..
Звери молча шарахнулись вниз, на болото. Бессонов набрал камней и время от времени останавливался и кидал их... Потом шел дальше, свистал, кричал: "Эй, эй..." Звери вылезли из-под шоссе и опять тащились за ним гуськом.
С боков дороги начался низкорослый ельник. И вот на повороте Бессонов увидел впереди себя человеческую фигуру. Она остановилась, вглядываясь, и медленно отступила в тень ельника.
- Черт! - прошептал Бессонов и тоже попятился в тень и стоял долго, стараясь преодолеть удары сердца. Остановились и звери неподалеку. Передний лег, положил морду на лапы. Человек впереди не двигался. Бессонов с отчетливой ясностью видел белое, как плева, длинное облако, находящее на луну. Затем раздался звук, иглой вошедший в мозг, - хруст сучка под ногой, должно быть, того человека. Бессонов быстро вышел на середину дороги и зашагал, с бешенством сжимая кулаки. Наконец, направо он увидал его, - это был высокий солдат, сутулый, в накинутой шинели, длинное, безбровое лицо его было, как неживое, - серое, с полуоткрытым ртом. Бессонов крикнул:
- Эй ты, какого полка?
- Со второй батареи.
- Поди проводи меня на батарею.
Солдат молчал, не двигаясь, - глядел на Бессонова мутным взором, потом повернул лицо налево:
- Это кто же энти-то?
- Собаки, - ответил Бессонов нетерпеливо.
- Ну, нет, это не собаки.
- Идем, поворачивайся, проводи меня.
- Нет, я не пойду, - сказал солдат тихо.
- Послушай, у меня лихорадка, пожалуйста, доведи меня, я тебе денег дам.
- Нет, я туда не пойду, - солдат повысил голос, - я дезертир.
- Дурак, тебя же поймают.
- Все может быть.
Бессонов покосился через плечо, - звери исчезли, должно быть, зашли в ельник.
- А далеко до батареи?
Солдат не ответил. Бессонов повернулся, чтобы идти, но солдат сейчас же схватил его за руку у локтя, крепко, точно клещами:
- Нет, вы туда не ходите...
- Пусти руку.
- Не пущу! - Не отпуская руки, солдат смотрел в сторону, повыше ельника. - Я третий день не евши... Давеча задремал в канаве, слышу идут... Думаю, значит, часть идет. Лежу. Они идут, множество, - идут в ногу по шоссе. Что за история? Я из канавы гляжу - идут в саванах, конца-краю нет... Как туман...
- Что ты мне говоришь? - закричал Бессонов диким голосом и рванулся.
- Говорю верно, а ты верь, сволочь!..
Бессонов вырвал руку и побежал, точно на ватных, не на своих ногах. Вслед затопал солдат сапожищами, тяжело дыша, схватил за плечо, Бессонов упал, закрыл шею и голову руками. Солдат, сопя, навалился, просовывая жесткие пальцы к горлу, - стиснул его и замер, застыл.
- Вот ты кто, вот ты кто оказался! - шептал солдат сквозь зубы. Когда по телу лежащего прошла длинная дрожь, оно вытянулось, опустилось, точно расплющилось в пыли, солдат отпустил его, встал, поднял картуз и, не оборачиваясь на то, что было сделано, пошел по дороге. Пошатнулся, мотнул головой и сел, опустив ноги в канаву.
- Что ж теперь, куда ж теперь? - проговорил солдат про себя. - О, смерть моя!.. Жрите меня, сволочи...
27
Иван Ильич Телегин пытался бежать из концентрационного лагеря, но был пойман и переведен в крепость, в одиночное заключение. Здесь он замыслил второй побег и в продолжение шести недель подпиливал оконную решетку. В середине лета неожиданно всю крепость эвакуировали, и Телегин, как штрафной, попал в так называемую "Гнилую яму". Это было страшное и удручающее место: в широкой котловине на торфяном поле стояли четыре длинных барака, обнесенные колючей проволокой. Вдалеке, у холмов, где торчали кирпичные трубы, начиналась узкоколейка, ржавые рельсы тянулись через все болото и кончались неподалеку от бараков, у глубокой выемки месте прошлогодних работ, на которых от тифа и дизентерии погибло более пяти тысяч русских солдат. На другой стороне буро-желтой равнины поднимались неровными зубцами лиловые Карпаты. На север от бараков, далеко по болоту, виднелось множество сосновых крестов. В жаркие дни над равниной поднимались испарения, жужжали оводы, солнце стояло красновато-мутное, разлагая это безнадежное место.
Содержание здесь было суровое и голодное. Половина заключенных болела желудками, лихорадкой, нарывами, сыпью. Но все же в лагере было приподнятое настроение: Брусилов с сильными боями шел вперед, французы били немцев в Шампани и под Верденом, турки очищали Малую Азию. Конец войны, казалось, теперь уже по-настоящему недалек.
Но миновало лето, начались дожди. Брусилов не взял ни Кракова, ни Львова, затихли кровавые бои на французском фронте. Союз и Согласие зализывали раны. Ясно, что конец войны снова откладывался на будущую осень.
