Но ничего не слышу; даже голос Друзиллы не слышно. Она рядом с повозкой, нагнулась к нам, шевелит губами резко, настоятельно -- и полностью беззвучно.
-- Что? -- переспрашиваю.
-- Сидите в повозке!
-- Не слышу! -- говорю и не чувствую, что слышу; и даже не чувствую еще того, что повозка двинулась опять. Но вот почувствовал; весь длинный берег словно встал под нами вертикально и сбрасывает с себя, и повозка уносит нас вниз по реке лиц, которые не видят и не слышат.
Друзилла опять схватила левую лошадь под уздцы, а я натягиваю вожжи, как могу, а бабушка стоит в повозке и колотит зонтичком по лицам, и гнилая уздечка в руке у Друзиллы вдруг лопнула.
-- Оставь нас! -- кричу ей. -- Повозка не потонет!
-- Да, не потонет. Поплывет. Сидите в ней. За тетей Розой гляди и за Ринго.
-- Хорошо, -- говорю.
И она осталась позади. Повернула Боболинка, наклонилась к нему, веля стоять и трепля по щеке, и он снова встал, как скала, -- и они проплыли мимо, ушли из виду. А затем берег осел, что ли. Не знаю. Я и того не понял, что мы уже в реке. Земля точно ушла из-под повозки и окружающей толпы, и всех вместе обрушило не спеша вниз -- а вокруг нас задранные кверху руки, слепо глядящие лица с кричащими ртами. За рекой, высоко, я увидел обрыв и костер на обрыве, убегающий от нас в сторону; повозка быстро пошла вбок, затем из-под кричащих лиц всплыла утонувшая лошадь, взблеснула влажно и опять ушла медленно вниз, в точности как взявшая корм рыба, а на крупе лошадином, зацепясь ногой за стремя, повис человек в черной форме, и затем я понял, что форма синяя, но почернела от воды. А вокруг вопят, и чувствую, как дно повозки кренится и едет под хватающимися руками. Бабушка, став на колени, лупит по орущим лицам компсоновским зонтичком. А позади нас продолжают течь с берега люди и с пением входить в реку.
3
Патруль северян, обрубив постромки, помог мне и Ринго освободить от утопших лошадей и вытащить повозку на берег. Побрызгав водой, мы привели бабушку в чувство, а янки скрепили сбрую веревками и впрягли своих двух лошадей. Наверху обрыва была дорога, и с нее стала видна вся цепь береговых костров. А на том, на нашем, берегу по-прежнему пели, но тише. По всей круче ездили еще патрули, а у воды, у костров караулили наряды пехотинцев. Затем мы поехали между рядами палаток; бабушка лежала, прислонясь ко мне, и теперь было видней лицо ее -- бледное и неподвижное, веки закрыты. Такая старая, усталая; я раньше и не замечал, какая она старенькая, маленькая. Стали проезжать мимо больших костров; вокруг костров на корточках негры в мокрой одеже, и солдаты ходят между ними, раздают еду. Выехав на широкую улицу, мы остановились у палатки, где стоял при входе часовой, а внутри горел свет. Солдаты поглядели на бабушку.
-- В госпиталь надо отвезти ее, -- сказал один.
Бабушка открыла глаза, попыталась подняться.
-- Нет, -- сказала она. -- Доставьте к полковнику Дику. И мне сразу станет хорошо.
Ее внесли в палатку, посадили на стул. Она сидела недвижимо, закрыв глаза; мокрая прядь волос прилипла к лицу. Вошел полковник Дик. Я его раньше не видел -- только слышал его голос, когда Ринго и я сидели, затаясь, у бабушки под юбкой, -- но я узнал его тут же по этому голосу, рыжей бородке и жестким блестящим глазам. Он наклонился над бабушкой, проговорил:
-- Будь проклята эта война. Будь проклята.
-- У нас взяли серебро, чернокожих и мулов, -- сказала бабушка. -- Я приехала, чтобы мне их вернули.
