Стрелок засел в квартире месье Мопюи и расстрелял человека, находившегося в кабинете напротив окна моего бывшего учителя. По неизвестным нам причинам работники консульства держат это в тайне. Он простерли свою заботу о секретности до того, что даже не стали заменять разбитое пулями стекло. Кто был убит?
Неизвестно. Даже неизвестно, был ли вообще кто-то убит. Во всяком случае, у жертвы было обильное кровотечение, потому что часть ковра в кабинете была вырезана. Когда Пино явился к ним под видом стекольщика, они его раскусили и решили нейтрализовать навсегда. Думаю, они приняли его не за полицейского, а за представителя враждебной политической группировки, ведущей вооруженную борьбу против их правительства.
Большой Босс соглашается кивком головы.
— Все-таки странно, что они пошли на такую крайнюю меру. Это могло быть опасно.
— Таковы факты.
Но этим они не ограничиваются. Когда я договариваю эти мудрые слова, начинает звонить телефон Старика. Безволосый снимает трубку.
— Слушаю!
Он действительно слушает, да еще с огромным вниманием. Должно быть, ему сообщают нечто очень неприятное, потому что его лицо становится похожим на посмертную маску. Наконец он кладет трубку на рычаг.
— Это не лишено интереса, Сан-Антонио, — говорит он мне с интонациями довольного старого кота. Я жду продолжения.
— Мужчина, переодетый санитаром, проник в больницу Божон и расстрелял из револьвера пациента, лежавшего на соседней с Пино койке.
Бедняга умер на месте.
Не успел он закончить, как я уже оказываюсь у двери.
— Сан-Антонио, — окликает меня Старик, — держите меня в курсе.
Глава 6
Хочу вам сразу сказать, что в больнице царит сильная суматоха.
Журналисты со своими вспышками трудятся от души, несмотря на протесты персонала. К счастью, появляется наряд полиции и разгоняет этих стервятников.
— Вам не трудно почесать мне макушку? — умоляет Пинюш. — Представьте себе, эти волнения вызвали у меня крапивную лихорадку.
Берю скребет его котелок своими длинными ногтями. Довольный Пино закрывает глаза в знак благодарности.
— Что случилось? — спрашиваю. Переломанный шмыгает носом и выталкивает языком изо рта кончик забившихся туда усов.
— Я спал. Услышал приглушенные голоса, открыл глаза и увидел убегающую белую фигуру. В палате стояло пороховое облако. Эти господа (он показывает на перепуганных соседей по палате) и я сам так кашляли, что чуть не задохнулись. Убийца навинтил на ствол оружия глушитель, Я обращаюсь к двум другим пациентам — любезным выздоравливающим старичкам.
— Видел ли хотя бы один из вас убийцу, господа?
— Я, — отвечает тот, что постарше.
Он толстый, желтый, с белой лысой головой.
— Я принял его за ночного дежурного и не обратил особого внимания, разглядывая меня, шепелявит этот дед, проживший три четверти века.
— И что же?
— Он обошел все кровати и посмотрел на нас по очереди. Его горло перехватывает от волнения.
— Что было дальше? — не отстаю я. Больной указывает мне на роковую койку и приподнимается на локте, чтобы посмотреть на нее.
— Тогда он вытащил из кармана револьвер и начал стрелять в нашего соседа по палате.
— Ничего ему не сказав?
— Ни единого слова. Впрочем, бедняга спал.
— В некотором смысле, — замечает Берюрье, — это хороший конец. Лично я, если бы мне разрешили выбрать, как помирать, выбрал бы смерть во сне. Просыпаешься у святого Петра, он выдает тебе веночек, а ты еще не просек, что к чему, и разве что не суешь ему двадцатку на чай, потому что считаешь, что это официант…
Я останавливаю Толстяка посреди его рассуждений.
— Где тело? — спрашиваю я маленькую медсестру, прекрасную, как день, когда я ходил собирать клубнику с моей кузиной Иветт.
— В морге больницы.
— Я бы хотел нанести ему короткий визит вежливости.
Нежная девочка не придирается к моим словам и с милой улыбкой ведет меня по коридорам больницы. Мы садимся в лифт, задуманный и сделанный, чтобы перевозить людей в горизонтальном положении, и приземляемся в хранилище холодного мяса. Покойник лежит на тележке, покрытый простыней, которую киска приподнимает, и я оказываюсь нос к носу с месье лет пятидесяти с хвостиком и самым заурядным лицом. Этот тип был средним французом во всей его красе; ничто не предвещало ему финал от пуль наемного убийцы.
— Кто он? — спрашиваю.
— Его фамилия Лотен, он был булочником, страдал язвой желудка.
