Вот почему с сегодняшнего утра два инспектора обходят все кварталы Парижа, начиная от Ратуши и площади Бастилии. Вы, должно быть, заметили, что наш покойный все время крутился в этом районе. Парижанин дико привязан к своему кварталу, словно лишь там чувствует себя уверенно.
— Вы надеетесь, что вскоре решите загадку?
— Я надеюсь решить ее рано или поздно. Ну, кажется, все сказал. Нет, я не упомянул о пятнышке лака.
— О каком еще пятнышке?
— На брюках. Его обнаружил опять-таки Мере, хотя оно еле заметно. Он утверждает, что лак свежий. Добавил, что мебель этим лаком покрыли самое большее три-четыре дня назад. Я разослал людей по вокзалам, начиная с Лионского.
— Почему именно с Лионского?
— Потому что он представляет собой как бы продолжение района вокруг площади Бастилии.
— А при чем тут вокзал?
Мегрэ вздохнул. Господи, до чего же нудно все это разжевывать! Как может судебный следователь отличаться таким полным отсутствием элементарного чувства реальности? И как люди, ни разу в жизни не бывавшие в бистро, в агентстве ПГТ, на скаковом поле, люди, не понимающие, что означает на жаргоне «горючее», смеют воображать, будто они способны проникнуть в душу преступника?
— У вас должно лежать мое донесение.
— Я перечел его несколько раз.
— Когда в одиннадцать утра в среду потерпевший впервые позвонил мне, его преследовали уже давно. По меньшей мере с вечера. Он не сразу решил уведомить полицию. Надеялся, что сам выкрутится. Однако уже струхнул. Понимал, что дело идет о его жизни. Следовательно, должен был избегать безлюдья: толпа служила ему прикрытием. Не осмелился он и вернуться домой — убийца мог ворваться вслед за ним и прикончить его. Даже в Париже не так уж много мест, открытых всю ночь. Если не считать монмартрских кабаре, это только вокзалы. Они освещены, залы ожидания в них никогда не пустуют. Так вот, в понедельник скамьи в зале ожидания третьего класса на Лионском вокзале были заново покрыты лаком. Мере утверждает, что лак идентичен тому, что на брюках.
— Вокзальных служащих опросили?
— Да, и продолжают опрашивать.
— В общем, несмотря ни на что, известных результатов вы добились.
— Да, несмотря ни на что. Я знаю также, в какой момент пострадавший изменил свои намерения.
— Какие намерения?
Г-жа Мегрэ налила мужу чашку отвара и знаком велела: «Пей, пока горячий».
— Как я уже сказал, сперва он решил, что выпутается сам. Потом, в среду утром, ему пришло на ум обратиться ко мне. Он продолжал эти попытки до четырех дня. Что случилось затем — не знаю. Может быть, послав нам свой последний SOS из почтового отделения на улице Фобур-Сен-Дени, он вообразил, что мы ему не поможем. Во всяком случае, часом позднее, около пяти, он зашел в пивную на улице Сент-Антуан.
— Выходит, в конце концов какой-то свидетель все-таки появился?
— Нет, господин следователь. Эти сведения — от Жанвье: он предъявлял фотографию и опрашивал официантов во всех кафе. Короче, покойный заказал сюз, деталь, которая подтверждает, что ошибиться насчет него мы не могли, и потребовал конверт. Не почтовую бумагу, а только конверт. Затем сунул его в карман, взял в кассе жетон и бросился в телефонную будку. Дозвониться ему удалось: кассирша слышала, как сработал автомат.
— Но звонил он не вам?
— Нет, — не без обиды признался Мегрэ. — Он обратился не к нам. Что же касается желтой машины…
— Есть сведения?
— Они неточны, но совпадают с остальным. Набережную Генриха Четвертого знаете?
— Это со стороны площади Бастилии?
— Так точно. Как видите, район, где разворачивались события, столь ограничен, что кажется, будто все двигалось по кругу. Набережная Генриха Четвертого — одно из самых тихих и малолюдных мест Парижа. Ни магазинов, ни бистро, одни жилые дома. В среду, ровно в восемь десять вечера, некий юный доставщик телеграмм приметил там желтую машину. Она бросилась ему в глаза потому, что стояла у дома шестьдесят три, куда он как раз нес телеграмму. В моторе, открыв капот, копались двое мужчин.
— Приметы он запомнил?
— Нет. Было темно.
— А номер машины?
— Тоже нет. Людям редко приходит в голову запоминать номера автомобилей. Важно другое: машина была развернута в сторону Аустерлицкого моста, и часы показывали десять минут девятого. А результаты вскрытия дают основания полагать, что убийство произошло между восьмью и десятью вечера.
— Вы считаете, состояние здоровья вскоре позволит вам выйти из дома?