Вот тогда-то в "Гнилой яме" началось отчаяние. Сосед Телегина по нарам, Вискобойников, бросил вдруг бриться и умываться, целыми днями лежал на неприбранных нарах, не отвечая на вопросы. Иногда привставал и, ощерясь, с ненавистью скреб себя ногтями. На теле его то появлялись, то пропадали розовые лишаи. Ночью однажды он разбудил Ивана Ильича и глухим голосом проговорил:
- Телегин, ты женат?
- Нет.
- У меня жена и дочь в Твери. Ты их навести, слышишь!
- Перестань, спи.
- Я, братец мой, крепко засну.
Под утро, на перекличке, Вискобойников не отозвался. Его нашли в отхожем месте висящим на тонком ременном поясе. Весь барак заволновался. Заключенные теснились около тела, лежащего на полу. Фонарь освещал изуродованное гадливой мукой лицо и на груди, под разорванной рубашкой, следы расчесов. Свет фонаря был грязный, лица живых, нагнувшиеся над трупом, - опухшие, желтые, искаженные. Один из них, подполковник Мельшин, обернулся в темноту барака и громко сказал:
- Что же, товарищи, молчать будем?
По толпе, по нарам прошел глухой ропот. Входная дверь бухнула, появился австрийский офицер, комендант лагеря, толпа раздвинулась, пропустила его к мертвому телу, и сейчас же раздались резкие голоса!
- Молчать не будем!
- Замучили, человека!
- У них система!
- Я сам заживо гнию!
- Мы не каторжники.
- Мало вас били, окаянных...
Поднявшись на цыпочки, комендант крикнул:
- Молчать! Все по местам! Русские свиньи!
- Что?.. Что он сказал?..
- Мы русские свиньи?!
Сейчас же к коменданту протиснулся коренастый человек, заросший спутанной бородой, штабс-капитан Жуков. Поднеся короткий палец к самому лицу австрийского офицера, он закричал рыдающим голосом:
- А вот кукиш мой видел, сукин ты сын, это ты видел? - И, замотав косматой головой, схватил коменданта за плечи, бешено затряс его, повалил и навалился.
Офицеры, тесно сгрудясь над борющимися, молчали. Но вот послышались хлюпающие по доскам шаги бегущих солдат, и комендант закричал: "На помощь!" Тогда Телегин растолкал товарищей и, говоря: "С ума сошли, он же его задушит!" - обхватил Жукова за плечи и оттащил от австрийца. "Вы негодяй!" - крикнул он коменданту по-немецки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Звери молча шарахнулись вниз, на болото. Бессонов набрал камней и время от времени останавливался и кидал их... Потом шел дальше, свистал, кричал: "Эй, эй..." Звери вылезли из-под шоссе и опять тащились за ним гуськом.
С боков дороги начался низкорослый ельник. И вот на повороте Бессонов увидел впереди себя человеческую фигуру. Она остановилась, вглядываясь, и медленно отступила в тень ельника.
- Черт! - прошептал Бессонов и тоже попятился в тень и стоял долго, стараясь преодолеть удары сердца. Остановились и звери неподалеку. Передний лег, положил морду на лапы. Человек впереди не двигался. Бессонов с отчетливой ясностью видел белое, как плева, длинное облако, находящее на луну. Затем раздался звук, иглой вошедший в мозг, - хруст сучка под ногой, должно быть, того человека. Бессонов быстро вышел на середину дороги и зашагал, с бешенством сжимая кулаки. Наконец, направо он увидал его, - это был высокий солдат, сутулый, в накинутой шинели, длинное, безбровое лицо его было, как неживое, - серое, с полуоткрытым ртом. Бессонов крикнул:
- Эй ты, какого полка?
- Со второй батареи.
- Поди проводи меня на батарею.
Солдат молчал, не двигаясь, - глядел на Бессонова мутным взором, потом повернул лицо налево:
- Это кто же энти-то?
- Собаки, - ответил Бессонов нетерпеливо.
- Ну, нет, это не собаки.
- Идем, поворачивайся, проводи меня.
- Нет, я не пойду, - сказал солдат тихо.
- Послушай, у меня лихорадка, пожалуйста, доведи меня, я тебе денег дам.
- Нет, я туда не пойду, - солдат повысил голос, - я дезертир.
- Дурак, тебя же поймают.
- Все может быть.
Бессонов покосился через плечо, - звери исчезли, должно быть, зашли в ельник.
- А далеко до батареи?
Солдат не ответил. Бессонов повернулся, чтобы идти, но солдат сейчас же схватил его за руку у локтя, крепко, точно клещами:
- Нет, вы туда не ходите...
- Пусти руку.
- Не пущу! - Не отпуская руки, солдат смотрел в сторону, повыше ельника. - Я третий день не евши... Давеча задремал в канаве, слышу идут... Думаю, значит, часть идет. Лежу. Они идут, множество, - идут в ногу по шоссе. Что за история? Я из канавы гляжу - идут в саванах, конца-краю нет... Как туман...
- Что ты мне говоришь? - закричал Бессонов диким голосом и рванулся.
