Лишь когда ведьмак окажется на институтской койке со шприцем в
попе вместо хвоста, тогда порядок в строю. Человеку плохо, человеку
помогают, и никто придираться не имеет права.
Сафонов уже отрубился. Теперь хоть ботинком по морде его бей, не
расскажет, кто был ведьмаком тогда, а кто у него закусоном. Но после
лечения он уже совсем другой станет, без излишеств в голове.
- Эй, где ты там? - раскатился голос Вельских.
- Не гдекай, - рыкнул Торн.
Вельских появился, сказал "Ага" и стал ловко, как паук, упаковывать
ведьмака.
Торн еле избавился от Вельских, который как клещ прицепился к нему:
давай подвезу. Насилу отодрался, наплел, что у него свидание. А отошел за
угол и вместо свидания принялся утробой мучатся. Прихватило так, потому
что казалось: и сейчас и раньше он с умением и упорством механизма
потрошил людей, как злой малец куклы своей сестренки, что-то давил в них
живое и вертлявое. Тогда Торн попрыгал, побегал, побил воображаемого
противника. Перевел-таки тошноту в рабочую злобу. Потом заметил мужика,
прислонившегося к стене дома. Прикинул, что лучше: задраться или
извиниться. Пока думал, разглядел, что мужик не прислонился, а застрял в
стене и манит его рукой. И тут стена без спросу обнимает, даже
наваливается на Торна, а он пытается вырваться из-под ломающей хребет
тяжести, тянется, пыжится, а потом лопается, как стакан. Долго звенят
осколки, Торн больше не существует для стены и может смело идти домой,
покачиваясь от остаточного напряжения.
Дмитрий Федорович щелкает выключателем света в своей квартире, и
бесчисленная стая леммингов несется по тундре к виднеющемуся вдали
сахарному прянику моря. И уже известно, что станется, а они несутся. И
Торн среди них. Не усталость страшна, а то, что там впереди - хана. Не
вывернуться, не остановиться. И не объяснить товарищам грызунам.
Торн врубает сетевой терминал, чтобы подыскать по справочным банкам
снадобье попроще, чем люминол, но похожее по принципу действия. И ничего
не выходит. У него такое ощущение, что не терминал фурычит, а он сам
носится по огромному залу, петляя среди столиков, и ведет себя, как
официант.
"Я не хочу знать, как плохо или хорошо стене, электрической цепи,
вычислительной сети. Если так дело пойдет, то придется стенать над участью
каждой пылинки и соринки".
Люминол, конечно, весь выветрился, но его надо было экономить. Торн
накушался снотворных и стал помаленьку отключаться.
4. ТАНЕЦ НА БАНАНОВОЙ КОЖУРЕ
Дмитрий Федорович остановил машину на мосту. Вышел проветриться к
перилам. Внизу была черная насыщенная пустота. Из нее выпрыгивали струи,
торопились, мельтешили и пропадали снова. При этом вымывали из него, как
из куска мыла, пену былого.
Торн перешел на "глушитель" в армии. Единственное, что там можно было
достать, не напрягаясь. Особых красот не увидишь. Просто уютно, как в
койке после тяжелого дня. Зато отходняк умеренный, щадящий. Но физические
силы куда-то испаряются, на начальство особо не реагируешь. Поначалу свои
его не уважали, как балласт, пытались воспитывать. Но в роте была вполне
бессмертная мафия любителей "глушака", которая рекомендовала прописать ему
труд по способностям - работу с тряпкой и метлой. А потом Торн упал вместе
с вертолетом и отмазался от армейских будней. Тогда и начались главные
хлопоты. Он от "глушителя" пошел дальше, к "улыбке" и "смехотвору". А в
лечебницах мафии уже не было, там все одинаковые. И санитары лупцуют
мокрым полотенцем, когда не слушаешься, и когда смирен, тоже бьют, но уже
от невозможности помочь. Родня и подруга дней суровых считают, что его
спасет только честный труд на чье-то благо. А Торна от одного вида станка
рвет и от сочувствия кромсаемому металлу он рыдает. Попался Торн и в пору
"беспощадного лечения антиобщественных элементов", во время очередного
перегиба после недогиба. Крутая была волна, многие утопли. Дмитрий Торн,
не ропща, готовился получить свой камень на шею. Его поймали, начистили
рыло, побрили, помыли, узнали, что он точно не нужен такой. В общем,
подходит для спецсанатория МВД, как ярочка для барана. Там, судя по
романсам и балладам, из суровых мужчин делали дурачков, которые немудряще
радовались солнышку и чаю с сахаром. И вдруг в приемнике методом
случайного тыка отобрали команду в десять стриженых кочерыжек и отправили
в клинику пятого медицинского института. Так поехал к новой жизни
счастливец Торн. И начались чудеса. Подносят, уносят, уговаривают "за
бабушку, за дедушку и генерала Парамонова" откушивать, поют "баю-баюшки"
на два голоса, в туалете включают хорошую музыку. Тот врач, который забрал
его из приемника, впоследствии известный как Вельских, развлекал
рассказами о популярной мембранистике. Все эти слипания, пробои,
отклонения оси иллюстрировал на его же примере. Обещал, что лечить будут
только добрым отношением, травами и легкими снадобьями. Кстати, после
укола двойным люминолом Торн отрубался и летал, словно моль по портьерам,
почти бесплотный, беспамятный, бездумный. Удобное время, чтобы его
воспитывать, особо не спрашивая согласия. Можно представить теперь, как
ему выправили ось с помощью методики субъядерного резонанса.