— Ну что же, можно сказать, он от нее вылечился, — шепчу я. — Как убийца дошел до его койки?
— Я дежурила, — отвечает симпатичная совальщица градусников, опуская простыню на лицо булочника. — Пришел этот санитар. На плечах у него было наброшено пальто. Он меня спросил, где лежит доставленный днем стекольщик, который выпал из окна.
Я быстро хватаю ее за крылышко. Она даже не пытается вырваться.
Наоборот, этот контакт ей, кажется, приятен.
— Вы видели раньше этого санитара?
— Нет, никогда, но здесь столько персонала… Я подумала, он из другого отделения.
— Дальше?
В комнате холодно, может быть, поэтому девочка прижимается ко мне.
Что вы об этом думаете?
— Я ответила, что он лежит в палате “Б” на койке номер три. — Она розовеет. — Я ошиблась. Этот больной занимает койку номер четыре.
Не знаю, ребята, разделяете ли вы мое мнение (если нет, я не заплачу), но, по-моему, бывают дни, когда ваш ангел-хранитель заслуживает благодарности. Пинюшев, во всяком случае, заслужил неоновый нимб! Судите сами, как сказал один судья, уходя в отставку.
Пинюш вываливается из окна четвертого этажа, но остается жив, потом спасается от пуль профессионального убийцы, потому что у дежурной сестры пусто в голове. Вдруг я начинаю испытывать к этой рыженькой большую нежность за то, что она спасла жизнь моему Пино.
Я обнимаю ее за талию и выдаю фирменную награду комиссара Сан-Антонио: влажный поцелуй с засосом в губы. Ей это нравится.
Вы мне заметите, что место не располагает к такого рода занятиям.
Правда, конформисты несчастные? Надо ли мне вам сообщать, что мне начхать на ваши замечания и вы можете использовать их вместо свечей от запора?
Я прекрасно знаю, что больничные работницы не наследственные святоши, но моя обычная честность заставляет меня сказать, что эта медсестра большая специалистка по взаимоотношениям с мужчинами.
Основные свои способности в этой области она мне демонстрирует в лифте. Мы останавливаем просторную кабину между подвалом и первым этажом и начинаем большую игру дуэтом.
Я в ослепительно прекрасной форме. Впрочем, надо признать очевидное: малышка ослеплена своими собственными возможностями.
Импровизация — это целая наука, но я в ней академик. Спросите эту малышку и услышите, что она вам ответит. Она мне выдала сертификат качества, но я забыл его в ящике, где хранятся мои парадные подтяжки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Неизвестно. Даже неизвестно, был ли вообще кто-то убит. Во всяком случае, у жертвы было обильное кровотечение, потому что часть ковра в кабинете была вырезана. Когда Пино явился к ним под видом стекольщика, они его раскусили и решили нейтрализовать навсегда. Думаю, они приняли его не за полицейского, а за представителя враждебной политической группировки, ведущей вооруженную борьбу против их правительства.
Большой Босс соглашается кивком головы.
— Все-таки странно, что они пошли на такую крайнюю меру. Это могло быть опасно.
— Таковы факты.
Но этим они не ограничиваются. Когда я договариваю эти мудрые слова, начинает звонить телефон Старика. Безволосый снимает трубку.
— Слушаю!
Он действительно слушает, да еще с огромным вниманием. Должно быть, ему сообщают нечто очень неприятное, потому что его лицо становится похожим на посмертную маску. Наконец он кладет трубку на рычаг.
— Это не лишено интереса, Сан-Антонио, — говорит он мне с интонациями довольного старого кота. Я жду продолжения.
— Мужчина, переодетый санитаром, проник в больницу Божон и расстрелял из револьвера пациента, лежавшего на соседней с Пино койке.
Бедняга умер на месте.
Не успел он закончить, как я уже оказываюсь у двери.
— Сан-Антонио, — окликает меня Старик, — держите меня в курсе.
Глава 6
Хочу вам сразу сказать, что в больнице царит сильная суматоха.
Журналисты со своими вспышками трудятся от души, несмотря на протесты персонала. К счастью, появляется наряд полиции и разгоняет этих стервятников.
— Вам не трудно почесать мне макушку? — умоляет Пинюш. — Представьте себе, эти волнения вызвали у меня крапивную лихорадку.
Берю скребет его котелок своими длинными ногтями. Довольный Пино закрывает глаза в знак благодарности.
— Что случилось? — спрашиваю. Переломанный шмыгает носом и выталкивает языком изо рта кончик забившихся туда усов.
— Я спал. Услышал приглушенные голоса, открыл глаза и увидел убегающую белую фигуру. В палате стояло пороховое облако. Эти господа (он показывает на перепуганных соседей по палате) и я сам так кашляли, что чуть не задохнулись. Убийца навинтил на ствол оружия глушитель, Я обращаюсь к двум другим пациентам — любезным выздоравливающим старичкам.
