Но то, на что они не давали своего родительского благословения, нам все равно пришлось делать. В связи с болезнью родителей и их похоронами понадобилось занять много денег, нас схватили за долги и поместили в дешевый балаган в Берлине, чтобы мы отработали задолженность. Из этого рабства мы сумели вырваться только спустя два года. Все это время нас возили по Германии и ничего нам не платили, даже есть не давали. Подчас, чтобы не умереть с голоду, нам приходилось просить милостыню.
Вот и все, сударыня, остальное не представляет интереса. Когда Луиджи и я избавились от этого рабства, нам исполнилось по двенадцать лет и мы были уже до некоторой степени взрослыми. Эти два года кое-чему научили нас: мы научились заботиться о себе, знали, как избегать мошенников и жуликов, как бороться с ними и как выгодно вести свое дело без посторонней помощи. Много лет мы ездили по свету, выучились новым языкам, насмотрелись самых необыкновенных зрелищ и удивительных обычаев и приобрели широкое, разностороннее и довольно оригинальное образование. Это была интересная жизнь. Мы побывали и в Венеции, и в Лондоне, и в Париже, ездили в Россию, Индию, Китай, Японию...
В эту минуту Нэнси, служанка-рабыня, просунула голову в дверь и крикнула:
- Хозяйка, там в комнатах полно народу, все ждут не дождутся - хотят увидеть джентльменов! - Она кивнула в сторону близнецов и снова скрылась.
Для вдовы настал великий миг, и она собиралась насладиться им вовсю, показывая заморских близнецов соседям и знакомым - простодушным провинциалам, которые вряд ли видели когда-нибудь иностранца вообще, а уж знатного и благородного и подавно. Тем не менее ее чувства не шли ни в какое сравнение с чувствами Ровены. Девушка была как в чаду, от радости она ног под собой не чуяла: этот день обещал быть самым замечательным, самым романтическим в бесцветной истории глухой провинции. А ей выпало счастье оказаться в непосредственной близости от источника торжества и ощутить на себе и вокруг себя ослепительное сияние славы; другие местные девицы будут только глядеть да завидовать, но не смогут приобщиться к этой славе.
Вдова была готова, Ровена была готова и приезжие тоже.
Близнецы и вся семья Купер прошли через переднюю и направились в гостиную, откуда доносился глухой гул голосов. Войдя, близнецы остановились у входа, хозяйка заняла место подле Луиджи, а Ровена - подле Анджело, и местные жители гуськом двинулись представляться чужестранцам. Миссис Купер с сияющим лицом принимала парад, а затем передавала гостей Ровене.
- Доброе утро, сестра Купер! (Рукопожатие.)
- Доброе утро, брат Хиггинс. Знакомьтесь, пожалуйста: граф Луиджи Капелло - мистер Хиггинс.
Рукопожатие, и Хиггинс ест графа глазами.
- Рад познакомиться!
- Очень приятно! - ответствует тот, учтиво наклоняя голову.
- Доброе утро, Ровена! (Рукопожатие.)
- Доброе утро, мистер Хиггинс, разрешите познакомить вас с графом Анджело Капелла.
Снова рукопожатие и взгляд, исполненный восторга.
- Рад познакомиться!
Граф Анджело, улыбаясь, вежливо кивает ему:
- Очень приятно!
И Хиггинс отходит в сторону.
Нельзя сказать, чтобы местные жители чувствовали себя вполне непринужденно во время этой церемонии, но, будучи людьми бесхитростными, они и не пытались притворяться. Ни один из них никогда в глаза не видывал титулованных особ и не ожидал встретиться с ними здесь; то, что они сейчас услышали, ошеломило их, захватило врасплох. Некоторые попытались выйти из неловкого положения, прохрипев: "милорд!", или "ваша светлость!", или что-то в этом роде, но большинство было настолько подавлено непривычным словом, вызвавшим в их мозгу смутное, пугающее представление о раззолоченных залах, дворцовых церемониях и коронациях, что они лишь пожимали дрожащей рукой пальцы близнецов и молча отходили прочь. Время от времени какой-нибудь сверхдружелюбный чудак, какие попадаются на приемах повсюду, тормозил процессию и заставлял всех ждать, пока он осведомлялся, как понравился братьям городок и сколько они намерены в нем пробыть, и здоровы ли их родственники, а потом приплетал к разговору погоду и выражал надежду, что скоро станет попрохладнее, и так далее и тому подобное, чтобы потом иметь возможность сказать дома: "У меня была довольно продолжительная беседа с ними". Но вообще никто не сказал и не сделал ничего такого, что заставило бы город краснеть, и церемония знакомства состоялась по всем правилам этикета.