- Говорю верно, а ты верь, сволочь!..
Бессонов вырвал руку и побежал, точно на ватных, не на своих ногах. Вслед затопал солдат сапожищами, тяжело дыша, схватил за плечо, Бессонов упал, закрыл шею и голову руками. Солдат, сопя, навалился, просовывая жесткие пальцы к горлу, - стиснул его и замер, застыл.
- Вот ты кто, вот ты кто оказался! - шептал солдат сквозь зубы. Когда по телу лежащего прошла длинная дрожь, оно вытянулось, опустилось, точно расплющилось в пыли, солдат отпустил его, встал, поднял картуз и, не оборачиваясь на то, что было сделано, пошел по дороге. Пошатнулся, мотнул головой и сел, опустив ноги в канаву.
- Что ж теперь, куда ж теперь? - проговорил солдат про себя. - О, смерть моя!.. Жрите меня, сволочи...
27
Иван Ильич Телегин пытался бежать из концентрационного лагеря, но был пойман и переведен в крепость, в одиночное заключение. Здесь он замыслил второй побег и в продолжение шести недель подпиливал оконную решетку. В середине лета неожиданно всю крепость эвакуировали, и Телегин, как штрафной, попал в так называемую "Гнилую яму". Это было страшное и удручающее место: в широкой котловине на торфяном поле стояли четыре длинных барака, обнесенные колючей проволокой. Вдалеке, у холмов, где торчали кирпичные трубы, начиналась узкоколейка, ржавые рельсы тянулись через все болото и кончались неподалеку от бараков, у глубокой выемки месте прошлогодних работ, на которых от тифа и дизентерии погибло более пяти тысяч русских солдат. На другой стороне буро-желтой равнины поднимались неровными зубцами лиловые Карпаты. На север от бараков, далеко по болоту, виднелось множество сосновых крестов. В жаркие дни над равниной поднимались испарения, жужжали оводы, солнце стояло красновато-мутное, разлагая это безнадежное место.
Содержание здесь было суровое и голодное. Половина заключенных болела желудками, лихорадкой, нарывами, сыпью. Но все же в лагере было приподнятое настроение: Брусилов с сильными боями шел вперед, французы били немцев в Шампани и под Верденом, турки очищали Малую Азию. Конец войны, казалось, теперь уже по-настоящему недалек.
Но миновало лето, начались дожди. Брусилов не взял ни Кракова, ни Львова, затихли кровавые бои на французском фронте. Союз и Согласие зализывали раны. Ясно, что конец войны снова откладывался на будущую осень.
Вот тогда-то в "Гнилой яме" началось отчаяние. Сосед Телегина по нарам, Вискобойников, бросил вдруг бриться и умываться, целыми днями лежал на неприбранных нарах, не отвечая на вопросы. Иногда привставал и, ощерясь, с ненавистью скреб себя ногтями. На теле его то появлялись, то пропадали розовые лишаи. Ночью однажды он разбудил Ивана Ильича и глухим голосом проговорил:
- Телегин, ты женат?
- Нет.
- У меня жена и дочь в Твери. Ты их навести, слышишь!
- Перестань, спи.
- Я, братец мой, крепко засну.
Под утро, на перекличке, Вискобойников не отозвался. Его нашли в отхожем месте висящим на тонком ременном поясе. Весь барак заволновался. Заключенные теснились около тела, лежащего на полу. Фонарь освещал изуродованное гадливой мукой лицо и на груди, под разорванной рубашкой, следы расчесов. Свет фонаря был грязный, лица живых, нагнувшиеся над трупом, - опухшие, желтые, искаженные. Один из них, подполковник Мельшин, обернулся в темноту барака и громко сказал:
- Что же, товарищи, молчать будем?
По толпе, по нарам прошел глухой ропот. Входная дверь бухнула, появился австрийский офицер, комендант лагеря, толпа раздвинулась, пропустила его к мертвому телу, и сейчас же раздались резкие голоса!
- Молчать не будем!
- Замучили, человека!
- У них система!
- Я сам заживо гнию!
- Мы не каторжники.
- Мало вас били, окаянных...
Поднявшись на цыпочки, комендант крикнул:
- Молчать! Все по местам! Русские свиньи!
- Что?.. Что он сказал?..
- Мы русские свиньи?!
Сейчас же к коменданту протиснулся коренастый человек, заросший спутанной бородой, штабс-капитан Жуков. Поднеся короткий палец к самому лицу австрийского офицера, он закричал рыдающим голосом:
- А вот кукиш мой видел, сукин ты сын, это ты видел? - И, замотав косматой головой, схватил коменданта за плечи, бешено затряс его, повалил и навалился.
Офицеры, тесно сгрудясь над борющимися, молчали. Но вот послышались хлюпающие по доскам шаги бегущих солдат, и комендант закричал: "На помощь!" Тогда Телегин растолкал товарищей и, говоря: "С ума сошли, он же его задушит!" - обхватил Жукова за плечи и оттащил от австрийца. "Вы негодяй!" - крикнул он коменданту по-немецки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80