— Следователь поостыл, но сдаваться не собирался.
— Не знаю.
— В каком направлении ведет; вы теперь расследование?
— Да ни в каком. Жду. Что мне еще остается? Согласитесь, мы сейчас на мертвой точке. Мы, вернее, наши люди, сделали все, что могли. Остается только ждать.
— Чего?
— Не важно чего. Того, что произойдет. Может быть, свидетельских показаний. Может быть, новых фактов.
— Вы думаете, они обнаружатся?
— Надеюсь.
— Благодарю. Я доложу прокурору о нашем разговоре. Поправляйтесь, господин комиссар.
— Благодарю, господин следователь.
Мегрэ положил трубку с важным, как у индюка, видом. Уголком глаза он следил за женой, чувствуя, что она полна глухой тревоги, хотя и взялась опять за вязанье.
— Тебе не кажется, что ты зашел слишком далеко?
— В каком смысле?
— Сознайся, ты над ним потешался.
— Ты находишь?
В голосе комиссара прозвучало неподдельное удивление. В сущности, он говорил совершенно серьезно. Не сказал ни одного неискреннего слова, даже насчет сомнений в опасности своего недомогания. Время от времени, когда расследование шло не так, как следовало бы, Мегрэ действительно случалось слечь или запереться у себя дома. Тут с ним носились. Ходили вокруг него на цыпочках. Он вырывался из суеты и шума уголовной полиции, уходил о г бесконечных вопросов со всех сторон и бесчисленных текущих дел. Сослуживцы навещали его или звонили. Все старались быть с ним потерпеливей, справлялись о здоровье. Ценой нескольких порций проглоченного с гримасой отвара он получал о г г-жи Мегрэ несколько стаканов отменного домашнего грога.
Спору нет, у них с его мертвецом есть нечто общее, внезапно подумалось комиссару. В сущности, они держались за свой квартал не из страха черед переездом, а из нежелания менять привычный горизонт. При одной мысли, что, проснувшись, уже не увидишь надпись «Лот и Пенен», не пойдешь на работу обычной дорогой, чаще всего пешком… И он, комиссар, и его мертвец срослись со своим кварталом. Мегрэ приятно было это сознавать. Он выбил трубку, заложил в нее новую порцию табаку.
— Ты вправду думаешь, что покойник был владельцем бара?
— Допускаю, что выразился слишком категорически, но раз я так сказал, хочется, чтобы так и было. А на это похоже. Сперва-то я импровизировал, а потом почувствовал, что все сходится, и стал развивать свою мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Вы надеетесь, что вскоре решите загадку?
— Я надеюсь решить ее рано или поздно. Ну, кажется, все сказал. Нет, я не упомянул о пятнышке лака.
— О каком еще пятнышке?
— На брюках. Его обнаружил опять-таки Мере, хотя оно еле заметно. Он утверждает, что лак свежий. Добавил, что мебель этим лаком покрыли самое большее три-четыре дня назад. Я разослал людей по вокзалам, начиная с Лионского.
— Почему именно с Лионского?
— Потому что он представляет собой как бы продолжение района вокруг площади Бастилии.
— А при чем тут вокзал?
Мегрэ вздохнул. Господи, до чего же нудно все это разжевывать! Как может судебный следователь отличаться таким полным отсутствием элементарного чувства реальности? И как люди, ни разу в жизни не бывавшие в бистро, в агентстве ПГТ, на скаковом поле, люди, не понимающие, что означает на жаргоне «горючее», смеют воображать, будто они способны проникнуть в душу преступника?
— У вас должно лежать мое донесение.
— Я перечел его несколько раз.
— Когда в одиннадцать утра в среду потерпевший впервые позвонил мне, его преследовали уже давно. По меньшей мере с вечера. Он не сразу решил уведомить полицию. Надеялся, что сам выкрутится. Однако уже струхнул. Понимал, что дело идет о его жизни. Следовательно, должен был избегать безлюдья: толпа служила ему прикрытием. Не осмелился он и вернуться домой — убийца мог ворваться вслед за ним и прикончить его. Даже в Париже не так уж много мест, открытых всю ночь. Если не считать монмартрских кабаре, это только вокзалы. Они освещены, залы ожидания в них никогда не пустуют. Так вот, в понедельник скамьи в зале ожидания третьего класса на Лионском вокзале были заново покрыты лаком. Мере утверждает, что лак идентичен тому, что на брюках.
— Вокзальных служащих опросили?
— Да, и продолжают опрашивать.
— В общем, несмотря ни на что, известных результатов вы добились.
— Да, несмотря ни на что. Я знаю также, в какой момент пострадавший изменил свои намерения.
— Какие намерения?
Г-жа Мегрэ налила мужу чашку отвара и знаком велела: «Пей, пока горячий».
