Шарья попытался спрятаться, но жесткие пальцы ухватили его за ухо, больно смяли и вытащили из толпы.
— Маленький разбойник, все-таки как он вас ненавидит, капрал…
Корреспондент был высокий, на паутинных ножках, между которыми перекатывался выпуклый живот. Будто кузнечик. Фотоаппараты его блистали на солнце.
Капрал швырнул старикам праздничные пекешты.
— Одевайтесь!
Старый Ория, помедлив, натянул синий, балахон. Глядя на него, надели и остальные.
Испуганная женщина подала железный лист со свежими, еще дымящимися бакарами. Противоестественный запах хлеба ударил в ноздри. Капрал переложил лепешки на расписное глиняное блюдо и накрыл веткой мирта.
— Ты преподнесешь мне это, — отчеканивая каждую букву, — сказал он. — И не забудь, что ты должен все время улыбаться, падаль…
Старый Ория даже не согнул рук, чтобы взять.
Тогда капрал, не удивляясь, позвал:
— Сафар!
Один из солдат картинно вытянулся и щелкнул тяжелыми каблуками.
— Есть!
Они бросили Орию на землю и положили под правую ногу чурбан, и Сафар прыгнул на эту ногу. Ужасный мокрый треск раздался на площади. Заскулили старухи в задних рядах. Солдаты перетащили чурбан под левую ногу. Старый Ория замычал, прокусив губу, и из сморщенных подглазьев его потекли слезы. Затем они сломали ему обе руки. Они работали споро и быстро. Это была все старая гвардия, прошедшая многолетнюю муштру в столице — легионы смерти. Сафар наступил на волосы и, блеснув узким ножом, вырезал «сигфу». Осклабился перед камерой, держа этот кусочек в щепоти.
— Уникальные кадры, — волнуясь, сказал корреспондент. — Перережь ему горло, я дам тебе пять долларов.
Старый Ория дышал, как загнанная лошадь. Сафар наклонился и чиркнул ножом по кадыку, — засвистела, запузырилась кровь, выходящая из гортани.
Старухи завыли в голос.
— Молчать! — приказал капрал, и плач был мгновенно задавлен. Он сунул блюдо старому Ларпе. — Улыбайся, шакал и сын шакала!
— Простите меня, люди, — сказал старый Ларпа. Взял блюдо.
Руки его мелко дрожали.
— Я заставлю тебя жрать собственное дерьмо, — зловеще оскалясь, процедил капрал. — Ты подаешь их задом, ты оскорбляешь меня?!..
Корреспондент махнул рукой.
— Наплевать… Никто не знает, где тут зад, а где перед. Наши добрые граждане посмотрят на счастливые радостные лица и увидят, как простой народ приветствует борцов против коммунистической тирании… Улыбайся, сволочь, — велел он старому Ларпе.
Ларпа улыбнулся, и улыбка его была похожа на гримасу боли.
На Шарью никто не смотрел. Он отступил на шаг, потом еще на шаг и вдруг, быстро повернувшись, побежал через площадь к ближайшим домам. Босые ноги стрекотали в пыли. За спиной его крикнули: — Назад! Стой, червяк!.. — Грохнул выстрел, сбоку распух небольшой пыльный фонтанчик, спасительные дома были уже близко — острый раскаленный гвоздь воткнулся ему в спину пониже лопатки. Шарья упал, перекатился через голову, стукнулся пятками о землю, пополз — почему-то обратно — и застыл на половине движения, скрутившись, как прошлогодний лист.
— Никогда не видел, чтобы по детям, — сказал взволнованный корреспондент. Его мутило. Он помял себе лицо. — Странное ощущение вседозволенности…
Капрал равнодушно пожал плечами.
В это время выстрелили со стороны почты.
Солдаты, как один, попадали ниц и облили распахнутые окна плотным автоматным огнем. Начали перебегать — умело, на четвереньках. Трескотня была оглушительная, и поэтому второго выстрела никто не услыхал, только корреспондент недоуменно взялся за свой выпирающий живот, отнял руки — они были испачканы красным — не веря, поднес к самым глазам, смотрел, стремительно бледнея, и вдруг издал долгий, жалобный, тревожный, пронзительный заячий писк…
Навстречу им попались носилки — раненый держался за бок, кряхтел и постанывал. Дальше, у самых домов, лежал мертвый мальчик. Сестра Хелла споткнулась, ударившись о его стеклянный взгляд. Мичано толкнул в спину: — Иди! — Учительница впереди нее ступала, как слепая, а продавщица из магазина, придерживая порванное платье, плакала навзрыд, она до смерти боялась нохо.
Школа состояла из трех больших помещений — бывший дом откупщика. Их загнали в кабинет для младших классов. Там уже были двое солдат и две девушки. Одну сестра Хелла знала — из магистрата, вторая была незнакомая. Девушки стояли у доски, закрываясь трепещущими руками, а солдаты сидели на сдвинутых к стене партах и курили сигары.
Они отдыхали.
— Пополнение, — сказал мичано, который привел их. — Эта учительница. Ты, Чендар, любишь образованных.
Их поставили рядом с девушками у доски. Сестра Хелла не могла дышать, горло запечатал жесткий комок. Звуки застревали в воздухе. Чендар, у которого топорщились хищные кошачьи усы, лениво подошел. Долго смотрел, попыхивая сигарой. Под его немигающим взглядом учительница отодвигалась, пока не уперлась спиной в доску. Тогда Чендар положил ей руку на грудь, она ухватилась за эту короткопалую руку, чтобы отвести, и он с размаху влепил ей пощечину — мотнулось белое лицо. Расстегнул пуговицы и просунул ладонь под платье. Жмурился, длинно причмокивая. Учительница быстро-быстро беспомощно моргала, держа на весу шевелящиеся пальцы.
— Годится, — наконец решил Чендар и за волосы потащил ее к двум сдвинутым партам, у которых были отломаны спички, так что образовался широкий лежак. Толкнул ее туда и навалился сверху.
Ботинки лягали потный воздух.
Другой солдат сказал:
— Я возьму — пока эту…
Продавщица в разорванном платье зарыдала еще сильнее, — сама, не дожидаясь команды, мелко семеня, покорно встала перед ним, и солдат одним нетерпеливым движением сдернул с нее одежду.
Кто-то заслонил окно с улицы — неразличимо темный против солнца.
— Развлекаетесь?.. Журналист умер. Псург просто взбесился: велел поджигать все дома подряд, так мы до ночи провозимся. — Утерся рукавом. — Оставьте мне, какую помоложе, я скоро…
И провалился в солнечный туман.
Мичано, который привел их, потрогал бедра у одной из девушек, оглядел вторую — велел: — Расстегнись! — Смотрел, как она, всхлипывая, поспешно обнажает грудь. Перевел взгляд на сестру Хеллу: — И ты тоже! — Сестра Хелла думала, что не расстегнется, пусть лучше убьют, но увидела его бесцветные, как у всех горцев, ничего не выражающие глаза и, будто в обмороке, взялась за пуговицы.
— Ты мне нравишься, — сказал мичано. Ощерился, показав испорченные неполные зубы. Тронул ее за плечо, она пошла, не понимая — куда и зачем. Ноги сгибались, как резиновые. Гулким колоколом бухала кровь в пустой голове. Со всех сторон возились и сопели. Она Ждала, что треснет земля и поглотит ее.
Она хотела умереть.
Вместо этого в дверях возник запыхавшийся молодой солдат и, отчаянно жестикулируя, прокричал что-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25