Отец Алика и Ларки. И Сашин отец. Даже
больше, чем отец. Иван Павлович. Палыч.
- Алик поскользнулся! - охотно объяснил Саша и почувствовал себя до
невозможности фальшиво. - Ты такой неловкий, Алик.
Алик уже встал и снизу смотрел, как они обнимаются. Иван Павлович
отодвинул Сашу, полюбовался на награды.
- Пошли на кухню, герой. Все спят, поговорить нам больше негде.
В общей на весь коридор кухне, Иван Павлович разжег керогаз, поставил
чайник, дождался, пока уйдет принесший хлеб, сахар и банку американской
колбасы Алик, спросил Сашу, чинно сидевшего на табурете:
- Так почему же ты все-таки опоздал на трое суток?
- Да билета не мог достать, - беспечно ответил Саша.
- Это ты не мог достать билета? Врешь.
- Ну, тогда как на духу. Загулял.
- Ладно, Сашок. Врать тебе незачем. Милицейское начальство перед тем,
как встретиться с тобой, со мной советовалось.
- Вот всегда так, Иван Павлович, - обиженно закончил Саша, - из меня
дурачка делаете...
- А ты?
- Что я?
- Сейчас кто из меня хотел дурака сделать?
- Так я же по службе.
- Что же это за служба такая, старших обманывать?
- Я сейчас всех обманываю, Иван Павлович, - тихо и с тоской признался
Саша.
- Ой, смотри, Сашок, как бы тебя не обманули. Схлестнулся ты с
большими мерзавцами.
- А что мне, отказываться надо было? У милиции на всю Москву одна
бригада по борьбе с бандитизмом. Ни настоящей засады устроить, ни крупной
операции с серьезной подготовкой провести не с кем и некогда. Мечется этот
взвод от одного ЧП к другому. А здесь, вы правильно заметили, большие
мерзавцы действуют. Хитрые, злые. Их без связей не зацепишь, без настоящей
информации не возьмешь. А я в этом районе и на рынке - свой. Сами небось
не забыли, из какой компании вы меня вытащили. Я и перышка не испугаюсь и
по фене сботаю. Мне здесь концы искать легче...
- По лезвию ножа ходишь. Ты особо не зарывайся. Это опасно, Саша.
- Я знаю, Иван Павлович.
- Ну и как дела?
- Поначалу вроде сразу за ниточку ухватился. Сейчас запутался слегка.
- А начальство что говорит?
- Не общаюсь пока.
- Ты из себя Ната Пинкертона не изображай. Советоваться с опытными
людьми надо, герой-одиночка!
- Так ведут же все время, Иван Павлович!
- Ну-ка расскажи подробнее.
- Не могу, не имею права. Подробнее только в отчетах пишу.
- Ясно. Тогда давай чай пить.
Иван Павлович сполоснул заварной чайник, засыпал чаю и налил кипятку,
Вдруг, не оборачиваясь, упершись руками в кухонный стол и глядя в
закопченную стену, негромко поведал:
- Ты мне как сын. И потерять тебя здесь, не на войне, для всех нас,
для меня, для Алика, для мамы, для Ларки - будет двойным горем.
- Что же это такое происходит, Иван Павлович? Там каждую минуту
гибнут люди, да какие люди! А здесь рвань, шпана, подонки спекулируют,
воруют, грабят!
- А ты за время, что здесь, где-нибудь, кроме Инвалидного рынка и
кабаков, бывал?
- Знаю я, что настоящие люди работают до изнеможения, полуголодные
ходят, все отдают тем, кто на передовой. Но эти-то существуют, действуют,
процветают!
Иван Павлович положил ладонь на сжатый Сашин кулак.
- Вот говорят: такая война, как наша, облагораживает человека. Верно.
Только хорошего в своих задатках человека. А человека с душонкой мелкой,
завистливой любая война развращает окончательно. Война, Сашок, доводит
видимую ценность человеческой жизни почти до абсолютного нуля. И эта
трагическая инфляция дает негодяям ощущение вседозволенности.
Саша встал, прошелся по кухне, подошел к двери.
- Ненавижу! И не будет им от меня пощады!
И хрястнул кулаком в дверной косяк.
- Другого от тебя не ждал, - заметил Иван Павлович и спросил
неожиданно: - Когда демобилизоваться собираешься?
- В последнюю очередь. Мне здесь еще долго довоевывать придется.
- Понятно. Альку чай пить позовем?
- Я с ним в ссоре.
- Ну а я позову все-таки.
Втроем они молча и истово - по-московски - гоняли чаи. Напившись,
Иван Павлович, глянул на часы:
- Через четыре часа за мной машина придет. Пойду сосну хоть самую
малость.
Ни на кого не глядя, Алик звонко сказал:
- Папа, я хочу знать, могут ли быть у меня какие-нибудь отношения с
этим человеком? Папа, он - хороший человек?
- Да, сынок, - небрежно ответил Иван Павлович. - Вы тут разбирайтесь,
а я - в койку.
