Он наслаждался своим счастьем, окружавшим его маленьким мирком. Ему было хорошо и дома, и в мастерской, поэтому он не задавался никакими вопросами.
Жан-Жак почти сравнялся ростом с ним и на полголовы перерос Натали, которая делала вид, что очень этим расстроена. Он был отличником в лицее Карла Великого и уже готовился к экзаменам на степень бакалавра. Селерен подарил ему мопед, чтобы сын был более независим.
У него не было друзей. Он никогда не приводил в дом товарищей по лицею.
— Ты уже знаешь, чем будешь заниматься потом?
— Нет еще.
— А ведь через несколько месяцев тебе предстоит это решить.
— Я не стану решать сразу. Сперва хочу повидать свет. Думаю начать с Англии, чтобы усовершенствоваться в английском. Потом поеду в Штаты и, может быть, в Японию.
По вечерам они смотрели телевизор в гостиной — Селерен, его дочь и почти всегда Натали. В это время Жан-Жак зубрил у себя в комнате, но, случалось, и он присоединялся к ним, одурев от корпения над учебниками.
Марлен разрешалось смотреть любые фильмы. Разве она не узнавала куда больше от своих подружек по коллежу, чем из телевизионных передач?
В отличие от брата она относилась к учебе легкомысленно и с трудом переходила из класса в класс.
— Ну и что тут такого, я же все равно перехожу?
У нее было четкое представление о своей будущей карьере.
— Я буду стюардессой или манекенщицей.
Высокая и тонкая, она уделяла много внимания своей внешности, и у нее было больше всяких румян, кремов и жидкой пудры, чем у ее матери.
Марлен была сама непосредственность и говорила напрямик все, что ей приходило в голову. Между прочим, она рассказывала и о любовных похождениях своих соучениц, успокаивая при этом отца:
— Ты не бойся… Когда это произойдет, я тебе сообщу…
Он пребывал в смятении. В то же время ему льстило, что его дочь так с ним откровенна.
— Знаешь, большинство девочек не смеют и заикнуться об этом дома. Но это самые отъявленные. А ты — свой человек и все понимаешь…
Пришла телеграмма: умер отец, и он поехал в Кан, а оттуда — в свою деревню. Старик был почти черный. Жюстин понимающе качала головой.
— Я ему говорила-говорила. Сто раз не давала ему заваливаться спать на солнцепеке, когда он напивался…
Его нашли на лугу, пустые глаза были устремлены в небо, казалось, он особенно не страдал.
— Сколько лет вы пробыли с ним?
— На святого Иоанна двенадцать лет будет.
— Он вам платил за работу?
— У него никогда не было денег. Хорошо еще, если удавалось вытащить у него что-нибудь, чтобы заплатить лавочнику.
— У вас есть семья?
— Нет.
— Что вы собираетесь делать?
— В деревне для меня нет никакой работы. Поеду в Кан, наймусь прислугой…
— Вы хотели бы остаться в доме и жить в нем, как будто он ваш?
— Это невозможно.
— Почему?
— Потому что дом стоит денег. А еще коровы…
— Вам не придется ничего мне платить… Вы будете продавать молоко, работать на себя.
Она не поверила.
— А какой вам от этого прок?
— Никакого. Я просто верну вам долг, что остался за отцом.
— Это очень благородно с вашей стороны. Когда же мы похороним беднягу? И кто будет этим заниматься?
Он пошел повидать столяра.
— Надо соорудить что-нибудь покрепче: тяжеловат папаша Селерен. Я с другими мужчинами ходил забирать его с луга. Для порядка мы вызывали доктора Лабрусса из соседней деревни…
День был пасмурный, с моря шли тяжелые низкие тучи. Он отправился в приход, ибо кюре возглавлял все деревенские церемонии.
— А помните, что мальчонкой вы упорно не ходили на занятия по катехизису?
— Да, помню.
— Держу пари, что и сейчас вы не ходите к мессе. Вашего отца постиг печальный конец, но он и не мог рассчитывать на другое. Знаете, по воскресеньям он надевал черный костюм, белую рубашку и галстук? Он приходил в церковь, но едва я поднимался на кафедру произнести проповедь, как он незаметно исчезал и направлялся в бистро напротив.
Священник был в возрасте и передвигался с трудом.
— Не выпьете ли рюмочку кальвадоса? Не бойтесь, он не семидесятиградусный, как у вашего отца.
Кюре держал кальвадос в кувшинчике и налил два малюсеньких стаканчика.
— Это никому не повредит.
— От чего он умер?
— Точно не знаю. Я не очень силен в медицинских терминах. Говорили об эмболии. Смерть была почти мгновенной, так что он не страдал…
Кюре пригубил стаканчик.
— А что вы собираетесь делать с фермой?
— Я оставляю ее в распоряжении Жюстин.
