"Так только-то и было в нем! - часто думала я. - Он точно такой же человек, как и я, не больше". Теперь мне казалось, что он весь передо мной, и что я вполне узнала его. И все, что я узнавала, было так просто и так согласно со мной. Даже его планы о том, как мы будем жить вместе, были те же мои планы, только яснее и лучше обозначавшиеся в его словах.
Погода эти дни была дурная, и большую часть времени мы проводили в комнатах. Самые лучшие задушевные беседы происходили в углу между фортепьяно и окошком. На черном окне близко отражался огонь свеч, по глянцевитому стеклу изредка ударяли и текли капли. По крыше стучало, в луже шлепала вода под желобом, из окна тянуло сыростью. И как-то еще светлее, теплее и радостнее казалось в нашем углу.
- А знаете, я давно хотел вам сказать одну вещь, - сказал он раз, когда мы поздно одни засиделись в этом углу. - Я, покуда вы играли, все думал об этом.
- Ничего не говорите, я все знаю, - сказала я.
Он улыбнулся.
- Да, правда, не будем говорить.
- Нет, скажите, что? - спросила я.
- А вот что. Помните, когда я вам рассказывал историю про А и Б?
- Еще бы не помнить эту глупую историю. Хорошо, что так кончилось...
- Да, еще бы немного, и все мое счастье погибло бы от меня самого. Вы спасли меня. Но главное, что я все лгал тогда, и мне совестно, я хочу досказать теперь.
- Ах, пожалуйста, не надо.
- Не бойтесь, - сказал он, улыбаясь. - Мне только оправдаться надо. Когда я начал говорить, я хотел рассуждать.
- Зачем рассуждать, - сказала я, - никогда не надо.
- Да, я рассуждал плохо. После всех моих разочарований, ошибок в жизни, когда я нынче приехал в деревню, я так себе сказал решительно, что любовь для меня кончена, что остаются для меня только обязанности доживанья, что я долго не отдавал себе отчета в том, что такое мое чувство к вам и к чему оно может повести меня. Я надеялся и не надеялся, то мне казалось, что вы кокетничаете, то верилось, - и сам не знал, что я буду делать. Но после этого вечера, помните, когда мы ночью ходили по саду, - я испугался, мое теперешнее счастье показалось мне слишком велико и невозможно. Ну, что бы было, ежели бы я позволил себе надеяться, и напрасно? Но, разумеется, я думал только о себе; потому что я гадкий эгоист.
Он помолчал, глядя на меня.
- Однако ведь и не совсем вздор я говорил тогда. Ведь можно и должно было мне бояться. Я так много беру от вас и так мало могу дать. Вы еще дитя, вы бутон, который еще будет распускаться, вы в первый раз любите, а я...
- Да, скажите мне по правде, - сказала я, но вдруг мне страшно стало за его ответ. - Нет, не надо, - прибавила я.
- Любил ли я прежде? да? - сказал он, тотчас угадав мою мысль. - Это я могу сказать вам. Нет, не любил. Никогда ничего похожего на это чувство... Но вдруг как будто какое-то тяжелое воспоминание мелькнуло в его воображении. - Нет, и тут мне нужно ваше сердце, чтоб иметь право любить вас, - сказал он грустно. - Так разве не нужно было задуматься, прежде чем сказать, что я люблю вас? Что я вам даю? Любовь - правда.
- Разве это мало? - сказала я, глядя ему в глаза.
- Мало, мой друг, для вас мало, - продолжал он. - У вас красота и молодость! Я часто теперь не сплю по ночам от счастья и все думаю о том, как мы будем жить вместе. Я прожил много, и мне кажется, что нашел то, что нужно для счастья. Тихая, уединенная жизнь в нашей деревенской глуши, с возможностью делать добро людям, которым так легко делать добро, к которому они не привыкли; потом труд, - труд, который, кажется, что приносит пользу; потом отдых, природа, книга, музыка, любовь к близкому человеку, - вот мое счастье, выше которого я не мечтал. А тут, сверх всего этого, такой друг, как вы, семья, может быть, и все, что только может желать человек.
- Да, - сказала я.
- Для меня, который прожил молодость, - да, но не для вас, - продолжал он. - Вы еще не жили, вы еще в другом, может быть, захотите искать счастья и, может быть, в другом найдете его. Вам кажется теперь, что это счастье, оттого что меня любите.
- Нет, я всегда только желала и любила эту тихую семейную жизнь, - сказала я. - И вы только говорите то самое, что я думала.
Он улыбнулся.
- Это только вам кажется, мой друг. А вам мало этого. У вас красота и молодость, - повторил он задумчиво.
Но я рассердилась за то, что он не верил мне и как будто попрекал моею красотой и молодостью.
- Так за что же вы любите меня? - сказала я сердито. - За молодость или за меня самою?
