После второй порции согревающего он заметно раскраснелся.
– Что вы так наспех, словно бродяги какие. Вы уж сядьте как люди. Я огурчиков соленых подложу, капустку выложу, мороженую рыбу, – внушала бабка Вите, принимая его за главного. – И вашего нерусского тоже надо прогреть.
Через несколько минут на столе лежала нарезанная толстыми ломтями та самая колбаса без мяса, которую выпускала жена городского чиновника. Рядом в эмалированной миске поместилась мороженая рыбина. Ее нарезали тонкими ломтями и она приятно таяла во рту.
– Сколько лет ем строганину, – заметил водила Витя, – всегда мясо поутру отдает, а рыба – нет!
Он не только не чувствовал за собой никакой вины, а, пожалуй, наоборот, играл чуть ли не героя. К тому же успел хватануть спирта раза в два больше, чем остальные. И Николай раздумывал о том, как бы его остановить, чтобы он вовсе не раскис.
– Ты не боись. – Витя, видимо, заметил настороженный взгляд Николая. – ГАИ тут нет, менты тоже не суются. Тут один закон – тундра и море. Щас твоего профессора распарим и тронемся.
Профессор, переодетый в валенки и застиранные джинсы, сразу принял сходство с нормальным российским пенсионером, каких можно встретить по всем городам и весям. Он с любопытством оглядывал стены жилища, в котором уже несколько лет после закрытия станции ютилась хозяйка, и доброжелательно улыбался. Потом его внимание привлекли фотографии, нацепленные на большой лист картона. Фотографии, по-видимому, отображали жизнь и приключения бабки, а также ее родных в разные эпохи столетия.
– Как зовут хозяйку этого гостеприимного дома? – спросил Бэр и добавил по-русски: – Имя-отчество?
Он протопал за занавеску и вернулся оттуда с блокнотиком и фотоаппаратом-«мыльницей».
– Простите, наш гость интересуется вашим именем и отчеством, – перевел Николай. – Да и мы – тоже. А то не знаем, кому спасибо сказать.
– Сам-то ваш, этот гость, он из какой земли, вы сказали? Из Норвегии или подальше?
– С Аляски.
– Нет. – И хозяйка с сомнением покачала головой. – Я аляскинских ни разу не встречала. Немецкие заезжали, японские – тоже заезжали недавно, двое, а аляскинские – нет. Первый раз. В молодости – американских с английскими жителями тоже в городе встречала, а аляскинских – нет, не встречала.
– Так имя и отчество-то ваше как?
– Ну, пусть напишет Марфа Андреевна. Могу и сама латинскими буквами записать, это я не забыла. – И она посмотрела на профессора, который совал в руки свой аппарат-«мыльницу» Виталию. – Он что, еще и сняться со мной рядом желает? – удивилась бабка, разгадав жест Бэра.
Николай взял из рук профессора фотоаппарат, поставил их с хозяйкой у печи рядом, навел «мыльницу» и щелкнул вспышкой.
– Живу тут почти полвека. Муж у меня был начальник всего этого дела. Теперь-то станцию закрыли, все ушли, старика я здесь на территории и похоронила, а живу и живу, охраняю пустое место. Как мальчик из рассказа «Честное слово». Все ушли, а он – стоит, пост стережет.
Мистер Бэр в это время, повернувшись к ним длинной тощей спиной, продолжал с интересом изучать бабкины фотографии.
Николай Николаевич тоже подошел к ним и стал рассматривать, как хозяйка на фотографиях постепенно молодеет. Рядом с ней часто стоял плечистый мужчина с большой головой и умными глазами. Иногда он был один: то во время запуска шара-зонда, то в компании мужчин, одетых в военную форму.
– Это, по-видимому, ее муж, – сказал по-английски Николай.
Бэр согласно кивнул.
– Муж, муж, – подтвердила бабка, видимо уловившая смысл сказанного. – Троих детей с ним нажила. Двое – во Владивостоке, один – на Камчатке. Все пошли по геофизике. Когда их теперь увижу!
Муж тоже молодел вместе с супругой. А на одной фотографии они стояли вместе с тремя мальчишками разных возрастов, поразительно похожими друг на друга и на своего отца – такими же головастыми, крепкими. Но в самом верхнем углу юная бабка, очень красивая, стояла с другим молодым человеком, прижавшись к нему плечом, полная счастья. Человек тот был явно не российского происхождения – в иностранной военно-морской форме, высокий, худой, с лицом, переполненным юношеской мечтательности.
– Ну, всю подноготную мою изучили? – с шутливой грубоватостью спросила хозяйка. – Или чего дополнить? Садитесь-ка лучше к столу, еще поешьте.
И она перевернула брюки Бэра, висевшие на веревке над печью.
Всякий раз, когда Николай Николаевич подъезжал к Беленцам, он испытывал легкий трепет в душе от желания немедленно взяться за любимую работу. Он всегда помнил то счастливое состояние, с которым семнадцать лет назад нес по Невскому в дешевеньком пластмассовом дипломате академический сборник «Проблемы биологии моря» с собственной статьей. Для него, четверокурсника, это было сравнимо с тем, как если бы безвестному молодому физкультурнику, впервые пришедшему в спортзал на тренировку, дня через два объявили бы о зачислении в олимпийскую сборную. В том сборнике фамилия студента Горюнова была в одном перечне с фамилиями известных докторов наук и академиков.
Ему тогда казалось, что все радости жизни – пустяк по сравнению с вечерами, которые он просиживал у мерно гудящего электронного микроскопа в факультетской лаборатории.
А потом случилось еще одно чудо. Сам московский академик Ведищев, которого называли основателем российской школы молекулярной биологии, заехавший по делам в Ленинград, посетил их и вошел в аудиторию в сопровождении заведующего кафедрой. Это был ссутулившийся от многолетнего сидения за рабочими столами старикан с длинными руками и громким голосом.
– Есть здесь Горюнов? – спросил он от дверей.
– Есть, есть, – подтвердил, показывая глазами на Николая, заведующий кафедрой.
– Подойдите-ка, я на вас посмотрю.
Николай, смущаясь, приблизился. И, пожалуй, не только смущаясь, а с жутким мгновенным испугом: вдруг кто-то еще в России сделал похожую работу раньше него и теперь доказывает свое авторство.
Но Ведищев, схватив своей стариковской сухой ладонью его руку, проговорил:
– Читал, читал. Оригинальная, по-настоящему интересная работа. Многообещающий молодой человек. Если не собьется с пути. Не выпиваете?
– Нет, – хрипло выговорил Николай.
– Он у нас трезвенник! – подтвердили согруппницы в аудитории. – И девственник! – хихикнул кто-то, не очень соображая, кто стоит у дверей.
– Смотрите у меня! – Ведищев все еще не отпускал его руку. – Птица удачи – очень капризная дама.
– Ты эту руку больше не мой, – советовали ему согруппники после ухода академика. – А еще лучше – продай в музей.
Через два дня после того посещения Ведищев заснул в мягком купе «Красной стрелы» и не проснулся. Все центральные газеты напечатали его портреты с большими некрологами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94