Должно быть, тогда и прошло вскрытие. Прошло успешно, и шов
затянулся. Десять лет худо-бедно жил. Наверное, для других это и не жизнь,
но для Франкенштейна вполне. И вот началось. Или, вернее - продолжилось,
наверняка, так уже было с ним. И сейчас помочь заблокировать каналы от
прущей со всех сторон дряни мог только дефицитный люминол. Торн, пользуясь
давним расположением медсестры из институтской клиники, подбил преданную
женщину на кражу нескольких блоков люминола и кололся теперь регулярно.
Если не двигаться, то целый день передышки, а в случае трепыханий -
несколько часов для полезного использования. Но с каждым разом промежуток
нормальной жизни сокращался. Наука мембранистика, конечно, кое-что помогла
расчухать. Понятно, что на днях какой-то ведьмовый говнюк шандарахнул его
по мембране, красиво долбанул, отдадим ему должное - крыша сразу съехала.
Ведь Торн снова чувствительный, как мотылек, словно и не было чудесного
исцеления десять лет тому назад.
Однако, и самый мощный ведьмак не мог бы напрямую поддерживать пробой
целую неделю - умер бы от истощения вредных сил.
От мудреной теории единого прототипного психополя протягивается
только слабый картонный мостик в реальное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
попе вместо хвоста, тогда порядок в строю. Человеку плохо, человеку
помогают, и никто придираться не имеет права.
Сафонов уже отрубился. Теперь хоть ботинком по морде его бей, не
расскажет, кто был ведьмаком тогда, а кто у него закусоном. Но после
лечения он уже совсем другой станет, без излишеств в голове.
- Эй, где ты там? - раскатился голос Вельских.
- Не гдекай, - рыкнул Торн.
Вельских появился, сказал "Ага" и стал ловко, как паук, упаковывать
ведьмака.
Торн еле избавился от Вельских, который как клещ прицепился к нему:
давай подвезу. Насилу отодрался, наплел, что у него свидание. А отошел за
угол и вместо свидания принялся утробой мучатся. Прихватило так, потому
что казалось: и сейчас и раньше он с умением и упорством механизма
потрошил людей, как злой малец куклы своей сестренки, что-то давил в них
живое и вертлявое. Тогда Торн попрыгал, побегал, побил воображаемого
противника. Перевел-таки тошноту в рабочую злобу. Потом заметил мужика,
прислонившегося к стене дома. Прикинул, что лучше: задраться или
извиниться. Пока думал, разглядел, что мужик не прислонился, а застрял в
стене и манит его рукой. И тут стена без спросу обнимает, даже
наваливается на Торна, а он пытается вырваться из-под ломающей хребет
тяжести, тянется, пыжится, а потом лопается, как стакан. Долго звенят
осколки, Торн больше не существует для стены и может смело идти домой,
покачиваясь от остаточного напряжения.
Дмитрий Федорович щелкает выключателем света в своей квартире, и
бесчисленная стая леммингов несется по тундре к виднеющемуся вдали
сахарному прянику моря. И уже известно, что станется, а они несутся. И
Торн среди них. Не усталость страшна, а то, что там впереди - хана. Не
вывернуться, не остановиться. И не объяснить товарищам грызунам.
Торн врубает сетевой терминал, чтобы подыскать по справочным банкам
снадобье попроще, чем люминол, но похожее по принципу действия. И ничего
не выходит. У него такое ощущение, что не терминал фурычит, а он сам
носится по огромному залу, петляя среди столиков, и ведет себя, как
официант.
