Но вмешательство Мак-Брайера отсрочило его смерть.
— Погодите, не торопитесь, братья мои, не обрушивайте слишком поспешно мечи, дабы кровь невинного не раздавила нас своей тяжестью. Итак, — сказал он, обращаясь к Мортону, — мы сначала поговорим с тобой, мы установим твою виновность и лишь потом отметим за дело, которому ты изменил. Разве на всех собраниях нашего войска, — продолжал он, — ты не боролся, твердый, как кремень, с истиною?
— Боролся, боролся, — раздались глухие голоса вигов.
— Он всегда настаивал на мире с язычниками, — сказал один.
— И стоял горою за черное и страшное зло индульгенции, — добавил второй.
— И собирался предать наше войско в руки Монмута! — крикнул третий. — И он первый оставил честного и мужественного Берли, когда тот грудью защищал мост. Я видел его на равнине верхом на коне, которого он искровянил шпорами, гораздо раньше, чем прекратилась перестрелка у моста.
— Господа, — сказал Мортон, — если вы хотите одолеть меня криками и отнять мою жизнь, не дав мне ответить, то это, по всей вероятности, в вашей власти. Но, совершив это убийство, вы согрешите и пред Богом и пред людьми.
— Говорю вам, выслушайте этого юношу, — сказал Мак-Брайер. — Небо свидетель, что скорбели о нем душою, жаждали, чтобы он увидел свет истины, чтобы отдал свои дарования на защиту ее. Но он ослеплен своими суетными и бренными знаниями и презрел свет, сиявший пред ним.
Крики стихли, и Мортон воспользовался наступившей тишиной, чтобы напомнить о своей верности общему делу, которую он доказал во время переговоров с Монмутом, а также о своем деятельном участии в последовавшей затем битве.
— Я не могу, господа, — сказал он, — во всем и до конца идти с вами, не останавливаясь ни перед чем, как вам того бы хотелось; я не могу предписывать тем, кто разделяет мои религиозные убеждения, применять средства, подавляющие верования других, но никто больше меня не стремится к утверждению нашей законной свободы. Должен добавить, что, если бы в военном совете и другие держались бы того же мнения или пожелали сражаться в бою бок о бок со мною, мы не бежали бы от неприятеля и не занимались сейчас препирательствами, а вложили бы нынешним вечером в ножны наши мечи или размахивали бы ими, торжественно празднуя решительную победу.
— Он произнес это слово, — отозвался один из присутствующих, — он признался в суетном себялюбии, он признался в эрастианстве. Так пусть же он умрет заслуженной смертью.
— Помолчите еще немного, — сказал Мак-Брайер, — ибо я хочу продлить испытание. Разве не с твоей помощью этот язычник Эвендел дважды ускользнул от плена и смерти? Не ты ли спас Майлса Беллендена и его разбойничий гарнизон от карающего меча?
— Я горд подтвердить, что в обоих случаях ваши слова справедливы.
— Вот! Вы видите, — продолжал Мак-Брайер, — снова уста его произнесли слово. И не совершал ли ты этих дел ради мадианитянки, ради отродья епископальной церкви, приманки, которою сатана завлекает в свою западню? Не свершил ли ты всего этого в угоду Эдит Белленден?
— Не вам, — смело ответил Мортон, — судить о моих чувствах к этой молодой леди, но все, что я сделал, я сделал бы и в том случае, если бы ее и вовсе не существовало на свете.
— Ты дерзко восстаешь против истины, — сказал какой-то мрачный камеронец. — Не хотел ли ты, выпустив из замка старую женщину, эту Маргарет Белленден, и ее внучку, помешать мудрому и благочестивому плану Джона Белфура Берли, который задумал привлечь на нашу сторону Бэзила Олифанта, согласившегося сражаться за нас, если мы отдадим ему мирские владения этой женщины?
— Я ничего не слышал об этом замысле, — ответил Мортон, — и уже поэтому не мог помешать ему. И кроме того, неужели ваша религия позволяет вам прибегать к таким недостойным и безнравственным приемам вербовки сторонников?
— Остановись, — несколько смутившись, сказал Мак-Брайер, — не тебе учить тех, кто ревностно исповедует веру, не тебе судить об обязанностях, возлагаемых на нас служением ковенанту. Итак, ты сам признался в своих прегрешениях и в прискорбном забвении нашего дела. Содеянного тобой достаточно, чтобы погубить войско, будь оно столь же неисчислимо, как песчинки на морском берегу. Мы считаем, что не вправе отпустить тебя целым и невредимым, раз ты отдан в наши руки самим провидением, и притом в то самое время, когда мы молились словами праведного Иисуса Навина: «Что делать нам, когда народ Израиля обращается в бегство перед врагом? » И вот появляешься ты, отданный нам как бы промыслом Божиим, чтобы на тебя была обрушена казнь, какая подобает всякому, кто сотворит злое Израилю. Итак, запомни мои слова. Сегодня воскресенье, и мы не обагрим рук в этот день пролитием твоей крови, но когда пробьет двенадцатый час, знай, что время твоего пребывания на земле истекло. Поэтому используй оставшиеся мгновения, ибо они быстротечны.
