За спиной Демидова, держась за возило, стоял дядька в красной рубахе. Насколько был могуч и крепок холоп, настолько жалким и тщедушным выглядел хозяин. Никита Никитич кивнул прислужнице, и она налила в чары вина. Но, глядя на бархатный кафтан и пудреный парик хозяина, гость заметил, что за всем этим внешним лоском скрывались невежество и худые манеры. За желтыми, давно не подрезанными ногтями Никиты Никитича чернела грязь; за едой хозяин чавкал и брызгал слюной; гость еле сдерживал брезгливость. Пил хозяин много и этим еще больше удивлял офицера.
«Паралитик, а пьет за семерых здоровых», — подумал он.
Однако Демидов не хмелел: он хищно поглядывал то на бутыли, то на гостя…
На башне часы заиграли приятную мелодию. Урлих вздрогнул и поднял на хозяина глаза:
— Отколь сии музыкальные куранты взялись у вас?
Демидов шевельнул перстами, на них блеснули драгоценные камни; он скупо ответил:
— Братец наш Акинфий Никитич добыл в иноземщине сии куранты. Из Голландской земли купчишки по наказу привезли…
Гость вспомнил ночную музыку, загадочный шум и внезапно спросил хозяина:
— Ночью почудилось мне, большая вода была; что могло сие означать?
Служанка опустила глаза, теребила краешки передника. Лицо Никиты Никитича побагровело; хозяин надулся индюком и хрипло выдавил:
— Пошто холопы не сказывали мне? Може, беда какая приключилась? Кличьте Щуку!
Слуга-хожалый протопал к двери, с грохотом распахнул ее и рявкнул:
— Щука, черт, хозяин зовет!
Холоп стал на свое место, служанка отошла к двери, притихла. В горницу торопливо вошел кривоногий Щука, сапоги и плисовые штаны его были забрызганы грязью.
Щука по-уставному, как раскольник, поклонился Демидову:
— Беда стряслась, хозяин. Плотину прорвало, да и подвалишки под башней затопли…
— Как так? — Никита Никитич схватился за костыль и застучал зло. — Разор! А еще что?
Щука дышал тяжело и часто, глаза воровски избегали глядеть на офицера; он еще раз поклонился Демидову:
— А еще, хозяин, беглые варнаки убили плотинного. На перелесье нашли тело…
Паралитик вытянул длинную жилистую шею, пучеглазие испугало офицера. Хозяин сипло, как гусак, зашипел:
— Сами видите, господин офицер, как в наших краях опасно живется. Каторжные и варнаки из Сибири бегут, а Каменный Пояс на перепутье, оттого часты беды… Вот оно, насолили Демидовым, разорили плотину… Уйди, холоп, уйди, не могу о бедах слышать!
Щука, пятясь, вышел за дверь.
Демидов залпом осушил чару, закричал:
— Везите на заводишко; и господин офицер, я чаю, заждался к делу приступить…
Хозяина вывезли на обширный двор, озолоченный утренним солнцем. Все блестело: и серебристый пруд, и шпиль башни, и зелень. В корпусах стучали молоты, черным дымом дышали домны. У крыльца бродили куры; хохлатый петух задорно посмотрел на Демидова и прокукарекал. Хозяин ткнул перстом в петуха:
— В котел прохвоста!
Возило остановили посреди двора. Демидов насторожил ухо: отовсюду неслись знакомые, налаженные звуки.
«Ну, слава те господи! — успокоился Никита. — Цепной пес Щука чисто обладил».
Хозяин повернул свое желтое лицо к гостю и сказал вслух:
— Сами видите, ходить я не мастер, искалечен болезнью. Вы, господин офицер, извольте сами оглядеть все, что надумается. Холопишко проводит ваше благородие.
Перед офицером как из-под земли появился Щука.
— Пожалуйте, ваше благородие.
Урлих в сопровождении приказчика обошел мастерские. Огромный, грузный молот падал на раскаленное железо; огненной метелью из-под молота сыпались искры. Кругом рвались белые струи пламени, по песчаным канавкам лился расплавленный металл; среди этого пекла бегали потные, грязные люди и, как демоны, подхватывали на лету белые куски железа; ковшами, как похлебку, разливали чугун. В дверь дуло, а у печей и молота от жары выжигало ресницы, и глаза наливались кровью. Люди были полуголы, по телу катился пот; на разгоряченных людей у печей прямо из ведра хлестали студеной водой.
Офицеру стало не по себе, он быстро пошел к выходу и был рад, когда вышел к пруду.
— Покажите башню! — попросил он Щуку.
Офицер вошел в башню и долго заглядывал вниз; стояла тишина; в решетке виднелась мутная вода.
— Жаль, что затопило, — со вздохом сказал Урлих и пронзительно посмотрел на Щуку. — Погиб народ?