Затем завязался общий разговор, и близнецы переходили от группы к группе, весьма непринужденно болтая с гостями, за что удостоились похвал и всеобщего расположения. Хозяйка с гордостью наблюдала за их победным маршем, а Ровена в приливе радостных чувств твердила про себя: "Неужели они и вправду принадлежат нам, целиком и полностью нам?"
Ни мать, ни дочь не имели ни минуты покоя. Их рвали на части расспросами о близнецах, их теснили замирающие от любопытства слушатели, и только сейчас они осознали во всей полноте, что такое Слава, как грандиозна ее сила и почему во все времена и эпохи люди приносили на ее алтарь все свои скромные утехи, богатство и даже жизнь, лишь бы вкусить это великое неземное счастье. Поведение Наполеона и ему подобных нашло себе в этот час объяснение и... оправдание.
Когда Ровена выполнила наконец свои обязанности хозяйки внизу в гостиной, она поднялась на второй этаж, где тоже собралось множество народа, ибо гостиная не могла вместить всех визитеров. Здесь ее снова окружили жаждущие что-нибудь узнать о приезжих, и снова она поплыла по розовому морю славы. Время близилось к полудню, и тут Ровена с грустью подумала, что кончается самый чудесный эпизод в ее жизни и ничто уже не может продлить или повторить это счастье. Но грех роптать, хорошо и так: торжество шло с самого начала по восходящей, это был замечательный успех.
Вот если бы еще близнецы показали в заключение что-нибудь необыкновенное, что-нибудь из ряда вон выходящее, что-нибудь, способное вознести их еще выше в глазах публики, что-нибудь вроде "электрического фокуса"...
В эту минуту дом задрожал от стука и грохота, и все кинулись вниз узнать, что там происходит. Оказалось, что это братья-близнецы уселись за фортепиано и принялись виртуозно барабанить какую-то классическую пьесу. Вот теперь Ровена была удовлетворена, вполне удовлетворена.
Публика долго не отпускала молодых иностранцев от фортепиано. Обыватели были потрясены и восхищены их игрой и боялись даже подумать о том, что это наслаждение окончится. Музыка, которую им приходилось слышать до сих пор, вдруг показалась им бездушным ученическим бренчаньем, некрасивым и неизящным, по сравнению с каскадами пьянящих звуков, которые извлекали из инструмента приезжие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Вот и все, сударыня, остальное не представляет интереса. Когда Луиджи и я избавились от этого рабства, нам исполнилось по двенадцать лет и мы были уже до некоторой степени взрослыми. Эти два года кое-чему научили нас: мы научились заботиться о себе, знали, как избегать мошенников и жуликов, как бороться с ними и как выгодно вести свое дело без посторонней помощи. Много лет мы ездили по свету, выучились новым языкам, насмотрелись самых необыкновенных зрелищ и удивительных обычаев и приобрели широкое, разностороннее и довольно оригинальное образование. Это была интересная жизнь. Мы побывали и в Венеции, и в Лондоне, и в Париже, ездили в Россию, Индию, Китай, Японию...
В эту минуту Нэнси, служанка-рабыня, просунула голову в дверь и крикнула:
- Хозяйка, там в комнатах полно народу, все ждут не дождутся - хотят увидеть джентльменов! - Она кивнула в сторону близнецов и снова скрылась.
Для вдовы настал великий миг, и она собиралась насладиться им вовсю, показывая заморских близнецов соседям и знакомым - простодушным провинциалам, которые вряд ли видели когда-нибудь иностранца вообще, а уж знатного и благородного и подавно. Тем не менее ее чувства не шли ни в какое сравнение с чувствами Ровены. Девушка была как в чаду, от радости она ног под собой не чуяла: этот день обещал быть самым замечательным, самым романтическим в бесцветной истории глухой провинции. А ей выпало счастье оказаться в непосредственной близости от источника торжества и ощутить на себе и вокруг себя ослепительное сияние славы; другие местные девицы будут только глядеть да завидовать, но не смогут приобщиться к этой славе.
Вдова была готова, Ровена была готова и приезжие тоже.
Близнецы и вся семья Купер прошли через переднюю и направились в гостиную, откуда доносился глухой гул голосов. Войдя, близнецы остановились у входа, хозяйка заняла место подле Луиджи, а Ровена - подле Анджело, и местные жители гуськом двинулись представляться чужестранцам. Миссис Купер с сияющим лицом принимала парад, а затем передавала гостей Ровене.