— Видел ли хотя бы один из вас убийцу, господа?
— Я, — отвечает тот, что постарше.
Он толстый, желтый, с белой лысой головой.
— Я принял его за ночного дежурного и не обратил особого внимания, разглядывая меня, шепелявит этот дед, проживший три четверти века.
— И что же?
— Он обошел все кровати и посмотрел на нас по очереди. Его горло перехватывает от волнения.
— Что было дальше? — не отстаю я. Больной указывает мне на роковую койку и приподнимается на локте, чтобы посмотреть на нее.
— Тогда он вытащил из кармана револьвер и начал стрелять в нашего соседа по палате.
— Ничего ему не сказав?
— Ни единого слова. Впрочем, бедняга спал.
— В некотором смысле, — замечает Берюрье, — это хороший конец. Лично я, если бы мне разрешили выбрать, как помирать, выбрал бы смерть во сне. Просыпаешься у святого Петра, он выдает тебе веночек, а ты еще не просек, что к чему, и разве что не суешь ему двадцатку на чай, потому что считаешь, что это официант…
Я останавливаю Толстяка посреди его рассуждений.
— Где тело? — спрашиваю я маленькую медсестру, прекрасную, как день, когда я ходил собирать клубнику с моей кузиной Иветт.
— В морге больницы.
— Я бы хотел нанести ему короткий визит вежливости.
Нежная девочка не придирается к моим словам и с милой улыбкой ведет меня по коридорам больницы. Мы садимся в лифт, задуманный и сделанный, чтобы перевозить людей в горизонтальном положении, и приземляемся в хранилище холодного мяса. Покойник лежит на тележке, покрытый простыней, которую киска приподнимает, и я оказываюсь нос к носу с месье лет пятидесяти с хвостиком и самым заурядным лицом. Этот тип был средним французом во всей его красе; ничто не предвещало ему финал от пуль наемного убийцы.
— Кто он? — спрашиваю.
— Его фамилия Лотен, он был булочником, страдал язвой желудка.
— Ну что же, можно сказать, он от нее вылечился, — шепчу я. — Как убийца дошел до его койки?
— Я дежурила, — отвечает симпатичная совальщица градусников, опуская простыню на лицо булочника. — Пришел этот санитар. На плечах у него было наброшено пальто. Он меня спросил, где лежит доставленный днем стекольщик, который выпал из окна.
Я быстро хватаю ее за крылышко. Она даже не пытается вырваться.
Наоборот, этот контакт ей, кажется, приятен.
— Вы видели раньше этого санитара?
— Нет, никогда, но здесь столько персонала… Я подумала, он из другого отделения.
— Дальше?
В комнате холодно, может быть, поэтому девочка прижимается ко мне.
Что вы об этом думаете?
— Я ответила, что он лежит в палате “Б” на койке номер три. — Она розовеет. — Я ошиблась. Этот больной занимает койку номер четыре.
Не знаю, ребята, разделяете ли вы мое мнение (если нет, я не заплачу), но, по-моему, бывают дни, когда ваш ангел-хранитель заслуживает благодарности. Пинюшев, во всяком случае, заслужил неоновый нимб! Судите сами, как сказал один судья, уходя в отставку.
Пинюш вываливается из окна четвертого этажа, но остается жив, потом спасается от пуль профессионального убийцы, потому что у дежурной сестры пусто в голове. Вдруг я начинаю испытывать к этой рыженькой большую нежность за то, что она спасла жизнь моему Пино.
Я обнимаю ее за талию и выдаю фирменную награду комиссара Сан-Антонио: влажный поцелуй с засосом в губы. Ей это нравится.
Вы мне заметите, что место не располагает к такого рода занятиям.
Правда, конформисты несчастные? Надо ли мне вам сообщать, что мне начхать на ваши замечания и вы можете использовать их вместо свечей от запора?
Я прекрасно знаю, что больничные работницы не наследственные святоши, но моя обычная честность заставляет меня сказать, что эта медсестра большая специалистка по взаимоотношениям с мужчинами.
Основные свои способности в этой области она мне демонстрирует в лифте. Мы останавливаем просторную кабину между подвалом и первым этажом и начинаем большую игру дуэтом.
Я в ослепительно прекрасной форме. Впрочем, надо признать очевидное: малышка ослеплена своими собственными возможностями.
Импровизация — это целая наука, но я в ней академик. Спросите эту малышку и услышите, что она вам ответит. Она мне выдала сертификат качества, но я забыл его в ящике, где хранятся мои парадные подтяжки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26