— Никак нет, ваша милость. Народишку тут не доводилось бывать. Клети для меди были, да и те впусте стояли. — Щука стоял тихо, понурив голову.
— А ежели воду вычерпать? — поднял на приказчика глаза офицер.
— Эх, ваше благородие, да ее во сто годов не вычерпаешь.
Офицер выпрямился, стал строг:
— Я тогда пруд спущу!
Демидовский приказчик угрюмо откликнулся:
— Пруд-то не шутка спустить, да тогда завод станет и пушки не отлиты останутся. Вот ведь как! Может, на башню подниметесь?
— Нет.
Быстрым шагом Урлих пошел к себе в горницу и потребовал из конторы записи о литье железа.
Шла третья неделя; питербурхский гость никак не мог проверить конторские записи, все было запутано. В отчаянии офицер метался по горнице и не знал, что предпринять.
Утро и обед Урлих проводил с хозяином. Демидов сидел чинно, важно и все жаловался гостю: донимает доносами злой соседишка Татищев. Урлих отмалчивался.
Из головы не выходило: «Потопил народ Демидов, потопил».
За столом и в горнице по-прежнему прислуживала черноглазая служанка. Офицер только сейчас заметил, до чего у девки длинные да пушистые косы. Ресницы у нее густые и черные.
«Хороша девушка», — подумал он; было приятно глядеть в ее глаза; не стесняясь Демидова, офицер любовался холопкой. Хозяин словно и не замечал этого.
Однажды вечером усталый от работы господин Урлих шел по темному коридору; никого из холопов не было в этот поздний час. Только в хозяйской горнице дверь была приоткрыта, и косой солнечный луч падал на каменный пол коридора.
Офицер хотел прикрыть дверь, подошел и стал, как прикованный. В кресле сидел хозяин без парика, отчего он выглядел болезненнее; слуги за возилом не было. Перед хозяином стояла черноглазая служанка и кончиком фартука утирала глаза. По вздрагиванию плеч девушки Урлих догадался: она плачет. Хозяин меж тем протянул сухую руку и пытался ухватить служанку за подбородок.
— Целуй меня, дурочка. Ну!
— Не мо-о-гу-у… — сквозь слезы выдавила девка. — Не мо-гу-у…
— А ты моги, а ты моги! — Голос хозяина был слащав, он вертел острой головкой на длинной шее и мурлыкал.
Офицеру стало не по себе.
«Шелудивый кот», — брезгливо подумал он.
Надо было уйти от этого зрелища: не к лицу офицеру подсматривать, — но внезапная тоска навалилась на сердце и приковала Урлиха к порогу.
Демидов продолжал уговаривать девку:
— Ты поцелуй да уготовь мне постельку.
— Что вы, барин!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
«Паралитик, а пьет за семерых здоровых», — подумал он.
Однако Демидов не хмелел: он хищно поглядывал то на бутыли, то на гостя…
На башне часы заиграли приятную мелодию. Урлих вздрогнул и поднял на хозяина глаза:
— Отколь сии музыкальные куранты взялись у вас?
Демидов шевельнул перстами, на них блеснули драгоценные камни; он скупо ответил:
— Братец наш Акинфий Никитич добыл в иноземщине сии куранты. Из Голландской земли купчишки по наказу привезли…
Гость вспомнил ночную музыку, загадочный шум и внезапно спросил хозяина:
— Ночью почудилось мне, большая вода была; что могло сие означать?
Служанка опустила глаза, теребила краешки передника. Лицо Никиты Никитича побагровело; хозяин надулся индюком и хрипло выдавил:
— Пошто холопы не сказывали мне? Може, беда какая приключилась? Кличьте Щуку!
Слуга-хожалый протопал к двери, с грохотом распахнул ее и рявкнул:
— Щука, черт, хозяин зовет!
Холоп стал на свое место, служанка отошла к двери, притихла. В горницу торопливо вошел кривоногий Щука, сапоги и плисовые штаны его были забрызганы грязью.
Щука по-уставному, как раскольник, поклонился Демидову:
— Беда стряслась, хозяин. Плотину прорвало, да и подвалишки под башней затопли…
— Как так? — Никита Никитич схватился за костыль и застучал зло. — Разор! А еще что?
Щука дышал тяжело и часто, глаза воровски избегали глядеть на офицера; он еще раз поклонился Демидову:
— А еще, хозяин, беглые варнаки убили плотинного. На перелесье нашли тело…
Паралитик вытянул длинную жилистую шею, пучеглазие испугало офицера. Хозяин сипло, как гусак, зашипел:
— Сами видите, господин офицер, как в наших краях опасно живется. Каторжные и варнаки из Сибири бегут, а Каменный Пояс на перепутье, оттого часты беды… Вот оно, насолили Демидовым, разорили плотину… Уйди, холоп, уйди, не могу о бедах слышать!