И ушел.
Все стало прекрасным оттого, что отец во всем разобрался, все понял и
взял его, Алика, сомненья, разочарования и боль на себя. И будто ничего не
было, обнаружилась любовь, вернулась нежность, вновь возникла гордость за
человека, сидевшего напротив. На глаза накатились слезы, но, шмыгнув
носом, Алик убрал их и виновато посмотрел на Сашу.
Человек, которым опять гордился Алик, одним глотком, как водку, допил
остывший чай, злобно звякнул чашкой о блюдце, тоже поднялся, сообщил, ни к
кому не обращаясь:
- Этому человеку тоже необходимо поспать.
И зашагал по коридору. От кухонной двери Алик с любопытством наблюдал
за его торжественным шествием.
Внезапно церемониальный этот марш плачевно завершился: при выходе на
площадку, Саша нелепо взмахнув руками, с грохотом обрушился на пол. Алик в
восторге ударил себя по коленкам и возгласил:
- Так будет с каждым, кто унижает достоинства человека подлыми
ударами по заднице!
- Большой же ты мерзавец, - жалобно сказал Саша. - Как тебе это
удалось?
- Элементарная ловушка для Ларкиных хахалей. - Алик подошел, присел
рядом с Сашей на корточки. - Постоянно существующие гвоздики в косяках,
над которыми в зависимости от клиента натягиваются или не натягиваются
несколько рядов нитки нейтрального цвета. Сегодня они по некоторым
соображениям были натянуты.
- Хулиган, несчастный, - констатировал Саша и, кряхтя, поднялся.
- Ты сильно ушибся? - забеспокоился Алик. Они стояли друг против
друга.
- Я очень люблю тебя, Алька, - сказал Саша и обнял Алика за плечи.
У того задрожали губы, и он тихо признался:
- А я так измучился, думая, что не имею права любить тебя. - И
прижался лбом к Сашиному плечу. И беззвучно заплакал.
- Присядем, что ли? - предложил Саша, и они сели на ступеньки. -
Почитай стихи, Алик.
- Сейчас, - Алик вздохнул, подумал, нашел:
Вашу мысль, мечтавшую на размягченном мозгу,
Как выжиревший лакей на засаленной кушетке,
Буду дразнить об окровавленный сердца лоскут.
Досыта изыздеваюсь, нахальный и едкий.
У меня в душе ни одного седого волоса,
И старческой нежности нет в ней.
Мир оградив мощью голоса, иду красивый,
Двадцатидвухлетний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
больше, чем отец. Иван Павлович. Палыч.
- Алик поскользнулся! - охотно объяснил Саша и почувствовал себя до
невозможности фальшиво. - Ты такой неловкий, Алик.
Алик уже встал и снизу смотрел, как они обнимаются. Иван Павлович
отодвинул Сашу, полюбовался на награды.
- Пошли на кухню, герой. Все спят, поговорить нам больше негде.
В общей на весь коридор кухне, Иван Павлович разжег керогаз, поставил
чайник, дождался, пока уйдет принесший хлеб, сахар и банку американской
колбасы Алик, спросил Сашу, чинно сидевшего на табурете:
- Так почему же ты все-таки опоздал на трое суток?
- Да билета не мог достать, - беспечно ответил Саша.
- Это ты не мог достать билета? Врешь.
- Ну, тогда как на духу. Загулял.
- Ладно, Сашок. Врать тебе незачем. Милицейское начальство перед тем,
как встретиться с тобой, со мной советовалось.
- Вот всегда так, Иван Павлович, - обиженно закончил Саша, - из меня
дурачка делаете...
- А ты?
- Что я?
- Сейчас кто из меня хотел дурака сделать?
- Так я же по службе.
- Что же это за служба такая, старших обманывать?
- Я сейчас всех обманываю, Иван Павлович, - тихо и с тоской признался
Саша.
- Ой, смотри, Сашок, как бы тебя не обманули. Схлестнулся ты с
большими мерзавцами.
- А что мне, отказываться надо было? У милиции на всю Москву одна
бригада по борьбе с бандитизмом. Ни настоящей засады устроить, ни крупной
операции с серьезной подготовкой провести не с кем и некогда. Мечется этот
взвод от одного ЧП к другому. А здесь, вы правильно заметили, большие
мерзавцы действуют. Хитрые, злые. Их без связей не зацепишь, без настоящей
информации не возьмешь. А я в этом районе и на рынке - свой. Сами небось
не забыли, из какой компании вы меня вытащили. Я и перышка не испугаюсь и
по фене сботаю. Мне здесь концы искать легче...
- По лезвию ножа ходишь. Ты особо не зарывайся. Это опасно, Саша.
- Я знаю, Иван Павлович.
- Ну и как дела?
- Поначалу вроде сразу за ниточку ухватился. Сейчас запутался слегка.
- А начальство что говорит?
- Не общаюсь пока.