— Как я уже сказал, сперва он решил, что выпутается сам. Потом, в среду утром, ему пришло на ум обратиться ко мне. Он продолжал эти попытки до четырех дня. Что случилось затем — не знаю. Может быть, послав нам свой последний SOS из почтового отделения на улице Фобур-Сен-Дени, он вообразил, что мы ему не поможем. Во всяком случае, часом позднее, около пяти, он зашел в пивную на улице Сент-Антуан.
— Выходит, в конце концов какой-то свидетель все-таки появился?
— Нет, господин следователь. Эти сведения — от Жанвье: он предъявлял фотографию и опрашивал официантов во всех кафе. Короче, покойный заказал сюз, деталь, которая подтверждает, что ошибиться насчет него мы не могли, и потребовал конверт. Не почтовую бумагу, а только конверт. Затем сунул его в карман, взял в кассе жетон и бросился в телефонную будку. Дозвониться ему удалось: кассирша слышала, как сработал автомат.
— Но звонил он не вам?
— Нет, — не без обиды признался Мегрэ. — Он обратился не к нам. Что же касается желтой машины…
— Есть сведения?
— Они неточны, но совпадают с остальным. Набережную Генриха Четвертого знаете?
— Это со стороны площади Бастилии?
— Так точно. Как видите, район, где разворачивались события, столь ограничен, что кажется, будто все двигалось по кругу. Набережная Генриха Четвертого — одно из самых тихих и малолюдных мест Парижа. Ни магазинов, ни бистро, одни жилые дома. В среду, ровно в восемь десять вечера, некий юный доставщик телеграмм приметил там желтую машину. Она бросилась ему в глаза потому, что стояла у дома шестьдесят три, куда он как раз нес телеграмму. В моторе, открыв капот, копались двое мужчин.
— Приметы он запомнил?
— Нет. Было темно.
— А номер машины?
— Тоже нет. Людям редко приходит в голову запоминать номера автомобилей. Важно другое: машина была развернута в сторону Аустерлицкого моста, и часы показывали десять минут девятого. А результаты вскрытия дают основания полагать, что убийство произошло между восьмью и десятью вечера.
— Вы считаете, состояние здоровья вскоре позволит вам выйти из дома?
— Следователь поостыл, но сдаваться не собирался.
— Не знаю.
— В каком направлении ведет; вы теперь расследование?
— Да ни в каком. Жду. Что мне еще остается? Согласитесь, мы сейчас на мертвой точке. Мы, вернее, наши люди, сделали все, что могли. Остается только ждать.
— Чего?
— Не важно чего. Того, что произойдет. Может быть, свидетельских показаний. Может быть, новых фактов.
— Вы думаете, они обнаружатся?
— Надеюсь.
— Благодарю. Я доложу прокурору о нашем разговоре. Поправляйтесь, господин комиссар.
— Благодарю, господин следователь.
Мегрэ положил трубку с важным, как у индюка, видом. Уголком глаза он следил за женой, чувствуя, что она полна глухой тревоги, хотя и взялась опять за вязанье.
— Тебе не кажется, что ты зашел слишком далеко?
— В каком смысле?
— Сознайся, ты над ним потешался.
— Ты находишь?
В голосе комиссара прозвучало неподдельное удивление. В сущности, он говорил совершенно серьезно. Не сказал ни одного неискреннего слова, даже насчет сомнений в опасности своего недомогания. Время от времени, когда расследование шло не так, как следовало бы, Мегрэ действительно случалось слечь или запереться у себя дома. Тут с ним носились. Ходили вокруг него на цыпочках. Он вырывался из суеты и шума уголовной полиции, уходил о г бесконечных вопросов со всех сторон и бесчисленных текущих дел. Сослуживцы навещали его или звонили. Все старались быть с ним потерпеливей, справлялись о здоровье. Ценой нескольких порций проглоченного с гримасой отвара он получал о г г-жи Мегрэ несколько стаканов отменного домашнего грога.
Спору нет, у них с его мертвецом есть нечто общее, внезапно подумалось комиссару. В сущности, они держались за свой квартал не из страха черед переездом, а из нежелания менять привычный горизонт. При одной мысли, что, проснувшись, уже не увидишь надпись «Лот и Пенен», не пойдешь на работу обычной дорогой, чаще всего пешком… И он, комиссар, и его мертвец срослись со своим кварталом. Мегрэ приятно было это сознавать. Он выбил трубку, заложил в нее новую порцию табаку.
— Ты вправду думаешь, что покойник был владельцем бара?
— Допускаю, что выразился слишком категорически, но раз я так сказал, хочется, чтобы так и было. А на это похоже. Сперва-то я импровизировал, а потом почувствовал, что все сходится, и стал развивать свою мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38