-- И вам их вернут, пусть лишь они отыщутся в расположении корпуса. Я сам пойду к генералу. -- Он взглянул на Ринго, на меня. -- Ба! -- сказал он. -Мы с вами тоже, кажется, уже встречались.
И вышел.
В палатке было жарко, тихо, три мухи летали вокруг фонаря, а снаружи доносился армейский бивуачный шум, как дальний ветер. Ринго уже уснул, сев на землю, уткнув голову в колени, и я тоже клевал носом -- и увидел вдруг, что полковник Дик вернулся, и за столом ординарец пишет, а бабушка сидит, закрыв глаза, и лицо у нее все такое же бледное.
-- Перечисли-ка, что у вас взято, -- обратился полковник Дик ко мне.
-- Я сама, -- сказала бабушка, не открывая глаз. -- Сундук серебра... перевязанный пеньковой веревкой... Веревка новая... Чернокожие... Люций с Филадель... фией.... Мулы... Сто... ик и Тесть.
Полковник повернулся к ординарцу, поглядел, как Движется перо.
-- Записал? -- спросил он.
Ординарец прошелся взглядом по написанному.
-- Если столько негров заберут, то генерал, по-моему, будет рад дать в придачу и вдвое больше мулов с серебром.
-- Теперь иду к генералу, -- сказал полковник Дик.
И вот (через сколько времени, уж не знаю -- я спал) мы опять едем. Меня и Ринго разбудили, и мы сидим снова в повозке, две армейские лошади везут ее по той широкой длинной улице, и с нами не полковник Дик, а уже другой офицер. Подъехали к целой горе сундуков и сундучков. А за ней -- огороженная канатами площадка, в там полно мулов, а сбоку площадки стоят, ждут чуть не тысяча негров -- взрослых и детей, -- и мокрая одежа на них уже высохла. И опять все замелькало густо -- бабушка в повозке, с широко раскрытыми теперь глазами, и лейтенант читает по бумаге, и солдаты вытаскивают сундуки из кучи.
-- "Десять сундуков, перевязанных пеньковой веревкой", -- читает лейтенант. -- Готово?.. Сто десять мулов, сказано тут. "Пойманных близ Филадельфии26, штат Миссисипи". Давайте сюда этих миссисипских. И недоуздки чтоб на них веревочные.
-- Миссисипских не наберется сто десять, -- говорит сержант.
-- Давай сколько есть. Побыстрей. -- Повернулся к бабушке: -- А вон ваши негры, сударыня.
Бабушка смотрит на него, широкоглазая, как Ринго. Подалась слегка назад, прижала к груди руку.
-- Но это не... они не...
-- Не все они ваши? -- говорит лейтенант. -- Знаю.
Генерал велел отдать вам еще сотню и спасибо сказать.
-- Но это не... Мы не... -- бабушка опять.
-- Она и дом тоже хочет обратно, -- говорит сержант. -- Домов у нас нету, мамаша. Придется уж вам ограничиться сундуками, неграми и мулами. Все равно дом на телеге не поместится.
Мы сидим, а они грузят на повозку эти десять сундуков. Еле уместили. Приладили еще пару вальков с постромками, впрягли четверку мулов.
-- Кто тут умеет править четверней, выходи сюда, -- говорит лейтенант.
Один из негров, вовсе нам незнакомый, вышел и поднялся на сиденье рядом с бабушкой, А из загородки, позади нас, солдаты выводят мулов.
-- Хотите посадить на них часть женщин? -- спрашивает лейтенант.
-- Да, -- бормочет бабушка.
-- Давайте садитесь, -- говорит лейтенант. -- По одной на мула, не больше чтоб. -- Протянул мне бумагу. -- Держи. Тут брод есть милях в двадцати вверх по реке; там и переправитесь. И поторапливайтесь, пока остальные негры не решили пойти с вами.
