— У меня нет при себе перчаток.
Я ухожу, оставив Пинюша его зуду.
Вернувшись домой, я иду прямо к холодильнику и выпиваю большой стакан молока, затем поднимаюсь на цыпочках в свою комнату. Кретоновые обои, кровать из хорошо навощенного дерева, старая мебель, до блеска начищенная Фелиси, — мои добрые друзья, успокаивающие мне нервы. Я забираюсь в кровать и задаю храпака с голубыми снами.
Когда я просыпаюсь утром следующего дня, стоит отличная погода.
Светит яркое солнце, птицы заливаются, словно собираются поступать в миланскую Ла-Скалу, а небо нежно-голубое и без единого облачка. И вдруг я принимаю героическое решение, которое еще ни разу не принимал: остаться дома.
Да, представьте себе, вашему доблестному Сан-Антонио, запросто раскалывающему челюсти и самые сложные тайны, захотелось остаться дома. После молниеносного начала расследования требуется некоторая пауза. Я говорю себе, что не всегда годится нестись вперед очертя голову; иногда нужно посидеть и проанализировать ситуацию. Фелиси готовит на кухне какао. В воздухе вкусно пахнет поджаренными тостами.
Я беру мою старушку за плечи и целую. Она оборачивается, вся светясь, и, заметив, что на мне пижама, шепчет, боясь выразить слишком сильную надежду:
— Ты сегодня не торопишься?
— Нет, ма. Сегодня я решил отдохнуть. Хочу заняться садом.
Для Фелиси это сильное потрясение. Бедняжка просто окаменела, и вероломное какао пользуется этим, чтобы предпринять внезапную вылазку.
Но мама не такой человек, чтобы позволить удрать какому-то какао. Она пресекает его попытку, выключив газ.
— Малыш, ты правда проведешь день дома?
— Клянусь, ма.
— Тогда я приготовлю морской язык с вермутом и тушеные почки.
— Ма, с твоей кухней я превращусь в Берюрье!
Ее это приводит в восторг.
Я быстренько одеваюсь и иду заниматься садом… Консульство Алабании с его странной фауной, живой и мертвой, далеко. Я спрашиваю себя, как поживают эти господа, но спрашиваю рассеянно, поплевывая на ответ. Мне даже неохота звонить Старику, чтобы узнать, как там дела.
Повторяю, я в полной летаргии.
Появляется мадам Согреню, наша домработница, в своем обычном черном платье и с сумкой для провизии. Это маленькая старушка с лицом, похожим на печеное яблоко. Ее голос напоминает скрип несмазанной велосипедной цепи. Через открытое кухонное окно я слышу ее разговор с мамой в стиле “жизнь была ко мне жестокой”. В ней, в ее жизни, были все возможные несчастья: социальное страхование, муж алкоголик, сын погиб на войне, дочка сбежала с каким-то проходимцем. Когда Бог изобретает новую гадость, он опробует ее на мамаше Согреню…
Сейчас она рассказывает о том, что прошлой ночью околел ее кенар.
Она уже не плачет. Несчастья давно высушили ее слезы. А ведь кенар был ее старым другом. Это был единственный в мире кенар, умевший высвистывать “Марсельезу”, причем начинал он ее, едва заслышав по радио голос Генерала… Фелиси вытирает слезу. Мамаша Согреню довольна: она обожает, когда другие плачут над ее судьбой. Это ее немного утешает. Чтобы отвлечь ее, Фелиси начинает рассказывать рецепт приготовления морского языка с вермутом. Мамашу Согреню это сильно увлекает, особенно потому, что у нее дома едят одну картошку и лапшу.
Она просит Фелиси записать ей рецепт, потому что собирает их. Кажется, рецептов у нее набралась целая тетрадь… Она уверяет, что полезно держать их под рукой на случай, если к ней кто придет. Вот только заходят к ней только почтальон, газовщик и другие персонажи, один вид которых отбивает у вас всякий аппетит.
Но она все равно надеется. В ее возрасте уже не перестроишься.
Я закрываю глаза, чтобы лучше насладиться весенним солнцем. Наш садик пахнет свежей землей, деревья зеленеют. Вдруг звонит телефон.
Женщины прекращают разговор. Звонки умолкают, потом на пороге появляется мама с лицом, искаженным предчувствием.
— Тебя, Антуан. Месье Берюрье.
— Скажи ему, чтобы он убирался к дьяволу, — отвечаю. — Скажи что хочешь: я болен, разговариваю с министром внутренних дел или иностранных, на выбор.
Она вздыхает. Мама никогда не была специалистом по вранью. Ей противно это. А ведь это сулит ей радость удержать меня на целый день возле своей юбки. Однако она уходит. Все приходит в порядок. Я замечаю, что наши соседи сменили служанку. Раньше они (и я тоже) пользовались услугами маленькой шаловливой брюнеточки, всегда готовой заняться любовью.
