Вспыхнули сухие иглы на соснах. Загомонили птицы. Пестрая сорока, выдравшись из ветвей, уселась на самую макушку и заверещала, напрягая все свои мелкие силы. Связной отряда, примостившийся в развилке могучих лап, вздрогнул и чуть не выронил бинокль.
— Тьфу ты, зараза! — в сердцах сказал он.
Отсюда, со всхолмленной высоты, грузовики казались безобидными навозными жуками, которые едва-едва скребут лапами по желтой глине. Но за ними в хрупкую и прозрачную сентябрьскую голубизну поднимался черный столб дыма.
— Что делают!
Обдирая колени, связной скатился вниз и побежал по хвойному склону в распадок — там его ждала лошадь. Через полчаса — охлюпкой, подпрыгивая на острой спице — он ворвался на поляну в красном сосновом бору и, бросив поводья, растягивая губы вдоль десен, соскочил у бревенчатой землянки.
— Пропусти к командиру!
— А зачем тебе командир?
— Говорю: пропусти — срочное донесение…
И когда вышел коренастый бородатый человек, одергивающий гимнастерку за широким ремнем, то связной фыркнул, как кот, — одной фразой:
— Идут, товарищ командир, четыре грузовика на Горелое, сам видел, деревню подожгли, сволочи…
Командир задумчиво, будто не видя его потное, взъерошенное, возбужденное лицо, кивнул: — Хорошо, отдыхай, — и вернулся в землянку, где мигала редкими хлопьями коптилка на стене, а посередине, отъединенный пустым пространством, горбился на шершавой табуретке человек в изжеванном городском костюме:
— Как выглядит этот офицер?
— Гауптштурмфюрер Лемберг? — высокого роста, бледный, худощавый, отечный, волосы белые, неприятно щурится все время, — сразу же, не задумываясь, ответил человек. — Хильпе, комендант, — низенький, толстый, суетливый, подстрижен бобриком…
— Ну, коменданта он мог видеть в Ромниках, — сказал привалившийся в углу комиссар. Поправил ватник на ознобленных плечах и отхлебнул ржавый брусничный чай из помятой кружки.
— А староста? — спросил командир.
Человек на табуретке опустил набрякшие веки. Он опять до осязания зримо увидел продолговатую тесную комнату, в неживом полумраке которой угадывались комод и громоздкий шкаф, а на вешалке подолами и рукавами теснилась одежда. Он никогда раньше не видел этой комнаты. Он мог бы поручиться. Шаркнула дверь — неуверенно, как больная, появилась женщина, закутанная до самых глаз в толстый платок, подошла к окну и не сразу, несколькими слабыми движениями отдернула плюшевые шторы. Проступил серый тревожный отсвет, крест-накрест перечеркнутый полосками бумаги. А за ними город, — город и река в гранитных берегах, подернутая шлепаньем дождя.
— Что с вами, Денисов?
Он очнулся.
— Извините, я не спал трое суток… Староста — лет пятидесяти, среднего роста, почти лысый, на голове — клочья бумажные, очень темное лицо, щербатый, все время улыбается, облизывает губы…
— Дорофеев это, больше некому, — определил комиссар. — Увертливый, сволочь, никак до него не дотянуться.
— Ты вот скажи: проведет твой Дорофеев сотню человек через болота или не проведет? — спросил командир.
— Проведет.
Тогда командир выложил на стол пудовые кулаки с надутыми узлами вен.
— Немцы двумя ротами вышли из Новоселка и движутся сюда по лесной дороге, — сообщил он.
У Денисова ввалились небритые щеки.
— Ну что же сделать, чтобы вы поверили мне!..
— Вообще-то лучше, чем Бубыринские болота, места не придумаешь, — неторопливо сказал комиссар. — Колдобина на колдобине, сам черт увязнет. Но если проводником будет Яшка Дорофеев… Он тут лесничил и каждый омут не хуже меня знает…
Командир с досадой впечатал кулаками по оструганным доскам.
— Задача!.. Это же только сумасшедший пойдет через Марьину пустошь, — голое место, бывшая гарь, укрыться негде, перестреляют, как рябчиков. У нас — лошади, обоз, трое раненых… — Он пересилил себя и крикнул громовым басом. Сапук! Спишь, Сапук, чертова коза, цыган ленивый!
— Никак нет, товарищ командир!
— Посмотри внимательно, Сапук, очень внимательна посмотри: может быть, узнаешь старого знакомого?
Молодой рослый боец ощупал Денисова быстрым и неприязненным подергиванием бровей.
— Никак нет, товарищ командир, не из этих. Роменковских полицаев я хорошо знаю. И прихлебателей тоже. Нет, не попадался.