Братья, возьмите пленника и обезоружьте его.
Это приказание было так неожиданно отдано и так быстро исполнено стоявшими сзади и вокруг Мортона, что, прежде чем он смог оказать какое-либо сопротивление, его схватили, обезоружили и связали руки подпругой. После того как с этим было покончено, воцарилось зловещее, ничем не нарушаемое молчание.
Камеронцы расположились вокруг большого дубового стола, посадив с собой связанного и беспомощного Мортона таким образом, чтобы он мог видеть стенные часы, которым предстояло отзвонить по нем погребальным звоном. Судившие его принялись за еду, предложив поесть и назначенной к закланию жертве, но, как легко поверить, у нее не было аппетита. Поужинав, они снова предались своим благоговейным молитвам. Мак-Брайер, чей безудержный фанатизм не был свободен, быть может, от сомнения и раскаяния, принялся молить божество подтвердить каким-либо знаком, что приготовленная для него кровавая жертва не будет отвергнута. Присутствующие замерли в ожидании: они напряженно всматривались и вслушивались, надеясь на какое-нибудь знамение, которое могло бы быть истолковано как одобрение свыше их образа действий; время от времени, следя за приближением стрелки к роковому мгновению, они бросали мрачные взгляды на циферблат. Глаза Мортона нередко обращались туда же; он с беспощадной ясностью понимал, что ничто не может продлить ему жизнь после того, как стрелка преодолеет ничтожное расстояние, которое ей еще оставалось пройти по кругу до его смертного часа. Вера в свою религию вместе с непоколебимым понятием чести и сознанием своей невиновности позволили ему провести этот страшный отрезок времени гораздо спокойнее, чем он мог бы предположить, если бы ему заранее было возвещено, что он окажется в таком положении. Нечто похожее он уже испытал, находясь во власти Клеверхауза, но тогда его поддерживало страстное и воодушевляющее чувство своей правоты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
— Погодите, не торопитесь, братья мои, не обрушивайте слишком поспешно мечи, дабы кровь невинного не раздавила нас своей тяжестью. Итак, — сказал он, обращаясь к Мортону, — мы сначала поговорим с тобой, мы установим твою виновность и лишь потом отметим за дело, которому ты изменил. Разве на всех собраниях нашего войска, — продолжал он, — ты не боролся, твердый, как кремень, с истиною?
— Боролся, боролся, — раздались глухие голоса вигов.
— Он всегда настаивал на мире с язычниками, — сказал один.
— И стоял горою за черное и страшное зло индульгенции, — добавил второй.
— И собирался предать наше войско в руки Монмута! — крикнул третий. — И он первый оставил честного и мужественного Берли, когда тот грудью защищал мост. Я видел его на равнине верхом на коне, которого он искровянил шпорами, гораздо раньше, чем прекратилась перестрелка у моста.
— Господа, — сказал Мортон, — если вы хотите одолеть меня криками и отнять мою жизнь, не дав мне ответить, то это, по всей вероятности, в вашей власти. Но, совершив это убийство, вы согрешите и пред Богом и пред людьми.
— Говорю вам, выслушайте этого юношу, — сказал Мак-Брайер. — Небо свидетель, что скорбели о нем душою, жаждали, чтобы он увидел свет истины, чтобы отдал свои дарования на защиту ее. Но он ослеплен своими суетными и бренными знаниями и презрел свет, сиявший пред ним.
Крики стихли, и Мортон воспользовался наступившей тишиной, чтобы напомнить о своей верности общему делу, которую он доказал во время переговоров с Монмутом, а также о своем деятельном участии в последовавшей затем битве.
— Я не могу, господа, — сказал он, — во всем и до конца идти с вами, не останавливаясь ни перед чем, как вам того бы хотелось; я не могу предписывать тем, кто разделяет мои религиозные убеждения, применять средства, подавляющие верования других, но никто больше меня не стремится к утверждению нашей законной свободы. Должен добавить, что, если бы в военном совете и другие держались бы того же мнения или пожелали сражаться в бою бок о бок со мною, мы не бежали бы от неприятеля и не занимались сейчас препирательствами, а вложили бы нынешним вечером в ножны наши мечи или размахивали бы ими, торжественно празднуя решительную победу.
