.. к чему? Это было выше его понимания. Могла ли такая скрупулезная фиксация мерзостей иметь какую-либо цель или какие-либо последствия? Если только записи не служили руководством — а возможно, даже каким-то источником для извращенного вдохновения — последующим поколениям Локвудов.
Фелану вспомнился один трагический эпизод через двадцать с лишним лет после Гражданской войны, во времена великого пожара в Лондоне. Этот эпизод был описан, вероятно, одним из самых подлых предков Эдмунда Локвуда — Робертом Гаем Локвудом. В Лондоне царило насилие, проституция, преступность — и бубонная чума; и только огонь, пронесшийся по грязным улицам, очистил город от самовырождения. Воздаяние за все грехи — так говорил Локвуд своим последователям, — отмщение Всемогущего невеждам и больным, больным умом и несовершенным телом.
Неправедность души сама проявляется в нездоровье и физической ущербности, объявлял этот набожный лицемер, и огонь и чума придут в Слит, если здешние люди не очистятся от разврата.
Какая гнусная хитрость! Какое вероломное искажение! Он вел свои доверчивые когорты к избавлению от всего «нехорошего» в деревне и окрестностях, призывая устроить так называемую «ночь очищения». Больные дети, дети, покалеченные в несчастных случаях или с врожденными недостатками, неполноценные умственно — эти несчастные, которые могли быть обязаны своим несчастьем именно слитским бесчинствам и извращениям — их выволокли из домов, вытащили из постелей, вырвали из семей, а кто из отцов и матерей нашел в себе мужество сопротивляться, того избили и заставили подчиниться. Их привели или приволокли к черной яме в центре деревни: к неестественно глубокому пруду. И там утопили. Дети отчаянно цеплялись за берег, но их жалобные крики прекращались ударами дубиной по губам.
Фелан вслух застонал, представив это зрелище. Он сбросил дневник с коленей, и не сшитые листы рассыпались по каменному полу, где ирландец раньше нашел их. Он опустился на колени, не в состоянии продолжать чтение, и вознес молитву как за невинно убиенных, так и за будущее самого Слита.
В конце концов, когда образ кричащих детей и подростков, исчезающих под неспокойными черными водами, поблек, когда перед глазами потускнело зрелище того, как ручонки хватали ночной воздух, прежде чем погрузиться и скрыться из виду, — когда эту ужасную картину удалось отодвинуть в глубь сознания, Фелан снова занял место на стульчике в приделе.
Ужасы еще не прошли и не пройдут, пока он не покончит с чтением дневника Локвудов, но он ожесточил сердце ко всему, что бы ни таилось в этих нечестивых страницах. К счастью, под управлением последующих Локвудов Слит вроде бы имел период нормальной жизни — или только создавалось такое впечатление. В течение следующих более цивилизованных лет зло или подавлялось, или хорошо скрывалось, и записи были похожи на любые другие хроники подобного рода, какие можно найти в старых церковных сундуках в этих краях: приходские переписи, крещения, свадьбы, смерти — обычные вещи для таких патриархальных деревень.
И все же... И все же, вчитываясь в поблекшие тексты, Фелан не мог избавиться от странного чувства. Какими бы обычными, какими бы мирскими ни казались документы, под его взглядом в них словно проявлялись темные оттенки. Он гадал, не собственные ли его мысли и воображение оставались под впечатлением предыдущих открытий и, по правде говоря, не мог с уверенностью ответить на этот вопрос. Он измучился, ему было плохо, и его особые способности, его шестое чувство, ослабли. Но внутренний холод, охвативший его во время поисков, сжал душу Фелана еще сильнее, когда тот коснулся дневников и записей, относящихся к протяженному периоду восемнадцатого века.
Эти записи хранились в полном порядке и были написаны аккуратным, чуть ли не каллиграфическим почерком. Однако вскоре ирландец заметил, что смысл в этих более поздних записях так же ускользал, был таким же уклончивым, как и в дневниках прежних Локвудов. Себастьян Локвуд был скуарсоном Слита, то есть одновременно духовным и светским правителем, и держал прихожан в железном кулаке, а также, подобно своим предшественникам, казалось, испытывал особый восторг, перечисляя все наказания, назначенные ослушникам или тем, кто вызвал его неудовольствие. В одном случае ранним утром в господских землях поймали двух браконьеров; Локвуд избил их и спустил на них собак. Тела несчастных были разорваны сворой на куски, а Локвуд с приятелями наблюдал и делал ставки, кто из браконьеров упадет первым. Довольно бессердечно со стороны так называемого священнослужителя, но еще более неуместным было упоение, с которым он это описывал.
