Начальник уголовной полиции, явившийся сюда по просьбе Мегрэ, расположился в кресле, а на табурете, который обычно занимает допрашиваемый, поместился комиссар Коломбани из Сюрте «Общенациональная уголовная полиция Франции.». Поскольку уголовная полиция занимается в принципе только Парижем и прилегающим районом, именно Коломбани вместе с провинциальными опербригадами вот уже пять месяцев расследует дело «пикардийских убийц», как журналисты окрестили банду после ее первого преступления. Ранним утром он встретился с Мегрэ и передал ему свои материалы.
Тем же ранним утром, около девяти, один из инспекторов, оставленных на улице Сицилийского Короля, постучался в кабинет комиссара и доложил:
— Он здесь.
Речь шла о содержателе «Золотого льва». Утро оказалось для него мудреней вечера. Испитой, небритый, помятый, он окликнул инспектора, расхаживающего перед домом:
— Мне надо на набережную.
— Идите.
— Боюсь.
— Я вас провожу.
Но разве Виктора не завалили прямо на улице, в толпе?
— Возьмем лучше такси. Плачу я.
Когда он вошел в кабинет, Мегрэ листал его дело: у хозяина было на счету три судимости.
— Даты вспомнил?
— Да. Я подумал: будь что будет. Коль скоро вы обещаете меня защитить…
От него разило трусостью и хворью. Весь его облик наводил на мысль о худосочии. А ведь этого субъекта дважды судили за развратные действия.
— На первую их отлучку я не обратил особого внимания, а вот вторая меня насторожила.
— Вторая? То есть двадцать первого ноября?
— Откуда вы знаете?
— Оттуда, что я тоже умею думать и читаю газеты. Я заподозрил, что это они, но никак этого не показал.
— А они догадались, что ты их расколол?
— Не знаю. Но сунули мне тысячу франков.
— Вчера ты сказал — пятьсот.
— Я ошибся. А пригрозил мне Карел в следующий раз, когда они вернулись.
— Уезжали они на машине?
— Не знаю. Из дома, во всяком случае, они уходили пешком.
— А другой, тот, кого ты знаешь, появлялся за несколько дней до отъезда?
— Сейчас вспоминаю, что да.
— Он тоже спал с Марией?
— Нет.
— Теперь будь любезен мне кое в чем признаться. Две свои первые судимости помнишь?
— Я же молодой был!
— Тем это омерзительней… Так вот, насколько я тебя себе представляю, ты не мог не положить глаз на Марию.
— Я пальцем ее не тронул.
— Еще бы! Ты их боялся.
— Ее тоже.
— Ладно. На этот раз ты хоть не врешь. Только ты не ограничился тем, что время от времени заглядывал к ним в номер. Ну, признавайся!
— Верно. Я провертел дырку в стене и старался, чтобы соседнюю комнату занимали как можно реже.
— Кто спал с Марией?
— Все.
— И мальчишка?
— Он в особенности.
— Вчера ты сказал, что он, возможно, ее брат.
— Но он же на нее похож. Он был влюблен сильнее всего. Часто плакал — я сам видел. Оставаясь с ней, умолял ее.
— О чем?
— Не знаю. Они говорили не по-французски. Когда с ней ночевал другой, парень, случалось, уходил и напивался в одиночку в маленьком бистро на улице Розъе.
— Мужчины ссорились?
— Да, не жаловали друг друга.
— Ты вправду не знаешь, кому принадлежала испачканная кровью рубашка, которую на твоих глазах стирали в тазу?
— Не уверен. Я видел ее на Викторе, но им случалось меняться тряпками.
— Кто из тех, что жили у тебя, был, по-твоему, за главного?
— Главного у них не было. Если возникала драка, Мария прикрикивала на них, и они унимались.
Содержатель меблирашки вернулся к себе в трущобу, по-прежнему сопровождаемый инспектором, к которому он, исходя потом от страха, робко жался на улице. Разило от него еще противней, чем обычно: страх всегда дурно пахнет.
И теперь следователь Комельо в стоячем воротничке, темном галстуке и безупречном костюме смотрел на Мегрэ, взгромоздившегося на подоконник, спиной ко двору.
— Женщина ничего не сказала и не скажет, — говорил комиссар, перемежая слова мелкими затяжками. — А у нас со вчерашнего вечера по Парижу бродят три вырвавшихся на свободу хищника — Сергей Мадош, Карел и маленький Петр, который, несмотря на нежный возраст, отнюдь не похож на мальчика из церковного хора. Я уж не говорю о том, кто их навещал и, вероятно, заправляет ими.
— Надеюсь, вы приняли необходимые меры? — перебил следователь.