"Я не хочу знать, как плохо или хорошо стене, электрической цепи,
вычислительной сети. Если так дело пойдет, то придется стенать над участью
каждой пылинки и соринки".
Люминол, конечно, весь выветрился, но его надо было экономить. Торн
накушался снотворных и стал помаленьку отключаться.
4. ТАНЕЦ НА БАНАНОВОЙ КОЖУРЕ
Дмитрий Федорович остановил машину на мосту. Вышел проветриться к
перилам. Внизу была черная насыщенная пустота. Из нее выпрыгивали струи,
торопились, мельтешили и пропадали снова. При этом вымывали из него, как
из куска мыла, пену былого.
Торн перешел на "глушитель" в армии. Единственное, что там можно было
достать, не напрягаясь. Особых красот не увидишь. Просто уютно, как в
койке после тяжелого дня. Зато отходняк умеренный, щадящий. Но физические
силы куда-то испаряются, на начальство особо не реагируешь. Поначалу свои
его не уважали, как балласт, пытались воспитывать. Но в роте была вполне
бессмертная мафия любителей "глушака", которая рекомендовала прописать ему
труд по способностям - работу с тряпкой и метлой. А потом Торн упал вместе
с вертолетом и отмазался от армейских будней. Тогда и начались главные
хлопоты. Он от "глушителя" пошел дальше, к "улыбке" и "смехотвору". А в
лечебницах мафии уже не было, там все одинаковые. И санитары лупцуют
мокрым полотенцем, когда не слушаешься, и когда смирен, тоже бьют, но уже
от невозможности помочь. Родня и подруга дней суровых считают, что его
спасет только честный труд на чье-то благо. А Торна от одного вида станка
рвет и от сочувствия кромсаемому металлу он рыдает. Попался Торн и в пору
"беспощадного лечения антиобщественных элементов", во время очередного
перегиба после недогиба. Крутая была волна, многие утопли. Дмитрий Торн,
не ропща, готовился получить свой камень на шею. Его поймали, начистили
рыло, побрили, помыли, узнали, что он точно не нужен такой. В общем,
подходит для спецсанатория МВД, как ярочка для барана. Там, судя по
романсам и балладам, из суровых мужчин делали дурачков, которые немудряще
радовались солнышку и чаю с сахаром. И вдруг в приемнике методом
случайного тыка отобрали команду в десять стриженых кочерыжек и отправили
в клинику пятого медицинского института. Так поехал к новой жизни
счастливец Торн. И начались чудеса. Подносят, уносят, уговаривают "за
бабушку, за дедушку и генерала Парамонова" откушивать, поют "баю-баюшки"
на два голоса, в туалете включают хорошую музыку. Тот врач, который забрал
его из приемника, впоследствии известный как Вельских, развлекал
рассказами о популярной мембранистике. Все эти слипания, пробои,
отклонения оси иллюстрировал на его же примере. Обещал, что лечить будут
только добрым отношением, травами и легкими снадобьями. Кстати, после
укола двойным люминолом Торн отрубался и летал, словно моль по портьерам,
почти бесплотный, беспамятный, бездумный. Удобное время, чтобы его
воспитывать, особо не спрашивая согласия. Можно представить теперь, как
ему выправили ось с помощью методики субъядерного резонанса.
Должно быть, тогда и прошло вскрытие. Прошло успешно, и шов
затянулся. Десять лет худо-бедно жил. Наверное, для других это и не жизнь,
но для Франкенштейна вполне. И вот началось. Или, вернее - продолжилось,
наверняка, так уже было с ним. И сейчас помочь заблокировать каналы от
прущей со всех сторон дряни мог только дефицитный люминол. Торн, пользуясь
давним расположением медсестры из институтской клиники, подбил преданную
женщину на кражу нескольких блоков люминола и кололся теперь регулярно.
Если не двигаться, то целый день передышки, а в случае трепыханий -
несколько часов для полезного использования. Но с каждым разом промежуток
нормальной жизни сокращался. Наука мембранистика, конечно, кое-что помогла
расчухать. Понятно, что на днях какой-то ведьмовый говнюк шандарахнул его
по мембране, красиво долбанул, отдадим ему должное - крыша сразу съехала.
Ведь Торн снова чувствительный, как мотылек, словно и не было чудесного
исцеления десять лет тому назад.
Однако, и самый мощный ведьмак не мог бы напрямую поддерживать пробой
целую неделю - умер бы от истощения вредных сил.
От мудреной теории единого прототипного психополя протягивается
только слабый картонный мостик в реальное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23