"Собаки нажрались до отвала, -сообщалось в дневнике, —
им понравилась человечина".
Рука Фелана дрожала, когда он читал эти строки. Что это за господин, способный отдать такой зверский приказ, да еще делать потом ставки!? Ясно, что «болезнь» Локвудов пережила века.
И с другими браконьерами расправлялись с подобной же жестокостью, хотя до смерти затравили собаками лишь нескольких. Других заковывали в колодки на деревенской площади и оставляли истекать кровью в назидание другим. Еще один злоумышленник, мельник по имени Сэмюэл Бриджсток, чье преступление состояло в подделке счетов — видимо, некоторая часть его помола продавалась налево, а не в пользу Себастьяна Локвуда, обладавшего всеми правами на водяную мельницу и ее продукцию, — был привязан к мельничному колесу, а его семье и деревенским жителям было зелено смотреть на это. «Десять оборотов, — был приговор Локвуда мельнику, — и если он останется жив, значит, его грех искуплен». И далее следовала злорадная запись, что Бриджсток захлебнулся на пятом обороте колеса.
И так далее — перечень имен и наказаний, словно Локвуд радовался каждому «преступлению» и наказанию, как будто их сумму он передавал по наследству следующим поколениям Локвудов. Фелан не мог понять, как такое зверство могло оставаться безнаказанным в так называемый Век Просвещения, когда на материке пропагандировались и даже были приняты многими деспотическими монархами такие реформы, как равенство всех перед законом, религиозная терпимость, отмена крепостного права и упразднение многих дворянских и клерикальных привилегий. Неужели Слит был так удален от остального мира? Или власть Локвуда была такова, что никто не смел даже шепотом противиться ей?
Фелан продолжал читать и нашел упоминание о сэре Френсисе Дэшвуде — это имя было ему знакомо. Сэр Френсис как будто был близким приятелем Локвуда. И вряд ли тут было что-либо удивительное. Ирландец знал, что в восемнадцатом веке Дэшвуд пользовался известностью в этих краях как оккультист и основатель нечестивого Клуба Адского Пламени — тайной организации, выполнявшей сатанинские ритуалы и устраивавшей аристократические оргии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Фелану вспомнился один трагический эпизод через двадцать с лишним лет после Гражданской войны, во времена великого пожара в Лондоне. Этот эпизод был описан, вероятно, одним из самых подлых предков Эдмунда Локвуда — Робертом Гаем Локвудом. В Лондоне царило насилие, проституция, преступность — и бубонная чума; и только огонь, пронесшийся по грязным улицам, очистил город от самовырождения. Воздаяние за все грехи — так говорил Локвуд своим последователям, — отмщение Всемогущего невеждам и больным, больным умом и несовершенным телом.
Неправедность души сама проявляется в нездоровье и физической ущербности, объявлял этот набожный лицемер, и огонь и чума придут в Слит, если здешние люди не очистятся от разврата.
Какая гнусная хитрость! Какое вероломное искажение! Он вел свои доверчивые когорты к избавлению от всего «нехорошего» в деревне и окрестностях, призывая устроить так называемую «ночь очищения». Больные дети, дети, покалеченные в несчастных случаях или с врожденными недостатками, неполноценные умственно — эти несчастные, которые могли быть обязаны своим несчастьем именно слитским бесчинствам и извращениям — их выволокли из домов, вытащили из постелей, вырвали из семей, а кто из отцов и матерей нашел в себе мужество сопротивляться, того избили и заставили подчиниться. Их привели или приволокли к черной яме в центре деревни: к неестественно глубокому пруду. И там утопили. Дети отчаянно цеплялись за берег, но их жалобные крики прекращались ударами дубиной по губам.
Фелан вслух застонал, представив это зрелище. Он сбросил дневник с коленей, и не сшитые листы рассыпались по каменному полу, где ирландец раньше нашел их. Он опустился на колени, не в состоянии продолжать чтение, и вознес молитву как за невинно убиенных, так и за будущее самого Слита.
В конце концов, когда образ кричащих детей и подростков, исчезающих под неспокойными черными водами, поблек, когда перед глазами потускнело зрелище того, как ручонки хватали ночной воздух, прежде чем погрузиться и скрыться из виду, — когда эту ужасную картину удалось отодвинуть в глубь сознания, Фелан снова занял место на стульчике в приделе.