Щука, пятясь, вышел за дверь.
Демидов залпом осушил чару, закричал:
— Везите на заводишко; и господин офицер, я чаю, заждался к делу приступить…
Хозяина вывезли на обширный двор, озолоченный утренним солнцем. Все блестело: и серебристый пруд, и шпиль башни, и зелень. В корпусах стучали молоты, черным дымом дышали домны. У крыльца бродили куры; хохлатый петух задорно посмотрел на Демидова и прокукарекал. Хозяин ткнул перстом в петуха:
— В котел прохвоста!
Возило остановили посреди двора. Демидов насторожил ухо: отовсюду неслись знакомые, налаженные звуки.
«Ну, слава те господи! — успокоился Никита. — Цепной пес Щука чисто обладил».
Хозяин повернул свое желтое лицо к гостю и сказал вслух:
— Сами видите, ходить я не мастер, искалечен болезнью. Вы, господин офицер, извольте сами оглядеть все, что надумается. Холопишко проводит ваше благородие.
Перед офицером как из-под земли появился Щука.
— Пожалуйте, ваше благородие.
Урлих в сопровождении приказчика обошел мастерские. Огромный, грузный молот падал на раскаленное железо; огненной метелью из-под молота сыпались искры. Кругом рвались белые струи пламени, по песчаным канавкам лился расплавленный металл; среди этого пекла бегали потные, грязные люди и, как демоны, подхватывали на лету белые куски железа; ковшами, как похлебку, разливали чугун. В дверь дуло, а у печей и молота от жары выжигало ресницы, и глаза наливались кровью. Люди были полуголы, по телу катился пот; на разгоряченных людей у печей прямо из ведра хлестали студеной водой.
Офицеру стало не по себе, он быстро пошел к выходу и был рад, когда вышел к пруду.
— Покажите башню! — попросил он Щуку.
Офицер вошел в башню и долго заглядывал вниз; стояла тишина; в решетке виднелась мутная вода.
— Жаль, что затопило, — со вздохом сказал Урлих и пронзительно посмотрел на Щуку. — Погиб народ?
— Никак нет, ваша милость. Народишку тут не доводилось бывать. Клети для меди были, да и те впусте стояли. — Щука стоял тихо, понурив голову.
— А ежели воду вычерпать? — поднял на приказчика глаза офицер.
— Эх, ваше благородие, да ее во сто годов не вычерпаешь.
Офицер выпрямился, стал строг:
— Я тогда пруд спущу!
Демидовский приказчик угрюмо откликнулся:
— Пруд-то не шутка спустить, да тогда завод станет и пушки не отлиты останутся. Вот ведь как! Может, на башню подниметесь?
— Нет.
Быстрым шагом Урлих пошел к себе в горницу и потребовал из конторы записи о литье железа.
Шла третья неделя; питербурхский гость никак не мог проверить конторские записи, все было запутано. В отчаянии офицер метался по горнице и не знал, что предпринять.
Утро и обед Урлих проводил с хозяином. Демидов сидел чинно, важно и все жаловался гостю: донимает доносами злой соседишка Татищев. Урлих отмалчивался.
Из головы не выходило: «Потопил народ Демидов, потопил».
За столом и в горнице по-прежнему прислуживала черноглазая служанка. Офицер только сейчас заметил, до чего у девки длинные да пушистые косы. Ресницы у нее густые и черные.
«Хороша девушка», — подумал он; было приятно глядеть в ее глаза; не стесняясь Демидова, офицер любовался холопкой. Хозяин словно и не замечал этого.
Однажды вечером усталый от работы господин Урлих шел по темному коридору; никого из холопов не было в этот поздний час. Только в хозяйской горнице дверь была приоткрыта, и косой солнечный луч падал на каменный пол коридора.
Офицер хотел прикрыть дверь, подошел и стал, как прикованный. В кресле сидел хозяин без парика, отчего он выглядел болезненнее; слуги за возилом не было. Перед хозяином стояла черноглазая служанка и кончиком фартука утирала глаза. По вздрагиванию плеч девушки Урлих догадался: она плачет. Хозяин меж тем протянул сухую руку и пытался ухватить служанку за подбородок.
— Целуй меня, дурочка. Ну!
— Не мо-о-гу-у… — сквозь слезы выдавила девка. — Не мо-гу-у…
— А ты моги, а ты моги! — Голос хозяина был слащав, он вертел острой головкой на длинной шее и мурлыкал.
Офицеру стало не по себе.
«Шелудивый кот», — брезгливо подумал он.
Надо было уйти от этого зрелища: не к лицу офицеру подсматривать, — но внезапная тоска навалилась на сердце и приковала Урлиха к порогу.
Демидов продолжал уговаривать девку:
— Ты поцелуй да уготовь мне постельку.
— Что вы, барин!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101