Всю ночь до рассвета мы ехали, везли десять этих сундуков, а позади шли мулы и вся наша армия негров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
-- Что? -- переспрашиваю.
-- Сидите в повозке!
-- Не слышу! -- говорю и не чувствую, что слышу; и даже не чувствую еще того, что повозка двинулась опять. Но вот почувствовал; весь длинный берег словно встал под нами вертикально и сбрасывает с себя, и повозка уносит нас вниз по реке лиц, которые не видят и не слышат.
Друзилла опять схватила левую лошадь под уздцы, а я натягиваю вожжи, как могу, а бабушка стоит в повозке и колотит зонтичком по лицам, и гнилая уздечка в руке у Друзиллы вдруг лопнула.
-- Оставь нас! -- кричу ей. -- Повозка не потонет!
-- Да, не потонет. Поплывет. Сидите в ней. За тетей Розой гляди и за Ринго.
-- Хорошо, -- говорю.
И она осталась позади. Повернула Боболинка, наклонилась к нему, веля стоять и трепля по щеке, и он снова встал, как скала, -- и они проплыли мимо, ушли из виду. А затем берег осел, что ли. Не знаю. Я и того не понял, что мы уже в реке. Земля точно ушла из-под повозки и окружающей толпы, и всех вместе обрушило не спеша вниз -- а вокруг нас задранные кверху руки, слепо глядящие лица с кричащими ртами. За рекой, высоко, я увидел обрыв и костер на обрыве, убегающий от нас в сторону; повозка быстро пошла вбок, затем из-под кричащих лиц всплыла утонувшая лошадь, взблеснула влажно и опять ушла медленно вниз, в точности как взявшая корм рыба, а на крупе лошадином, зацепясь ногой за стремя, повис человек в черной форме, и затем я понял, что форма синяя, но почернела от воды. А вокруг вопят, и чувствую, как дно повозки кренится и едет под хватающимися руками. Бабушка, став на колени, лупит по орущим лицам компсоновским зонтичком. А позади нас продолжают течь с берега люди и с пением входить в реку.
3
Патруль северян, обрубив постромки, помог мне и Ринго освободить от утопших лошадей и вытащить повозку на берег. Побрызгав водой, мы привели бабушку в чувство, а янки скрепили сбрую веревками и впрягли своих двух лошадей. Наверху обрыва была дорога, и с нее стала видна вся цепь береговых костров. А на том, на нашем, берегу по-прежнему пели, но тише. По всей круче ездили еще патрули, а у воды, у костров караулили наряды пехотинцев. Затем мы поехали между рядами палаток; бабушка лежала, прислонясь ко мне, и теперь было видней лицо ее -- бледное и неподвижное, веки закрыты. Такая старая, усталая; я раньше и не замечал, какая она старенькая, маленькая. Стали проезжать мимо больших костров; вокруг костров на корточках негры в мокрой одеже, и солдаты ходят между ними, раздают еду. Выехав на широкую улицу, мы остановились у палатки, где стоял при входе часовой, а внутри горел свет. Солдаты поглядели на бабушку.
-- В госпиталь надо отвезти ее, -- сказал один.
Бабушка открыла глаза, попыталась подняться.
-- Нет, -- сказала она. -- Доставьте к полковнику Дику. И мне сразу станет хорошо.
Ее внесли в палатку, посадили на стул. Она сидела недвижимо, закрыв глаза; мокрая прядь волос прилипла к лицу. Вошел полковник Дик. Я его раньше не видел -- только слышал его голос, когда Ринго и я сидели, затаясь, у бабушки под юбкой, -- но я узнал его тут же по этому голосу, рыжей бородке и жестким блестящим глазам. Он наклонился над бабушкой, проговорил:
-- Будь проклята эта война. Будь проклята.
-- У нас взяли серебро, чернокожих и мулов, -- сказала бабушка. -- Я приехала, чтобы мне их вернули.