- Ты из себя Ната Пинкертона не изображай. Советоваться с опытными
людьми надо, герой-одиночка!
- Так ведут же все время, Иван Павлович!
- Ну-ка расскажи подробнее.
- Не могу, не имею права. Подробнее только в отчетах пишу.
- Ясно. Тогда давай чай пить.
Иван Павлович сполоснул заварной чайник, засыпал чаю и налил кипятку,
Вдруг, не оборачиваясь, упершись руками в кухонный стол и глядя в
закопченную стену, негромко поведал:
- Ты мне как сын. И потерять тебя здесь, не на войне, для всех нас,
для меня, для Алика, для мамы, для Ларки - будет двойным горем.
- Что же это такое происходит, Иван Павлович? Там каждую минуту
гибнут люди, да какие люди! А здесь рвань, шпана, подонки спекулируют,
воруют, грабят!
- А ты за время, что здесь, где-нибудь, кроме Инвалидного рынка и
кабаков, бывал?
- Знаю я, что настоящие люди работают до изнеможения, полуголодные
ходят, все отдают тем, кто на передовой. Но эти-то существуют, действуют,
процветают!
Иван Павлович положил ладонь на сжатый Сашин кулак.
- Вот говорят: такая война, как наша, облагораживает человека. Верно.
Только хорошего в своих задатках человека. А человека с душонкой мелкой,
завистливой любая война развращает окончательно. Война, Сашок, доводит
видимую ценность человеческой жизни почти до абсолютного нуля. И эта
трагическая инфляция дает негодяям ощущение вседозволенности.
Саша встал, прошелся по кухне, подошел к двери.
- Ненавижу! И не будет им от меня пощады!
И хрястнул кулаком в дверной косяк.
- Другого от тебя не ждал, - заметил Иван Павлович и спросил
неожиданно: - Когда демобилизоваться собираешься?
- В последнюю очередь. Мне здесь еще долго довоевывать придется.
- Понятно. Альку чай пить позовем?
- Я с ним в ссоре.
- Ну а я позову все-таки.
Втроем они молча и истово - по-московски - гоняли чаи. Напившись,
Иван Павлович, глянул на часы:
- Через четыре часа за мной машина придет. Пойду сосну хоть самую
малость.
Ни на кого не глядя, Алик звонко сказал:
- Папа, я хочу знать, могут ли быть у меня какие-нибудь отношения с
этим человеком? Папа, он - хороший человек?
- Да, сынок, - небрежно ответил Иван Павлович. - Вы тут разбирайтесь,
а я - в койку.
И ушел.
Все стало прекрасным оттого, что отец во всем разобрался, все понял и
взял его, Алика, сомненья, разочарования и боль на себя. И будто ничего не
было, обнаружилась любовь, вернулась нежность, вновь возникла гордость за
человека, сидевшего напротив. На глаза накатились слезы, но, шмыгнув
носом, Алик убрал их и виновато посмотрел на Сашу.
Человек, которым опять гордился Алик, одним глотком, как водку, допил
остывший чай, злобно звякнул чашкой о блюдце, тоже поднялся, сообщил, ни к
кому не обращаясь:
- Этому человеку тоже необходимо поспать.
И зашагал по коридору. От кухонной двери Алик с любопытством наблюдал
за его торжественным шествием.
Внезапно церемониальный этот марш плачевно завершился: при выходе на
площадку, Саша нелепо взмахнув руками, с грохотом обрушился на пол. Алик в
восторге ударил себя по коленкам и возгласил:
- Так будет с каждым, кто унижает достоинства человека подлыми
ударами по заднице!
- Большой же ты мерзавец, - жалобно сказал Саша. - Как тебе это
удалось?
- Элементарная ловушка для Ларкиных хахалей. - Алик подошел, присел
рядом с Сашей на корточки. - Постоянно существующие гвоздики в косяках,
над которыми в зависимости от клиента натягиваются или не натягиваются
несколько рядов нитки нейтрального цвета. Сегодня они по некоторым
соображениям были натянуты.
- Хулиган, несчастный, - констатировал Саша и, кряхтя, поднялся.
- Ты сильно ушибся? - забеспокоился Алик. Они стояли друг против
друга.
- Я очень люблю тебя, Алька, - сказал Саша и обнял Алика за плечи.
У того задрожали губы, и он тихо признался:
- А я так измучился, думая, что не имею права любить тебя. - И
прижался лбом к Сашиному плечу. И беззвучно заплакал.
- Присядем, что ли? - предложил Саша, и они сели на ступеньки. -
Почитай стихи, Алик.
- Сейчас, - Алик вздохнул, подумал, нашел:
Вашу мысль, мечтавшую на размягченном мозгу,
Как выжиревший лакей на засаленной кушетке,
Буду дразнить об окровавленный сердца лоскут.
Досыта изыздеваюсь, нахальный и едкий.
У меня в душе ни одного седого волоса,
И старческой нежности нет в ней.
Мир оградив мощью голоса, иду красивый,
Двадцатидвухлетний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20