— Ладно, Сапук, бери его в хозяйственное, покорми немного, — глаз с него не спускать! — Командир поднялся и решительно оправил гимнастерку. — Боевая тревога! Дежурное отделение ко мне!..
Через час тяжело груженный обоз, визжа несмазанными колесами и застревая на вывороченных корнях, тронулся из соснового сквозняка вдоль распадка по направлению к болотам. Денисов шагал за телегой, груженной мешками с мукой. Его мотало при каждом шаге. — Иди-иди, цыца немецкая! — однообразно покрикивал Сапук, и скучная злоба звучала в его голосе. Разжиженный утренний туман стоял между красноватых стволов, трещали шишки, и от густого чистого запаха смолы слипались угнетенные мысли. Далеко позади бухали редкие винтовочные выстрелы, накрываемые автоматной трескотней, — дежурное отделение, не вступая в открытый бой, тормозило продвижение немцев. Солнце уже начинало припекать. День обещал быть жарким. — Я не дойду, — подумал Денисов. — А если дойду, то Хильпе с пулеметами ждет нас на той стороне болота. Отвратительный низенький и толстый Хильпе, намокший от пота, — исполнительный служака. Он знал, что сейчас Хильпе трясется в кабине переднего грузовика. Это был третий «прокол сути». В тридцать шестом году, читая о боях на подступах к Овьедо, он вдруг увидел красную колючую землю, черные камни и плоские синие безжизненные верхушки гор. Над всей Испанией безоблачное небо. «Прокол» не содержал позитивной информации. Просто картинка. Воспроизвести ее не удалось. А критерий существования любого материального явления есть воспроизводимость. Кажется, еще Лэнгмюр писал об этом. «Наука о явлениях, которых нет». Подтверждение он получил три года спустя, когда беседовал с летчиком, побывавшим у Овьедо, тот подробно описал местность, — узнавалось до мельчайших деталей. Интересно, что все три «прокола» были с интервалами в шесть лет: тридцатый, тридцать шестой и сорок второй годы. Откуда такая периодичность? Или случайное совпадение? Она явно не связана с масштабом событий — начало войны, например, он просто не почувствовал. Может быть, периодичность имеет внеземной источник? Но это предположение заведет слишком далеко. Во всяком случае ясно, что для «прокола сути» необходима предельная концентрация сознания. Как тогда — на мосту. Это можно достичь путем тренировки. Скажем — обычная медитация. Скажем — самогипноз. «Иисусова молитва», «экзерциции», «логос-медитация», «путь суфиев» — и так далее. Впрочем, теперь это не нужно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
— Тьфу ты, зараза! — в сердцах сказал он.
Отсюда, со всхолмленной высоты, грузовики казались безобидными навозными жуками, которые едва-едва скребут лапами по желтой глине. Но за ними в хрупкую и прозрачную сентябрьскую голубизну поднимался черный столб дыма.
— Что делают!
Обдирая колени, связной скатился вниз и побежал по хвойному склону в распадок — там его ждала лошадь. Через полчаса — охлюпкой, подпрыгивая на острой спице — он ворвался на поляну в красном сосновом бору и, бросив поводья, растягивая губы вдоль десен, соскочил у бревенчатой землянки.
— Пропусти к командиру!
— А зачем тебе командир?
— Говорю: пропусти — срочное донесение…
И когда вышел коренастый бородатый человек, одергивающий гимнастерку за широким ремнем, то связной фыркнул, как кот, — одной фразой:
— Идут, товарищ командир, четыре грузовика на Горелое, сам видел, деревню подожгли, сволочи…
Командир задумчиво, будто не видя его потное, взъерошенное, возбужденное лицо, кивнул: — Хорошо, отдыхай, — и вернулся в землянку, где мигала редкими хлопьями коптилка на стене, а посередине, отъединенный пустым пространством, горбился на шершавой табуретке человек в изжеванном городском костюме:
— Как выглядит этот офицер?
— Гауптштурмфюрер Лемберг? — высокого роста, бледный, худощавый, отечный, волосы белые, неприятно щурится все время, — сразу же, не задумываясь, ответил человек. — Хильпе, комендант, — низенький, толстый, суетливый, подстрижен бобриком…
— Ну, коменданта он мог видеть в Ромниках, — сказал привалившийся в углу комиссар. Поправил ватник на ознобленных плечах и отхлебнул ржавый брусничный чай из помятой кружки.
— А староста? — спросил командир.
Человек на табуретке опустил набрякшие веки. Он опять до осязания зримо увидел продолговатую тесную комнату, в неживом полумраке которой угадывались комод и громоздкий шкаф, а на вешалке подолами и рукавами теснилась одежда. Он никогда раньше не видел этой комнаты. Он мог бы поручиться. Шаркнула дверь — неуверенно, как больная, появилась женщина, закутанная до самых глаз в толстый платок, подошла к окну и не сразу, несколькими слабыми движениями отдернула плюшевые шторы. Проступил серый тревожный отсвет, крест-накрест перечеркнутый полосками бумаги. А за ними город, — город и река в гранитных берегах, подернутая шлепаньем дождя.