Ужасы еще не прошли и не пройдут, пока он не покончит с чтением дневника Локвудов, но он ожесточил сердце ко всему, что бы ни таилось в этих нечестивых страницах. К счастью, под управлением последующих Локвудов Слит вроде бы имел период нормальной жизни — или только создавалось такое впечатление. В течение следующих более цивилизованных лет зло или подавлялось, или хорошо скрывалось, и записи были похожи на любые другие хроники подобного рода, какие можно найти в старых церковных сундуках в этих краях: приходские переписи, крещения, свадьбы, смерти — обычные вещи для таких патриархальных деревень.
И все же... И все же, вчитываясь в поблекшие тексты, Фелан не мог избавиться от странного чувства. Какими бы обычными, какими бы мирскими ни казались документы, под его взглядом в них словно проявлялись темные оттенки. Он гадал, не собственные ли его мысли и воображение оставались под впечатлением предыдущих открытий и, по правде говоря, не мог с уверенностью ответить на этот вопрос. Он измучился, ему было плохо, и его особые способности, его шестое чувство, ослабли. Но внутренний холод, охвативший его во время поисков, сжал душу Фелана еще сильнее, когда тот коснулся дневников и записей, относящихся к протяженному периоду восемнадцатого века.
Эти записи хранились в полном порядке и были написаны аккуратным, чуть ли не каллиграфическим почерком. Однако вскоре ирландец заметил, что смысл в этих более поздних записях так же ускользал, был таким же уклончивым, как и в дневниках прежних Локвудов. Себастьян Локвуд был скуарсоном Слита, то есть одновременно духовным и светским правителем, и держал прихожан в железном кулаке, а также, подобно своим предшественникам, казалось, испытывал особый восторг, перечисляя все наказания, назначенные ослушникам или тем, кто вызвал его неудовольствие. В одном случае ранним утром в господских землях поймали двух браконьеров; Локвуд избил их и спустил на них собак. Тела несчастных были разорваны сворой на куски, а Локвуд с приятелями наблюдал и делал ставки, кто из браконьеров упадет первым. Довольно бессердечно со стороны так называемого священнослужителя, но еще более неуместным было упоение, с которым он это описывал.
"Собаки нажрались до отвала, -сообщалось в дневнике, —
им понравилась человечина".
Рука Фелана дрожала, когда он читал эти строки. Что это за господин, способный отдать такой зверский приказ, да еще делать потом ставки!? Ясно, что «болезнь» Локвудов пережила века.
И с другими браконьерами расправлялись с подобной же жестокостью, хотя до смерти затравили собаками лишь нескольких. Других заковывали в колодки на деревенской площади и оставляли истекать кровью в назидание другим. Еще один злоумышленник, мельник по имени Сэмюэл Бриджсток, чье преступление состояло в подделке счетов — видимо, некоторая часть его помола продавалась налево, а не в пользу Себастьяна Локвуда, обладавшего всеми правами на водяную мельницу и ее продукцию, — был привязан к мельничному колесу, а его семье и деревенским жителям было зелено смотреть на это. «Десять оборотов, — был приговор Локвуда мельнику, — и если он останется жив, значит, его грех искуплен». И далее следовала злорадная запись, что Бриджсток захлебнулся на пятом обороте колеса.
И так далее — перечень имен и наказаний, словно Локвуд радовался каждому «преступлению» и наказанию, как будто их сумму он передавал по наследству следующим поколениям Локвудов. Фелан не мог понять, как такое зверство могло оставаться безнаказанным в так называемый Век Просвещения, когда на материке пропагандировались и даже были приняты многими деспотическими монархами такие реформы, как равенство всех перед законом, религиозная терпимость, отмена крепостного права и упразднение многих дворянских и клерикальных привилегий. Неужели Слит был так удален от остального мира? Или власть Локвуда была такова, что никто не смел даже шепотом противиться ей?
Фелан продолжал читать и нашел упоминание о сэре Френсисе Дэшвуде — это имя было ему знакомо. Сэр Френсис как будто был близким приятелем Локвуда. И вряд ли тут было что-либо удивительное. Ирландец знал, что в восемнадцатом веке Дэшвуд пользовался известностью в этих краях как оккультист и основатель нечестивого Клуба Адского Пламени — тайной организации, выполнявшей сатанинские ритуалы и устраивавшей аристократические оргии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100