Я осторожно выбрал момент и обратился прямо к нему. Я показал рукой на свой сундучок, который бросили к одному из шатров, и умоляющим голосом попросил:
— Мне нужен сундучок. Мне нужно обработать рану.
Хотя слов вождь не понимал, жесты он понял. Приказал принести ему сундучок. Тот поставили перед ним, и он приказал открыть его. Тщательно развернул и осмотрел все, что в нем находилось. Ничто его особенно не заинтересовало. Иногда задавал мне вопрос, на который я пытался ответить жестами.
Наконец он убедился, что в сундучке, кроме скальпеля, не было ничего опасного. Не уверен, понял ли эфиоп, что имеет дело с инструментами лекаря, однако я знаками показал ему, что хочу сделать, показывая на свою ногу и разыгрывая сцену вытаскивания стрелы. Он встал надо мной с мечом в руке и показал, что отрубит мне голову при первом намеке на предательство, но разрешил воспользоваться инструментами.
Стрела вошла в рану под таким углом, что мне было очень неудобно до нее дотянуться. Я почти терял сознание от боли, которую сам причинял себе, пока вводил в рану ложки Таиты и накрывал ими зубцы наконечника.
Пот лился с меня ручьями, когда я наконец почувствовал, что могу вытащить наконечник. К этому времени вокруг меня собралось около половины населения лагеря. Они столпились вокруг меня и, болтая, с интересом наблюдали за операцией.
Я ухватился за ложки покрепче, сжал в зубах деревянный клин и крепко его прикусил, а потом вытащил наконечник. Зрители закричали от удивления. Очевидно, они еще не видели, чтобы наконечник вытащили так просто, без нанесения серьезных повреждений раненому. Однако искусство, с каким я зашил рану и наложил полотняную повязку, произвело на них еще большее впечатление.
У любого народа, при любом уровне развития, даже у самых примитивных племен, лекарь и врач пользуются особым почетом и уважением. Я продемонстрировал свои способности самым убедительным образом, и мое положение среди эфиопов сразу изменилось.
По приказу вождя меня перенесли в один из шатров и положили на соломенный матрас. Сундучок поставили у изголовья моей постели, а одна из женщин принесла мне крупяную похлебку, кусок жареной курицы и густую простоквашу.
В то же утро, когда сняли шатры, меня положили на носилки между двух лошадей и повезли по неровным крутым тропам. К своему ужасу я увидел по положению солнца, что мы направляемся в глубь гор. Я со страхом подумал, что навсегда потерял свой народ и своих близких. Я был врачом, и это спасло мне жизнь, но одновременно сделало столь ценной добычей, что теперь меня никогда не отпустят на волю. Я понял, что стал рабом, и не только в буквальном смысле этого слова.
НЕСМОТРЯ НА ТРЯСКУ, нога моя заживала быстро. Это произвело на эфиопов еще большее впечатление, и они стали приводить ко мне всех больных и раненых своей шайки. Я вылечил стригущий лишай у одного и вытащил паразита из-под ногтя другого. Заштопал человека, который слишком много выиграл у своих друзей. У эфиопов есть склонность решать все споры с помощью кинжала. Когда одна из лошадей скинула седока в овраг, я вправил кости сломанной руки. Мне удалось закрепить их прямо, они срослись, и это повысило мою репутацию лекаря. Эфиопский вождь смотрел на меня с большим уважением. Мне предлагали брать пищу с общего блюда сразу после того, как он выберет себе лучшие куски, и только после меня к блюду допускались остальные.
Когда нога моя зажила, я снова смог ходить и мне разрешили прогуливаться по лагерю. Однако не выпускали из вида. Вооруженный воин повсюду следовал за мной, даже если я справлял нужду в скалах.
Меня держали подальше от Масары, и я видел ее только издали в начале дневного перехода и в конце, когда разбивали лагерь. Днем мы находились в разных концах каравана. Я ехал впереди, она же следовала в самом конце. Ее повсюду сопровождали тюремщицы и вооруженная стража.
Во время каждой встречи Масара бросала мне отчаянные, умоляющие взгляды, как будто я мог чем-то помочь ей. Очевидно, она была очень важным пленником. Девушка была столь красива, что я часто думал о ней и пытался понять, почему ее держат в плену. Я решил, что, скорее всего, она отказалась выйти замуж и теперь ее насильно везут к мужу. А может быть, стала пешкой в какой-нибудь политической игре.
Без знания языка у меня не было никакой надежды понять, что происходит вокруг меня, или узнать побольше об эфиопах. Я начал учить язык.
У меня слух музыканта, и я решил сыграть с ними шутку. Я внимательно прислушивался к голосам окружающих и ловил ритм и интонацию их речи. Очень скоро узнал, что вождя зовут Аркоун. Однажды утром перед отправлением каравана Аркоун отдавал приказы своим людям. Все собрались перед ним и внимательно слушали. Я подождал, пока он закончил свою длинную и горячую речь, а потом повторил ее с абсолютно теми же тоном и интонацией.
Все ошеломленно дослушали меня до конца, а потом вдруг загоготали. Они хохотали и хлопали друг друга по спинам, слезы струились у них по щекам, так как все обладали простым, но добротным чувством юмора. Я не имел ни малейшего представления о том, что я сказал, но, очевидно, сказал именно то, что нужно.
Они выкрикивали друг другу отрывки из моей речи, мотали головами и подражали надменным манерам Аркоуна. Только немного спустя удалось восстановить какое-то подобие порядка, и тогда Аркоун гордо прошествовал ко мне и выкрикнул какой-то вопрос, словно обвинял меня в чемто. Я не понял ни слова и вместо ответа выкрикнул ему слово в слово тот же самый вопрос.
На этот раз вокруг воцарился настоящий ад. Эта шутка оказалась слишком крепкой. Взрослые люди хохотали и цеплялись друг за друга, чтобы не упасть. Они визжали от смеха и вытирали слезы, а один из них даже упал в костер и опалил бороду.
Хотя пошутил я за его счет, Аркоун смеялся вместе со всеми и даже похлопал меня по спине. С этого самого момента мужчины и женщины маленького отряда стали моими учителями. Мне достаточно было указать на какой-нибудь предмет, и они тут же выкрикивали мне слово на языке гиз, которое обозначало его. Когда я начал строить предложения из этих слов, охотно поправляли меня и очень гордились моими успехами.
Мне потребовалось довольно много времени на усвоение грамматики. Глаголы спрягались совсем непохоже на египетское спряжение, а род и множественное число существительных тоже были совершенно иными. Однако через десять дней я уже мог более-менее понятно изъясняться на языке гиз и накопил приличный запас ругательств и проклятий.
Я учил их язык и лечил болезни, а также изучал нравы и обычаи. Узнал, что все они были неисправимыми игроками, и самой большой их страстью была игра, похожая на наше бао. Эту игру называли «дом», и она оказалась проще и примитивнее, чем бао.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196