— Вы правильно делаете. Она славная женщина и очень заботилась о вашем отце… Я не знаю и не хочу знать, какие отношения могли быть между ними…
А скот вы тоже ей оставляете?
— Да.
— Вы милосердный человек, мсье Селерен… Не смею называть вас Жоржем, как когда-то… Мне сказали, что вы приезжали сюда со своей женой. Как она поживает?
— Она погибла. Несчастный случай…
— Извините, что заговорил о ней, я не знал…
Похороны постарались устроить как можно скорее. Это было в четверг. Ферма папаши Селерена стояла недалеко от церкви, поэтому гроб поставили на повозку, запряженную только одной лошадью, и накрыли черным покрывалом, которое дал кюре.
Собралась вся деревня, и Селерен многих узнавал в лицо. Из его одноклассников почти никого не осталось — трое или четверо, среди них сын мясника, унаследовавший отцовскую лавку.
— Как поживаешь?
— Все в порядке. Не жалуюсь. Только вот деревня начинает пустеть. Старики умирают, как твой отец, молодые уезжают, кто в Кан, кто в Париж или еще куда-то…
Учитель играл на органе. Он был моложе Селерена. Похоронная церемония не растрогала Селерена, вернее сказать, он думал о другом — о том, как меняются поколения.
Кюре произнес краткую проповедь, и после отпущения грехов оставалось только обогнуть церковь, чтобы оказаться на кладбище.
Там была похоронена мать, и новый гроб опустили в «ту же могилу.
Все собравшиеся подходили к нему и пожимали руку. Наконец, после того как он в последний раз зашел к Жюстин, Селерен собрался сесть в машину.
— Скажите… Извините, что вам докучаю… Может, будет лучше, если вы подпишете мне документ?
Он понял и вернулся в дом.
— У вас есть бумага?
Она уже купила пакет дешевой линованной бумаги — такую можно купить только в сельской местности. Были у нее и ручка, и бутылочка зеленых чернил.
— Только такого цвета и были.
Он составил нечто вроде арендного договора, не допускавшего иного истолкования.
— Вы ведь в самом деле сказали, что я могу здесь оставаться, пока буду жива?
— Здесь так и написано.
Она разыскала старые очки в металлической оправе и прочитала несколько строчек, шевеля губами.
— Должно быть, здесь все правильно… Вы в этом разбираетесь лучше, чем я… Спасибо вам еще раз, буду молить Бога за вас и вашу семью…
В детстве он жил здесь, в этой лачуге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Жан-Жак почти сравнялся ростом с ним и на полголовы перерос Натали, которая делала вид, что очень этим расстроена. Он был отличником в лицее Карла Великого и уже готовился к экзаменам на степень бакалавра. Селерен подарил ему мопед, чтобы сын был более независим.
У него не было друзей. Он никогда не приводил в дом товарищей по лицею.
— Ты уже знаешь, чем будешь заниматься потом?
— Нет еще.
— А ведь через несколько месяцев тебе предстоит это решить.
— Я не стану решать сразу. Сперва хочу повидать свет. Думаю начать с Англии, чтобы усовершенствоваться в английском. Потом поеду в Штаты и, может быть, в Японию.
По вечерам они смотрели телевизор в гостиной — Селерен, его дочь и почти всегда Натали. В это время Жан-Жак зубрил у себя в комнате, но, случалось, и он присоединялся к ним, одурев от корпения над учебниками.
Марлен разрешалось смотреть любые фильмы. Разве она не узнавала куда больше от своих подружек по коллежу, чем из телевизионных передач?
В отличие от брата она относилась к учебе легкомысленно и с трудом переходила из класса в класс.
— Ну и что тут такого, я же все равно перехожу?
У нее было четкое представление о своей будущей карьере.
— Я буду стюардессой или манекенщицей.
Высокая и тонкая, она уделяла много внимания своей внешности, и у нее было больше всяких румян, кремов и жидкой пудры, чем у ее матери.
Марлен была сама непосредственность и говорила напрямик все, что ей приходило в голову. Между прочим, она рассказывала и о любовных похождениях своих соучениц, успокаивая при этом отца:
— Ты не бойся… Когда это произойдет, я тебе сообщу…
Он пребывал в смятении. В то же время ему льстило, что его дочь так с ним откровенна.
— Знаешь, большинство девочек не смеют и заикнуться об этом дома. Но это самые отъявленные. А ты — свой человек и все понимаешь…
Пришла телеграмма: умер отец, и он поехал в Кан, а оттуда — в свою деревню. Старик был почти черный. Жюстин понимающе качала головой.
— Я ему говорила-говорила. Сто раз не давала ему заваливаться спать на солнцепеке, когда он напивался…
Его нашли на лугу, пустые глаза были устремлены в небо, казалось, он особенно не страдал.