- Не знаю, но люблю, - отвечал он, глядя на меня своим внимательным, притягивающим взглядом.
Я ничего не отвечала и невольно смотрела ему в глаза. Вдруг что-то странное случилось со мной: сначала я перестала видеть окружающее, потом лицо его исчезло передо мной, только одни его глаза блестели, казалось, против самых моих глаз; потом мне показалось, что глаза эти во мне, все помутилось, я ничего не видала и должна была зажмуриться, чтоб оторваться от чувства наслаждения и страха, которые производил во мне этот взгляд...
Накануне дня, назначенного для свадьбы, перед вечером погода разгулялась. И после дождей, начавшихся летом, прояснился первый холодный и блестящий осенний вечер. Все было мокро, холодно, светло, и в саду в первый раз замечался осенний простор, пестрота и оголенность. На небе было ясно, холодно и бледно. Я пошла спать, счастливая от мысли, что завтра, в день нашей свадьбы, будет хорошая погода.
В этот день я проснулась с солнцем, и мысль, что уже нынче... как будто испугала и удивила меня. Я вышла в сад. Солнце только что взошло и блестело раздробленно сквозь облетевшие желтеющие липы аллеи. Дорожка была устлана шуршавшими листьями. Сморщенные яркие кисти рябины краснелись на ветках с убитыми морозом редкими покоробившимися листьями, георгины сморщились и почернели. Мороз в первый раз серебром лежал на бледной зелени травы и на поломанных лопухах около дома. На ясном, холодном небе не было и не могло быть ни одного облака.
"Неужели нынче? - спрашивала я себя, не веря своему счастию. - Неужели завтра уже я проснусь не здесь, а в чужом, Никольском доме с колоннами? Неужели больше не буду ожидать и встречать его и по вечерам и ночам говорить о нем с Катей? Не буду с ним сидеть у фортепьяно в покровской зале? Не буду провожать и бояться за него в темные ночи?" Но я вспоминала, что вчера он сказал, что приезжает в последний раз, и Катя заставляла меня примеривать подвенечное платье и сказала: "К завтраму"; и я верила на мгновенье и снова сомневалась. "Неужели с нынешнего же дня буду жить там с свекровью, без Надежи, без старика Григория, без Кати? Не буду целовать на ночь няню и слышать, как она по старой привычке, перекрестив меня, скажет: "Покойной ночи, барышня?" Не буду учить Соню и играть с нею и через стену стучать к ней утром и слышать ее звонкий хохот? Неужели нынче я сделаюсь чужою для себя самой и новая жизнь осуществления моих надежд и желаний открывается передо мною?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Погода эти дни была дурная, и большую часть времени мы проводили в комнатах. Самые лучшие задушевные беседы происходили в углу между фортепьяно и окошком. На черном окне близко отражался огонь свеч, по глянцевитому стеклу изредка ударяли и текли капли. По крыше стучало, в луже шлепала вода под желобом, из окна тянуло сыростью. И как-то еще светлее, теплее и радостнее казалось в нашем углу.
- А знаете, я давно хотел вам сказать одну вещь, - сказал он раз, когда мы поздно одни засиделись в этом углу. - Я, покуда вы играли, все думал об этом.
- Ничего не говорите, я все знаю, - сказала я.
Он улыбнулся.
- Да, правда, не будем говорить.
- Нет, скажите, что? - спросила я.
- А вот что. Помните, когда я вам рассказывал историю про А и Б?
- Еще бы не помнить эту глупую историю. Хорошо, что так кончилось...
- Да, еще бы немного, и все мое счастье погибло бы от меня самого. Вы спасли меня. Но главное, что я все лгал тогда, и мне совестно, я хочу досказать теперь.
- Ах, пожалуйста, не надо.
- Не бойтесь, - сказал он, улыбаясь. - Мне только оправдаться надо. Когда я начал говорить, я хотел рассуждать.
- Зачем рассуждать, - сказала я, - никогда не надо.
- Да, я рассуждал плохо. После всех моих разочарований, ошибок в жизни, когда я нынче приехал в деревню, я так себе сказал решительно, что любовь для меня кончена, что остаются для меня только обязанности доживанья, что я долго не отдавал себе отчета в том, что такое мое чувство к вам и к чему оно может повести меня. Я надеялся и не надеялся, то мне казалось, что вы кокетничаете, то верилось, - и сам не знал, что я буду делать. Но после этого вечера, помните, когда мы ночью ходили по саду, - я испугался, мое теперешнее счастье показалось мне слишком велико и невозможно. Ну, что бы было, ежели бы я позволил себе надеяться, и напрасно? Но, разумеется, я думал только о себе; потому что я гадкий эгоист.
Он помолчал, глядя на меня.