- Доброе утро, сестра Купер! (Рукопожатие.)
- Доброе утро, брат Хиггинс. Знакомьтесь, пожалуйста: граф Луиджи Капелло - мистер Хиггинс.
Рукопожатие, и Хиггинс ест графа глазами.
- Рад познакомиться!
- Очень приятно! - ответствует тот, учтиво наклоняя голову.
- Доброе утро, Ровена! (Рукопожатие.)
- Доброе утро, мистер Хиггинс, разрешите познакомить вас с графом Анджело Капелла.
Снова рукопожатие и взгляд, исполненный восторга.
- Рад познакомиться!
Граф Анджело, улыбаясь, вежливо кивает ему:
- Очень приятно!
И Хиггинс отходит в сторону.
Нельзя сказать, чтобы местные жители чувствовали себя вполне непринужденно во время этой церемонии, но, будучи людьми бесхитростными, они и не пытались притворяться. Ни один из них никогда в глаза не видывал титулованных особ и не ожидал встретиться с ними здесь; то, что они сейчас услышали, ошеломило их, захватило врасплох. Некоторые попытались выйти из неловкого положения, прохрипев: "милорд!", или "ваша светлость!", или что-то в этом роде, но большинство было настолько подавлено непривычным словом, вызвавшим в их мозгу смутное, пугающее представление о раззолоченных залах, дворцовых церемониях и коронациях, что они лишь пожимали дрожащей рукой пальцы близнецов и молча отходили прочь. Время от времени какой-нибудь сверхдружелюбный чудак, какие попадаются на приемах повсюду, тормозил процессию и заставлял всех ждать, пока он осведомлялся, как понравился братьям городок и сколько они намерены в нем пробыть, и здоровы ли их родственники, а потом приплетал к разговору погоду и выражал надежду, что скоро станет попрохладнее, и так далее и тому подобное, чтобы потом иметь возможность сказать дома: "У меня была довольно продолжительная беседа с ними". Но вообще никто не сказал и не сделал ничего такого, что заставило бы город краснеть, и церемония знакомства состоялась по всем правилам этикета.
Затем завязался общий разговор, и близнецы переходили от группы к группе, весьма непринужденно болтая с гостями, за что удостоились похвал и всеобщего расположения. Хозяйка с гордостью наблюдала за их победным маршем, а Ровена в приливе радостных чувств твердила про себя: "Неужели они и вправду принадлежат нам, целиком и полностью нам?"
Ни мать, ни дочь не имели ни минуты покоя. Их рвали на части расспросами о близнецах, их теснили замирающие от любопытства слушатели, и только сейчас они осознали во всей полноте, что такое Слава, как грандиозна ее сила и почему во все времена и эпохи люди приносили на ее алтарь все свои скромные утехи, богатство и даже жизнь, лишь бы вкусить это великое неземное счастье. Поведение Наполеона и ему подобных нашло себе в этот час объяснение и... оправдание.
Когда Ровена выполнила наконец свои обязанности хозяйки внизу в гостиной, она поднялась на второй этаж, где тоже собралось множество народа, ибо гостиная не могла вместить всех визитеров. Здесь ее снова окружили жаждущие что-нибудь узнать о приезжих, и снова она поплыла по розовому морю славы. Время близилось к полудню, и тут Ровена с грустью подумала, что кончается самый чудесный эпизод в ее жизни и ничто уже не может продлить или повторить это счастье. Но грех роптать, хорошо и так: торжество шло с самого начала по восходящей, это был замечательный успех.
Вот если бы еще близнецы показали в заключение что-нибудь необыкновенное, что-нибудь из ряда вон выходящее, что-нибудь, способное вознести их еще выше в глазах публики, что-нибудь вроде "электрического фокуса"...
В эту минуту дом задрожал от стука и грохота, и все кинулись вниз узнать, что там происходит. Оказалось, что это братья-близнецы уселись за фортепиано и принялись виртуозно барабанить какую-то классическую пьесу. Вот теперь Ровена была удовлетворена, вполне удовлетворена.
Публика долго не отпускала молодых иностранцев от фортепиано. Обыватели были потрясены и восхищены их игрой и боялись даже подумать о том, что это наслаждение окончится. Музыка, которую им приходилось слышать до сих пор, вдруг показалась им бездушным ученическим бренчаньем, некрасивым и неизящным, по сравнению с каскадами пьянящих звуков, которые извлекали из инструмента приезжие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43