— Сколько лет вы пробыли с ним?
— На святого Иоанна двенадцать лет будет.
— Он вам платил за работу?
— У него никогда не было денег. Хорошо еще, если удавалось вытащить у него что-нибудь, чтобы заплатить лавочнику.
— У вас есть семья?
— Нет.
— Что вы собираетесь делать?
— В деревне для меня нет никакой работы. Поеду в Кан, наймусь прислугой…
— Вы хотели бы остаться в доме и жить в нем, как будто он ваш?
— Это невозможно.
— Почему?
— Потому что дом стоит денег. А еще коровы…
— Вам не придется ничего мне платить… Вы будете продавать молоко, работать на себя.
Она не поверила.
— А какой вам от этого прок?
— Никакого. Я просто верну вам долг, что остался за отцом.
— Это очень благородно с вашей стороны. Когда же мы похороним беднягу? И кто будет этим заниматься?
Он пошел повидать столяра.
— Надо соорудить что-нибудь покрепче: тяжеловат папаша Селерен. Я с другими мужчинами ходил забирать его с луга. Для порядка мы вызывали доктора Лабрусса из соседней деревни…
День был пасмурный, с моря шли тяжелые низкие тучи. Он отправился в приход, ибо кюре возглавлял все деревенские церемонии.
— А помните, что мальчонкой вы упорно не ходили на занятия по катехизису?
— Да, помню.
— Держу пари, что и сейчас вы не ходите к мессе. Вашего отца постиг печальный конец, но он и не мог рассчитывать на другое. Знаете, по воскресеньям он надевал черный костюм, белую рубашку и галстук? Он приходил в церковь, но едва я поднимался на кафедру произнести проповедь, как он незаметно исчезал и направлялся в бистро напротив.
Священник был в возрасте и передвигался с трудом.
— Не выпьете ли рюмочку кальвадоса? Не бойтесь, он не семидесятиградусный, как у вашего отца.
Кюре держал кальвадос в кувшинчике и налил два малюсеньких стаканчика.
— Это никому не повредит.
— От чего он умер?
— Точно не знаю. Я не очень силен в медицинских терминах. Говорили об эмболии. Смерть была почти мгновенной, так что он не страдал…
Кюре пригубил стаканчик.
— А что вы собираетесь делать с фермой?
— Я оставляю ее в распоряжении Жюстин.
— Вы правильно делаете. Она славная женщина и очень заботилась о вашем отце… Я не знаю и не хочу знать, какие отношения могли быть между ними…
А скот вы тоже ей оставляете?
— Да.
— Вы милосердный человек, мсье Селерен… Не смею называть вас Жоржем, как когда-то… Мне сказали, что вы приезжали сюда со своей женой. Как она поживает?
— Она погибла. Несчастный случай…
— Извините, что заговорил о ней, я не знал…
Похороны постарались устроить как можно скорее. Это было в четверг. Ферма папаши Селерена стояла недалеко от церкви, поэтому гроб поставили на повозку, запряженную только одной лошадью, и накрыли черным покрывалом, которое дал кюре.
Собралась вся деревня, и Селерен многих узнавал в лицо. Из его одноклассников почти никого не осталось — трое или четверо, среди них сын мясника, унаследовавший отцовскую лавку.
— Как поживаешь?
— Все в порядке. Не жалуюсь. Только вот деревня начинает пустеть. Старики умирают, как твой отец, молодые уезжают, кто в Кан, кто в Париж или еще куда-то…
Учитель играл на органе. Он был моложе Селерена. Похоронная церемония не растрогала Селерена, вернее сказать, он думал о другом — о том, как меняются поколения.
Кюре произнес краткую проповедь, и после отпущения грехов оставалось только обогнуть церковь, чтобы оказаться на кладбище.
Там была похоронена мать, и новый гроб опустили в «ту же могилу.
Все собравшиеся подходили к нему и пожимали руку. Наконец, после того как он в последний раз зашел к Жюстин, Селерен собрался сесть в машину.
— Скажите… Извините, что вам докучаю… Может, будет лучше, если вы подпишете мне документ?
Он понял и вернулся в дом.
— У вас есть бумага?
Она уже купила пакет дешевой линованной бумаги — такую можно купить только в сельской местности. Были у нее и ручка, и бутылочка зеленых чернил.
— Только такого цвета и были.
Он составил нечто вроде арендного договора, не допускавшего иного истолкования.
— Вы ведь в самом деле сказали, что я могу здесь оставаться, пока буду жива?
— Здесь так и написано.
Она разыскала старые очки в металлической оправе и прочитала несколько строчек, шевеля губами.
— Должно быть, здесь все правильно… Вы в этом разбираетесь лучше, чем я… Спасибо вам еще раз, буду молить Бога за вас и вашу семью…
В детстве он жил здесь, в этой лачуге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30