Ему не терпелось уличить Мегрэ в каком-нибудь промахе: слишком уж много и слишком быстро, словно играючи, разнюхал комиссар. Сделал вид, будто занимается исключительно своим мертвецом, этим Маленьким Альбером, и, пожалуйста, — вышел на банду, которую полиция тщетно разыскивает целых пять месяцев.
— Не беспокойтесь, вокзалы предупреждены. Это ничего не даст, но так уж положено. Усилено наблюдение на дорогах и границах. Опять-таки как положено. Отправлены ориентировки и телеграммы. Всем, кому следует, позвонили. Тысячи людей подняты на ноги, но…
— Это необходимо.
— Потому и сделано. Взяты под контроль все меблирашки, особенно того же разряда, что «Золотой лев». А этим типам где-то надо ночевать.
— Только что мне по телефону жаловался на вас один мой приятель, редактор газеты. Вы якобы наотрез отказали репортерам в информации.
— Так точно. Я полагаю ненужным будоражить население Парижа сообщением о том, что по улицам города бродят испуганные нами бандиты.
— Я солидарен с Мегрэ, — вставил начальник уголовной полиции.
— Я никого не критикую, господа. Просто стараюсь составить себе определенное мнение. У вас свои методы. Особенно у комиссара Мегрэ, который предпочитает подчас идти совсем уж особыми путями. Он не всегда спешит ввести меня в курс дела, а ведь в конечном-то счете вся ответственность на мне. По моей просьбе прокурор объединил в одно производство дела Маленького Альбера и «пикардийской банды». Вот мне и хотелось бы уяснить ситуацию.
— Нам уже известно, как выбирались жертвы, — нарочито монотонно начал Мегрэ.
— Поступила информация с севера?
— В ней не было нужды. В обеих комнатах на улице Сицилийского Короля Мере обнаружил многочисленные отпечатки пальцев. На фермах эти господа орудовали в резиновых перчатках и не оставляли свидетелей, убийцы Маленького Альбера тоже были в перчатках, но постояльцы «Золотого льва» ходили дома с голыми руками. В картотеке отыскались отпечатки одного из них.
— Кого именно?
— Карела. Фамилия его Липшиц, он уроженец Чехии и пять лет назад въехал во Францию на законных основаниях с паспортом установленного образца. Был включен в группу сельскохозяйственных рабочих, направленных на крупные фермы Артуа и Пикардии.
— Почему его дактилоскопировали?
— Два года назад он привлекался по обвинению в изнасиловании и убийстве девочки в Сент-Обене, где работал на одной из ферм. Арестованный под давлением общественного мнения, он был через месяц освобожден за отсутствием улик. Потом след его теряется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Тем же ранним утром, около девяти, один из инспекторов, оставленных на улице Сицилийского Короля, постучался в кабинет комиссара и доложил:
— Он здесь.
Речь шла о содержателе «Золотого льва». Утро оказалось для него мудреней вечера. Испитой, небритый, помятый, он окликнул инспектора, расхаживающего перед домом:
— Мне надо на набережную.
— Идите.
— Боюсь.
— Я вас провожу.
Но разве Виктора не завалили прямо на улице, в толпе?
— Возьмем лучше такси. Плачу я.
Когда он вошел в кабинет, Мегрэ листал его дело: у хозяина было на счету три судимости.
— Даты вспомнил?
— Да. Я подумал: будь что будет. Коль скоро вы обещаете меня защитить…
От него разило трусостью и хворью. Весь его облик наводил на мысль о худосочии. А ведь этого субъекта дважды судили за развратные действия.
— На первую их отлучку я не обратил особого внимания, а вот вторая меня насторожила.
— Вторая? То есть двадцать первого ноября?
— Откуда вы знаете?
— Оттуда, что я тоже умею думать и читаю газеты. Я заподозрил, что это они, но никак этого не показал.
— А они догадались, что ты их расколол?
— Не знаю. Но сунули мне тысячу франков.
— Вчера ты сказал — пятьсот.
— Я ошибся. А пригрозил мне Карел в следующий раз, когда они вернулись.
— Уезжали они на машине?
— Не знаю. Из дома, во всяком случае, они уходили пешком.
— А другой, тот, кого ты знаешь, появлялся за несколько дней до отъезда?
— Сейчас вспоминаю, что да.
— Он тоже спал с Марией?
— Нет.
— Теперь будь любезен мне кое в чем признаться. Две свои первые судимости помнишь?
— Я же молодой был!
— Тем это омерзительней… Так вот, насколько я тебя себе представляю, ты не мог не положить глаз на Марию.
— Я пальцем ее не тронул.
— Еще бы! Ты их боялся.
— Ее тоже.
