувствия. Верю первому впечатлению о человеке. Вот теперь вы меня весьма заинтересовали. Вы в таком возрасте и уже сложились как личность — это очень редко в наше время. Расскажите мне о себе.
И я рассказал ему все, потому что никогда еще не встречал собеседника, которому так легко открыть душу. Он говорил совсем немного, больше задавал вопросы, но выжал из меня все.
— Это хорошо, что Сэм помог вам, — заключил он, — но все-таки я очень верю в судьбу. Человек должен жить настоящим. Принимать все таким, как есть. Просто невозможно жить как-то иначе. Там, дома, у меня есть книга, которую вы обязательно должны прочесть. Это Кант — "Критика чистого разума".
— Я читал.
Он повернулся ко мне, от удивления его брови поползли вверх.
— Вы согласны с главным тезисом?
— Вовсе нет. Я не думаю, что в этой жизни есть что-то настолько определенное, что подчиняется каким-то правилам. Надо воспринимать все, как есть, и делать лучшее, что можешь.
— Тогда вы последователь Хайдеггера. У меня есть его книга, которая заинтересует вас. Он там говорит, что для настоящей жизни необходимо решительное противопоставление ее смерти. Вот скажите мне, вы испугались вчера, когда собирались сажать свою "Вегу"?
— Только потом, — улыбнулся я. — А тогда все мои мысли были заняты только тем, как бы посадить эту чертову штуку и остаться целым.
— Так, значит, вы абсолютно совпадаете мыслями с Хайдеггером.
— А что бы он сказал о Хэннахе?
— Боюсь, что немного. Сэм существует только в двух мирах. В прошлом и будущем. Он никогда не рассуждает категориями настоящего. В этом его трагедия.
— Так что же ему остается?
Он повернулся и мрачно посмотрел на меня. С гаечного ключа в его правой руке капало масло.
— Я с определенностью знаю только одно. Ему следовало погибнуть в битве на вершине своей славы, как это случилось со многими другими. По возможности, в самый последний момент войны. Например, в ноябре 1918 года, лучше всего.
То, что ему пришлось сказать такое, выглядело ужасно, но я его понял. Мы стояли и смотрели друг на друга, и только шум дождя, падающего на землю, нарушал тишину. Он вытер руки куском хлопчатобумажной ветоши и грустно улыбнулся:
— А теперь, мне кажется, надо пойти и забрать его, пока не поздно.
* * *
Я услышал раскаты смеха задолго до того, как мы подошли к отелю, и этот смех был явно недобрым. Мне стало ясно, что мы попали в беду. Менни тоже знал это. Его лицо под старой зюйдвесткой, которую он надел, чтобы защититься от дождя, стало очень бледным.
Когда мы приблизились к ступеням отеля, я спросил:
— А что за человек Авила?
Он задержался на середине улицы.
— Есть такая притча о хасидском ребе, которая мне очень нравится. У ребе в доме не осталось ни гроша, и он отдал нищему одно из колец своей жены. Когда же сказал ей об этом, она закатила истерику, потому что кольцо оказалось фамильной реликвией и очень дорогим. Услышав это, ребе кинулся на улицы, разыскивая нищего.
— Чтобы отобрать кольцо?
— Нет, для того, чтобы предупредить нищего о действительной ценности кольца на случай, если кто-нибудь попытается обмануть его при продаже.
Я громко рассмеялся, озадаченный притчей.
— И что же это имеет общего с Авилой?
— Да ничего, я думаю, — устало улыбнулся Менни. — Кроме того, что он совсем не такой.
Мы свернули в переулочек рядом с отелем и немного выждали.
— Дверь на кухню сразу за углом, как я говорил. Через нее проход к бару. Вы не ошибетесь.
Из окон отеля раздался новый взрыв смеха.
— Они, кажется, очень радуются чему-то!
— Я уже слышал раньше такой смех. Мне он тогда не нравился, так же как и сейчас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51