-- И вам их вернут, пусть лишь они отыщутся в расположении корпуса. Я сам пойду к генералу. -- Он взглянул на Ринго, на меня. -- Ба! -- сказал он. -Мы с вами тоже, кажется, уже встречались.
И вышел.
В палатке было жарко, тихо, три мухи летали вокруг фонаря, а снаружи доносился армейский бивуачный шум, как дальний ветер. Ринго уже уснул, сев на землю, уткнув голову в колени, и я тоже клевал носом -- и увидел вдруг, что полковник Дик вернулся, и за столом ординарец пишет, а бабушка сидит, закрыв глаза, и лицо у нее все такое же бледное.
-- Перечисли-ка, что у вас взято, -- обратился полковник Дик ко мне.
-- Я сама, -- сказала бабушка, не открывая глаз. -- Сундук серебра... перевязанный пеньковой веревкой... Веревка новая... Чернокожие... Люций с Филадель... фией.... Мулы... Сто... ик и Тесть.
Полковник повернулся к ординарцу, поглядел, как Движется перо.
-- Записал? -- спросил он.
Ординарец прошелся взглядом по написанному.
-- Если столько негров заберут, то генерал, по-моему, будет рад дать в придачу и вдвое больше мулов с серебром.
-- Теперь иду к генералу, -- сказал полковник Дик.
И вот (через сколько времени, уж не знаю -- я спал) мы опять едем. Меня и Ринго разбудили, и мы сидим снова в повозке, две армейские лошади везут ее по той широкой длинной улице, и с нами не полковник Дик, а уже другой офицер. Подъехали к целой горе сундуков и сундучков. А за ней -- огороженная канатами площадка, в там полно мулов, а сбоку площадки стоят, ждут чуть не тысяча негров -- взрослых и детей, -- и мокрая одежа на них уже высохла. И опять все замелькало густо -- бабушка в повозке, с широко раскрытыми теперь глазами, и лейтенант читает по бумаге, и солдаты вытаскивают сундуки из кучи.
-- "Десять сундуков, перевязанных пеньковой веревкой", -- читает лейтенант. -- Готово?.. Сто десять мулов, сказано тут. "Пойманных близ Филадельфии26, штат Миссисипи". Давайте сюда этих миссисипских. И недоуздки чтоб на них веревочные.
-- Миссисипских не наберется сто десять, -- говорит сержант.
-- Давай сколько есть. Побыстрей. -- Повернулся к бабушке: -- А вон ваши негры, сударыня.
Бабушка смотрит на него, широкоглазая, как Ринго. Подалась слегка назад, прижала к груди руку.
-- Но это не... они не...
-- Не все они ваши? -- говорит лейтенант. -- Знаю.
Генерал велел отдать вам еще сотню и спасибо сказать.
-- Но это не... Мы не... -- бабушка опять.
-- Она и дом тоже хочет обратно, -- говорит сержант. -- Домов у нас нету, мамаша. Придется уж вам ограничиться сундуками, неграми и мулами. Все равно дом на телеге не поместится.
Мы сидим, а они грузят на повозку эти десять сундуков. Еле уместили. Приладили еще пару вальков с постромками, впрягли четверку мулов.
-- Кто тут умеет править четверней, выходи сюда, -- говорит лейтенант.
Один из негров, вовсе нам незнакомый, вышел и поднялся на сиденье рядом с бабушкой, А из загородки, позади нас, солдаты выводят мулов.
-- Хотите посадить на них часть женщин? -- спрашивает лейтенант.
-- Да, -- бормочет бабушка.
-- Давайте садитесь, -- говорит лейтенант. -- По одной на мула, не больше чтоб. -- Протянул мне бумагу. -- Держи. Тут брод есть милях в двадцати вверх по реке; там и переправитесь. И поторапливайтесь, пока остальные негры не решили пойти с вами.
Всю ночь до рассвета мы ехали, везли десять этих сундуков, а позади шли мулы и вся наша армия негров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52