— Ладно. На этот раз ты хоть не врешь. Только ты не ограничился тем, что время от времени заглядывал к ним в номер. Ну, признавайся!
— Верно. Я провертел дырку в стене и старался, чтобы соседнюю комнату занимали как можно реже.
— Кто спал с Марией?
— Все.
— И мальчишка?
— Он в особенности.
— Вчера ты сказал, что он, возможно, ее брат.
— Но он же на нее похож. Он был влюблен сильнее всего. Часто плакал — я сам видел. Оставаясь с ней, умолял ее.
— О чем?
— Не знаю. Они говорили не по-французски. Когда с ней ночевал другой, парень, случалось, уходил и напивался в одиночку в маленьком бистро на улице Розъе.
— Мужчины ссорились?
— Да, не жаловали друг друга.
— Ты вправду не знаешь, кому принадлежала испачканная кровью рубашка, которую на твоих глазах стирали в тазу?
— Не уверен. Я видел ее на Викторе, но им случалось меняться тряпками.
— Кто из тех, что жили у тебя, был, по-твоему, за главного?
— Главного у них не было. Если возникала драка, Мария прикрикивала на них, и они унимались.
Содержатель меблирашки вернулся к себе в трущобу, по-прежнему сопровождаемый инспектором, к которому он, исходя потом от страха, робко жался на улице. Разило от него еще противней, чем обычно: страх всегда дурно пахнет.
И теперь следователь Комельо в стоячем воротничке, темном галстуке и безупречном костюме смотрел на Мегрэ, взгромоздившегося на подоконник, спиной ко двору.
— Женщина ничего не сказала и не скажет, — говорил комиссар, перемежая слова мелкими затяжками. — А у нас со вчерашнего вечера по Парижу бродят три вырвавшихся на свободу хищника — Сергей Мадош, Карел и маленький Петр, который, несмотря на нежный возраст, отнюдь не похож на мальчика из церковного хора. Я уж не говорю о том, кто их навещал и, вероятно, заправляет ими.
— Надеюсь, вы приняли необходимые меры? — перебил следователь.
Ему не терпелось уличить Мегрэ в каком-нибудь промахе: слишком уж много и слишком быстро, словно играючи, разнюхал комиссар. Сделал вид, будто занимается исключительно своим мертвецом, этим Маленьким Альбером, и, пожалуйста, — вышел на банду, которую полиция тщетно разыскивает целых пять месяцев.
— Не беспокойтесь, вокзалы предупреждены. Это ничего не даст, но так уж положено. Усилено наблюдение на дорогах и границах. Опять-таки как положено. Отправлены ориентировки и телеграммы. Всем, кому следует, позвонили. Тысячи людей подняты на ноги, но…
— Это необходимо.
— Потому и сделано. Взяты под контроль все меблирашки, особенно того же разряда, что «Золотой лев». А этим типам где-то надо ночевать.
— Только что мне по телефону жаловался на вас один мой приятель, редактор газеты. Вы якобы наотрез отказали репортерам в информации.
— Так точно. Я полагаю ненужным будоражить население Парижа сообщением о том, что по улицам города бродят испуганные нами бандиты.
— Я солидарен с Мегрэ, — вставил начальник уголовной полиции.
— Я никого не критикую, господа. Просто стараюсь составить себе определенное мнение. У вас свои методы. Особенно у комиссара Мегрэ, который предпочитает подчас идти совсем уж особыми путями. Он не всегда спешит ввести меня в курс дела, а ведь в конечном-то счете вся ответственность на мне. По моей просьбе прокурор объединил в одно производство дела Маленького Альбера и «пикардийской банды». Вот мне и хотелось бы уяснить ситуацию.
— Нам уже известно, как выбирались жертвы, — нарочито монотонно начал Мегрэ.
— Поступила информация с севера?
— В ней не было нужды. В обеих комнатах на улице Сицилийского Короля Мере обнаружил многочисленные отпечатки пальцев. На фермах эти господа орудовали в резиновых перчатках и не оставляли свидетелей, убийцы Маленького Альбера тоже были в перчатках, но постояльцы «Золотого льва» ходили дома с голыми руками. В картотеке отыскались отпечатки одного из них.
— Кого именно?
— Карела. Фамилия его Липшиц, он уроженец Чехии и пять лет назад въехал во Францию на законных основаниях с паспортом установленного образца. Был включен в группу сельскохозяйственных рабочих, направленных на крупные фермы Артуа и Пикардии.
— Почему его дактилоскопировали?
— Два года назад он привлекался по обвинению в изнасиловании и убийстве девочки в Сент-Обене, где работал на одной из ферм. Арестованный под давлением общественного мнения, он был через месяц освобожден за отсутствием улик. Потом след его теряется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38