– А, – вспомнил Чильдым.
– Тут вот подарок, – сказал Кильдым, смущаясь. – Кошелечек на заказ, а там денежки. Тридцать три тысячи зелеными и три триста нашими. Тебе же тридцать три года будет. И долг отдашь, и… Ну ясно, в общем…
– Ясно, – сказал Чильдым. – Иуде тоже тридцать три давали.
– Вот дурак! – огорчился Кильдым. – Я без намека.
– Мне плевать, – сказал Чильдым. – Ты всю мою жизнь исковеркал. Я знать тебя не хочу.
– Прости, – сказал Кильдым.
– Не прощу. Ненавижу. Хотел деньгами своими окончательно унизить меня?
– Опять дурак, извини, пожалуйста! Делать мне, что ли, больше нечего? Бери, брат, а то мне пора за сыном ехать, он на дачу просился.
– Сын-то не твой.
– Зато хороший.
– И жена хорошая?
– Да.
– Любишь?
– Да.
– Старая ведь.
– С ума сошел. Разве это возраст?
– Ну, счастья тебе и дальше, – пожелал Чильдым. – А я обойдусь. Квартиру продам, я теперь и в коммуналке проживу. И люди добрые есть, дают взаймы бессрочно. Обойдусь.
– Чудак! Я же не в долг, я тебе просто так даю! Они лишние у меня, они мне просто не нужны!
– Не нужны – выбрось! – сказал Чильдым.
Желваки заиграли на скулах Кильдыма. Он понимал, что брат не подначивает его, а сказал это просто так. Но прежний Кильдым проснулся в нем. И он бросил бумажник в сторону. На землю.
И сел в машину.
И уехал.
Чильдым, не глянув, куда упали деньги, вернулся домой.
Кильдым мчался по улицам, но уже через несколько кварталов остыл, притормозил.
Нет, подумал он. Это глупость. Я эти деньги ему другим способом всучу.
И помчался назад.
Все это заняло не более десяти минут.
Бумажника с деньгами не было.
Кильдым, конечно, и мысли допустить не мог, что брат взял их, поэтому он простился с ними как навсегда пропавшими. Он свозил сына на дачу, вернулся, пообедал – и подумал, что все-таки не стоит так разбрасываться. Он вспомнил, что эти деньги, в отличие от многих прежних, заработаны относительно честно, и ему стало по-человечески жалко их. Вызвав своих людей, он дал задачу: найти. С шальных денег люди шалеют, искать по шальным местам: шалманам, ресторанам, притонам, милицейским отделениям.
Подручные старались, вечером один из них привез благую весть: в одном из дворов на улице Мичурина пир идет и весь стол долларами завален.
Так Кильдым и оказался во дворе дома Змея, въехав туда на серебристом «мерседесе».
Глава сорок четвертая
и, как ни странно, последняя,
хотя автор был уверен, что глав будет семьдесят семь, а события будут разворачиваться еще довольно долго; он уверен был, что герои, выпив отвальную, уедут на вокзал; правда, там выяснится, что Парфенов, несмотря на свою практичность, напутал: астраханский поезд идет по четным числам, а наступило уже девятое, то есть нечетное, но тяга в дорогу столь велика, что они, увидев приоткрытую дверь медленно движущегося товарного поезда, на ходу запрыгнут туда, поезд же этот, поманеврировав, двинется не на Москву, а в противоположном направлении – на Андижан, это друзья выяснят только наутро у железнодорожника на полустанке, где они застрянут надолго; они сойдут, чтобы переменить направление, но на полустанке останавливается один поезд в трое суток, а выпить, естественно, хочется, а запасы кончились, а при полустанке ничего нет, но есть рядом село, куда снаряжают оказавшегося более бодрым Писателя, тот идет, находит водку, решает отправить телеграмму домой, на почте видит девушку совершенно невероятной красоты и проводит с нею в разговорах до конца ее рабочего дня, а потом до вечера тринадцать часов подряд, в результате девушка невероятной красоты невероятным образом влюбляется в него, Писатель идет к ее родителям свататься, они сперва ошарашены, а потом согласны, но спит Писатель один на сеновале (девушка приходила, но он удержался, сумел, брезгуя сам собою, пьяным), а наутро появляются Змей и Парфен, злые донельзя, хоть и подлечившиеся спиртом-ректификатом, который добыл для них, сгоняв куда-то на дрезине, сердобольный хозяин полустанка; они уводят Писателя, грозя разоблачением, девушка плачет, друзья же у здания сельского правления видят машину «УАЗ», которая кажется Парфену джипом, а сам он себе – рейнджером; с кличем «йо-хо-хо!» он садится за руль, видит торчащие в замке зажигания простодушным деревенским обычаем ключи, заводит машину, Змей и Писатель впрыгивают, и они мчатся по бескрайней степи, испытывая необыкновенный восторг и сожалея лишь о том, что нет за ними погони; но тут появляется и погоня в лице настоящего джипа – «лендровера», в котором оказываются лихие люди с большой дороги, заметившие мчащийся по пустой степи странный «уазик» и решившие проверить, кто это пытается стороной объехать их; Парфен мчится, «йо-хо-хо!» – и вдруг стрельба, прицельная стрельба по колесам, «уазик» чуть не переворачивается, останавливается, лихие люди с автоматами приказывают друзьям выйти, что Парфен и Змей исполняют, а Писатель не может: он слишком много выпил, его укачало, он бесчувственно спит; обнаружив портфель с кучей долларов, лихие люди (двое) с криками «йо-хо-хо!» обыскивают машину, выбросив в пыль Писателя; ничего не найдя, вместо того чтобы удовлетвориться уже имеющимися долларами, они начинают пытать Змея и Парфена, издеваться над ними, дознаваясь, где у них еще доллары; Писатель, очнувшись, из-под колес видит это, ему страшно, он прикидывается, что продолжает спать, но тут же становится стыдно; улучив момент, он достает монтировку, крадется – и ударяет сзади по голове одного из бандитов, второго же, растерявшегося от неожиданности, сбивает с ног Парфен, они связывают его, первый же оказывается убитым! – и это повергает в шок и Писателя, и Змея, и Парфена, но, в результате долгих философских и юридических прений на тему необходимой обороны, а главное, в результате освежения себя водкой, они приходят к осознанию того, что происшедшее произошло – и баста, к тому же Парфен убеждает Писателя, что теперь, совершив настоящее преступление, он стал окончательным гением, и они едут дальше на бандитском «лендровере», чураясь больших дорог, появляясь лишь в тех местах, где можно заправиться (в том числе и спиртным, потому что более всего они боятся протрезветь), из степной зоны они попадают в лесостепную, а потом и вовсе в лес, в болото, едут наугад, увязая, едут ночью, а наутро оказываются на сухом месте, засыпают – и просыпаются, окруженные странными людьми в посконных одеждах; эти люди не говорят по-русски, а на языке, который Парфен и Писатель не могут отнести ни к одной из известных им групп, они живут в бревенчатых домах, они уверены, что с их острова нет дороги, потому что никому еще не удавалось преодолеть окружающую топь, почему-то теплую и не замерзающую даже зимой, или загатить ее (да они уже и не стремятся к этому), самые старые из них смутно помнят о прежней жизни и о событиях, которые привели их сюда, но это воспринимается их сородичами как полусказочные предания, они живут натуральным хозяйством:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45