— Он произнес это слово, — отозвался один из присутствующих, — он признался в суетном себялюбии, он признался в эрастианстве. Так пусть же он умрет заслуженной смертью.
— Помолчите еще немного, — сказал Мак-Брайер, — ибо я хочу продлить испытание. Разве не с твоей помощью этот язычник Эвендел дважды ускользнул от плена и смерти? Не ты ли спас Майлса Беллендена и его разбойничий гарнизон от карающего меча?
— Я горд подтвердить, что в обоих случаях ваши слова справедливы.
— Вот! Вы видите, — продолжал Мак-Брайер, — снова уста его произнесли слово. И не совершал ли ты этих дел ради мадианитянки, ради отродья епископальной церкви, приманки, которою сатана завлекает в свою западню? Не свершил ли ты всего этого в угоду Эдит Белленден?
— Не вам, — смело ответил Мортон, — судить о моих чувствах к этой молодой леди, но все, что я сделал, я сделал бы и в том случае, если бы ее и вовсе не существовало на свете.
— Ты дерзко восстаешь против истины, — сказал какой-то мрачный камеронец. — Не хотел ли ты, выпустив из замка старую женщину, эту Маргарет Белленден, и ее внучку, помешать мудрому и благочестивому плану Джона Белфура Берли, который задумал привлечь на нашу сторону Бэзила Олифанта, согласившегося сражаться за нас, если мы отдадим ему мирские владения этой женщины?
— Я ничего не слышал об этом замысле, — ответил Мортон, — и уже поэтому не мог помешать ему. И кроме того, неужели ваша религия позволяет вам прибегать к таким недостойным и безнравственным приемам вербовки сторонников?
— Остановись, — несколько смутившись, сказал Мак-Брайер, — не тебе учить тех, кто ревностно исповедует веру, не тебе судить об обязанностях, возлагаемых на нас служением ковенанту. Итак, ты сам признался в своих прегрешениях и в прискорбном забвении нашего дела. Содеянного тобой достаточно, чтобы погубить войско, будь оно столь же неисчислимо, как песчинки на морском берегу. Мы считаем, что не вправе отпустить тебя целым и невредимым, раз ты отдан в наши руки самим провидением, и притом в то самое время, когда мы молились словами праведного Иисуса Навина: «Что делать нам, когда народ Израиля обращается в бегство перед врагом? » И вот появляешься ты, отданный нам как бы промыслом Божиим, чтобы на тебя была обрушена казнь, какая подобает всякому, кто сотворит злое Израилю. Итак, запомни мои слова. Сегодня воскресенье, и мы не обагрим рук в этот день пролитием твоей крови, но когда пробьет двенадцатый час, знай, что время твоего пребывания на земле истекло. Поэтому используй оставшиеся мгновения, ибо они быстротечны.
Братья, возьмите пленника и обезоружьте его.
Это приказание было так неожиданно отдано и так быстро исполнено стоявшими сзади и вокруг Мортона, что, прежде чем он смог оказать какое-либо сопротивление, его схватили, обезоружили и связали руки подпругой. После того как с этим было покончено, воцарилось зловещее, ничем не нарушаемое молчание.
Камеронцы расположились вокруг большого дубового стола, посадив с собой связанного и беспомощного Мортона таким образом, чтобы он мог видеть стенные часы, которым предстояло отзвонить по нем погребальным звоном. Судившие его принялись за еду, предложив поесть и назначенной к закланию жертве, но, как легко поверить, у нее не было аппетита. Поужинав, они снова предались своим благоговейным молитвам. Мак-Брайер, чей безудержный фанатизм не был свободен, быть может, от сомнения и раскаяния, принялся молить божество подтвердить каким-либо знаком, что приготовленная для него кровавая жертва не будет отвергнута. Присутствующие замерли в ожидании: они напряженно всматривались и вслушивались, надеясь на какое-нибудь знамение, которое могло бы быть истолковано как одобрение свыше их образа действий; время от времени, следя за приближением стрелки к роковому мгновению, они бросали мрачные взгляды на циферблат. Глаза Мортона нередко обращались туда же; он с беспощадной ясностью понимал, что ничто не может продлить ему жизнь после того, как стрелка преодолеет ничтожное расстояние, которое ей еще оставалось пройти по кругу до его смертного часа. Вера в свою религию вместе с непоколебимым понятием чести и сознанием своей невиновности позволили ему провести этот страшный отрезок времени гораздо спокойнее, чем он мог бы предположить, если бы ему заранее было возвещено, что он окажется в таком положении. Нечто похожее он уже испытал, находясь во власти Клеверхауза, но тогда его поддерживало страстное и воодушевляющее чувство своей правоты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150