— Что с вами, Денисов?
Он очнулся.
— Извините, я не спал трое суток… Староста — лет пятидесяти, среднего роста, почти лысый, на голове — клочья бумажные, очень темное лицо, щербатый, все время улыбается, облизывает губы…
— Дорофеев это, больше некому, — определил комиссар. — Увертливый, сволочь, никак до него не дотянуться.
— Ты вот скажи: проведет твой Дорофеев сотню человек через болота или не проведет? — спросил командир.
— Проведет.
Тогда командир выложил на стол пудовые кулаки с надутыми узлами вен.
— Немцы двумя ротами вышли из Новоселка и движутся сюда по лесной дороге, — сообщил он.
У Денисова ввалились небритые щеки.
— Ну что же сделать, чтобы вы поверили мне!..
— Вообще-то лучше, чем Бубыринские болота, места не придумаешь, — неторопливо сказал комиссар. — Колдобина на колдобине, сам черт увязнет. Но если проводником будет Яшка Дорофеев… Он тут лесничил и каждый омут не хуже меня знает…
Командир с досадой впечатал кулаками по оструганным доскам.
— Задача!.. Это же только сумасшедший пойдет через Марьину пустошь, — голое место, бывшая гарь, укрыться негде, перестреляют, как рябчиков. У нас — лошади, обоз, трое раненых… — Он пересилил себя и крикнул громовым басом. Сапук! Спишь, Сапук, чертова коза, цыган ленивый!
— Никак нет, товарищ командир!
— Посмотри внимательно, Сапук, очень внимательна посмотри: может быть, узнаешь старого знакомого?
Молодой рослый боец ощупал Денисова быстрым и неприязненным подергиванием бровей.
— Никак нет, товарищ командир, не из этих. Роменковских полицаев я хорошо знаю. И прихлебателей тоже. Нет, не попадался.
— Ладно, Сапук, бери его в хозяйственное, покорми немного, — глаз с него не спускать! — Командир поднялся и решительно оправил гимнастерку. — Боевая тревога! Дежурное отделение ко мне!..
Через час тяжело груженный обоз, визжа несмазанными колесами и застревая на вывороченных корнях, тронулся из соснового сквозняка вдоль распадка по направлению к болотам. Денисов шагал за телегой, груженной мешками с мукой. Его мотало при каждом шаге. — Иди-иди, цыца немецкая! — однообразно покрикивал Сапук, и скучная злоба звучала в его голосе. Разжиженный утренний туман стоял между красноватых стволов, трещали шишки, и от густого чистого запаха смолы слипались угнетенные мысли. Далеко позади бухали редкие винтовочные выстрелы, накрываемые автоматной трескотней, — дежурное отделение, не вступая в открытый бой, тормозило продвижение немцев. Солнце уже начинало припекать. День обещал быть жарким. — Я не дойду, — подумал Денисов. — А если дойду, то Хильпе с пулеметами ждет нас на той стороне болота. Отвратительный низенький и толстый Хильпе, намокший от пота, — исполнительный служака. Он знал, что сейчас Хильпе трясется в кабине переднего грузовика. Это был третий «прокол сути». В тридцать шестом году, читая о боях на подступах к Овьедо, он вдруг увидел красную колючую землю, черные камни и плоские синие безжизненные верхушки гор. Над всей Испанией безоблачное небо. «Прокол» не содержал позитивной информации. Просто картинка. Воспроизвести ее не удалось. А критерий существования любого материального явления есть воспроизводимость. Кажется, еще Лэнгмюр писал об этом. «Наука о явлениях, которых нет». Подтверждение он получил три года спустя, когда беседовал с летчиком, побывавшим у Овьедо, тот подробно описал местность, — узнавалось до мельчайших деталей. Интересно, что все три «прокола» были с интервалами в шесть лет: тридцатый, тридцать шестой и сорок второй годы. Откуда такая периодичность? Или случайное совпадение? Она явно не связана с масштабом событий — начало войны, например, он просто не почувствовал. Может быть, периодичность имеет внеземной источник? Но это предположение заведет слишком далеко. Во всяком случае ясно, что для «прокола сути» необходима предельная концентрация сознания. Как тогда — на мосту. Это можно достичь путем тренировки. Скажем — обычная медитация. Скажем — самогипноз. «Иисусова молитва», «экзерциции», «логос-медитация», «путь суфиев» — и так далее. Впрочем, теперь это не нужно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25