- Однако ведь и не совсем вздор я говорил тогда. Ведь можно и должно было мне бояться. Я так много беру от вас и так мало могу дать. Вы еще дитя, вы бутон, который еще будет распускаться, вы в первый раз любите, а я...
- Да, скажите мне по правде, - сказала я, но вдруг мне страшно стало за его ответ. - Нет, не надо, - прибавила я.
- Любил ли я прежде? да? - сказал он, тотчас угадав мою мысль. - Это я могу сказать вам. Нет, не любил. Никогда ничего похожего на это чувство... Но вдруг как будто какое-то тяжелое воспоминание мелькнуло в его воображении. - Нет, и тут мне нужно ваше сердце, чтоб иметь право любить вас, - сказал он грустно. - Так разве не нужно было задуматься, прежде чем сказать, что я люблю вас? Что я вам даю? Любовь - правда.
- Разве это мало? - сказала я, глядя ему в глаза.
- Мало, мой друг, для вас мало, - продолжал он. - У вас красота и молодость! Я часто теперь не сплю по ночам от счастья и все думаю о том, как мы будем жить вместе. Я прожил много, и мне кажется, что нашел то, что нужно для счастья. Тихая, уединенная жизнь в нашей деревенской глуши, с возможностью делать добро людям, которым так легко делать добро, к которому они не привыкли; потом труд, - труд, который, кажется, что приносит пользу; потом отдых, природа, книга, музыка, любовь к близкому человеку, - вот мое счастье, выше которого я не мечтал. А тут, сверх всего этого, такой друг, как вы, семья, может быть, и все, что только может желать человек.
- Да, - сказала я.
- Для меня, который прожил молодость, - да, но не для вас, - продолжал он. - Вы еще не жили, вы еще в другом, может быть, захотите искать счастья и, может быть, в другом найдете его. Вам кажется теперь, что это счастье, оттого что меня любите.
- Нет, я всегда только желала и любила эту тихую семейную жизнь, - сказала я. - И вы только говорите то самое, что я думала.
Он улыбнулся.
- Это только вам кажется, мой друг. А вам мало этого. У вас красота и молодость, - повторил он задумчиво.
Но я рассердилась за то, что он не верил мне и как будто попрекал моею красотой и молодостью.
- Так за что же вы любите меня? - сказала я сердито. - За молодость или за меня самою?
- Не знаю, но люблю, - отвечал он, глядя на меня своим внимательным, притягивающим взглядом.
Я ничего не отвечала и невольно смотрела ему в глаза. Вдруг что-то странное случилось со мной: сначала я перестала видеть окружающее, потом лицо его исчезло передо мной, только одни его глаза блестели, казалось, против самых моих глаз; потом мне показалось, что глаза эти во мне, все помутилось, я ничего не видала и должна была зажмуриться, чтоб оторваться от чувства наслаждения и страха, которые производил во мне этот взгляд...
Накануне дня, назначенного для свадьбы, перед вечером погода разгулялась. И после дождей, начавшихся летом, прояснился первый холодный и блестящий осенний вечер. Все было мокро, холодно, светло, и в саду в первый раз замечался осенний простор, пестрота и оголенность. На небе было ясно, холодно и бледно. Я пошла спать, счастливая от мысли, что завтра, в день нашей свадьбы, будет хорошая погода.
В этот день я проснулась с солнцем, и мысль, что уже нынче... как будто испугала и удивила меня. Я вышла в сад. Солнце только что взошло и блестело раздробленно сквозь облетевшие желтеющие липы аллеи. Дорожка была устлана шуршавшими листьями. Сморщенные яркие кисти рябины краснелись на ветках с убитыми морозом редкими покоробившимися листьями, георгины сморщились и почернели. Мороз в первый раз серебром лежал на бледной зелени травы и на поломанных лопухах около дома. На ясном, холодном небе не было и не могло быть ни одного облака.
"Неужели нынче? - спрашивала я себя, не веря своему счастию. - Неужели завтра уже я проснусь не здесь, а в чужом, Никольском доме с колоннами? Неужели больше не буду ожидать и встречать его и по вечерам и ночам говорить о нем с Катей? Не буду с ним сидеть у фортепьяно в покровской зале? Не буду провожать и бояться за него в темные ночи?" Но я вспоминала, что вчера он сказал, что приезжает в последний раз, и Катя заставляла меня примеривать подвенечное платье и сказала: "К завтраму"; и я верила на мгновенье и снова сомневалась. "Неужели с нынешнего же дня буду жить там с свекровью, без Надежи, без старика Григория, без Кати? Не буду целовать на ночь няню и слышать, как она по старой привычке, перекрестив меня, скажет: "Покойной ночи, барышня?" Не буду учить Соню и играть с нею и через стену стучать к ней утром и слышать ее звонкий хохот? Неужели нынче я сделаюсь чужою для себя самой и новая жизнь осуществления моих надежд и желаний открывается передо мною?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25