Эту милашку они заменили бретонской коровищей, которая весит не меньше тонны и похожа на ББ (Берту Берюрье). В данный момент она выбивает ковер, сделанный под персидский. От этого поднимается такая пыль, что остальные соседи спешат закрыть окна, потому что думают, что начался торнадо.
Что от меня понадобилось Жирдяю? Это донимает, сначала потихоньку, потом сильнее и быстро становится невыносимым.
Непреодолимая сила толкает меня к дому. Мадам Согреню и Фелиси моют пол. Дама, потерявшая кенара, трет пол щеткой, а Фелиси вытирает тряпкой.
Драя пол, несчастная дама рассказывает о варикозных язвах своего супруга. Это придает ей сил.
— Ма, — перебиваю я ее, — а что сказал Толстяк? Фелиси ожидала моего приступа угрызений совести. Своего маленького Тонио она знает наизусть.
— Кажется, некий… — Она делает паузу, краснеет и продолжает: …некий Морпьон звонил тебе на работу. Ему нужно было срочно поговорить с тобой.
В моей совести раздается треск разорванной бумажной сумки. Я автоматическим шагом направляюсь к лестнице.
— Мне не готовить на обед морской язык? — спрашивает мама.
У меня нет сил ответить вслух, потому я малодушно качаю головой и иду одеваться.
Консьержка дома Морпьона натирает медный подсвечник, когда у окна ее квартиры появляется моя спортивная фигура.
— Месье Мопюи… — начинаю я.
— Седьмой слева!
— Знаю, но его дома нет!
— Ну и что вы хотите от меня? — спрашивает достойная дама.
Я изучаю вопрос и прихожу к выводу, что положительного ответа на него не существует.
— Вы видели, как он выходил?
— Нет, но я отлучалась на два часа.
— Спасибо…
Я собираюсь уйти. Мой взгляд падает на полку, на которой лежит почта для жильцов. Я замечаю открытку, на которой неловкими буквами пляшут имя и адрес Морпьона.
Я беру ее, чтобы рассмотреть получше.
— Не стесняйтесь! — взвивается церберша. Следуя ее совету, я читаю текст:
Дорогой господин учитель, Надеюсь, что Вы скоро выздоровеете и мы увидим Вас вновь. Пока что Вас заменяет одна учительница, которую с Вами не сравнить. Ребята присоединяются ко мне, чтобы пожелать Вам скорейшего выздоровления.
Поль, Рири, Альбер и я, Виктор Лекюйе.
На открытке изображен ангорский кот возле телефонного аппарата.
— Ну вы и нахал! — вопит консьержка. — А если я позову ажана, чтобы он научил вас жить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Я ухожу, оставив Пинюша его зуду.
Вернувшись домой, я иду прямо к холодильнику и выпиваю большой стакан молока, затем поднимаюсь на цыпочках в свою комнату. Кретоновые обои, кровать из хорошо навощенного дерева, старая мебель, до блеска начищенная Фелиси, — мои добрые друзья, успокаивающие мне нервы. Я забираюсь в кровать и задаю храпака с голубыми снами.
Когда я просыпаюсь утром следующего дня, стоит отличная погода.
Светит яркое солнце, птицы заливаются, словно собираются поступать в миланскую Ла-Скалу, а небо нежно-голубое и без единого облачка. И вдруг я принимаю героическое решение, которое еще ни разу не принимал: остаться дома.
Да, представьте себе, вашему доблестному Сан-Антонио, запросто раскалывающему челюсти и самые сложные тайны, захотелось остаться дома. После молниеносного начала расследования требуется некоторая пауза. Я говорю себе, что не всегда годится нестись вперед очертя голову; иногда нужно посидеть и проанализировать ситуацию. Фелиси готовит на кухне какао. В воздухе вкусно пахнет поджаренными тостами.
Я беру мою старушку за плечи и целую. Она оборачивается, вся светясь, и, заметив, что на мне пижама, шепчет, боясь выразить слишком сильную надежду:
— Ты сегодня не торопишься?
— Нет, ма. Сегодня я решил отдохнуть. Хочу заняться садом.
Для Фелиси это сильное потрясение. Бедняжка просто окаменела, и вероломное какао пользуется этим, чтобы предпринять внезапную вылазку.
Но мама не такой человек, чтобы позволить удрать какому-то какао. Она пресекает его попытку, выключив газ.
— Малыш, ты правда проведешь день дома?
— Клянусь, ма.
— Тогда я приготовлю морской язык с вермутом и тушеные почки.
— Ма, с твоей кухней я превращусь в Берюрье!
Ее это приводит в восторг.
Я быстренько одеваюсь и иду заниматься садом… Консульство Алабании с его странной фауной, живой и мертвой, далеко. Я спрашиваю себя, как поживают эти господа, но спрашиваю рассеянно, поплевывая на ответ. Мне даже неохота звонить Старику, чтобы узнать, как там дела.
Повторяю, я в полной летаргии.
Появляется мадам Согреню, наша домработница, в своем обычном черном платье и с сумкой для провизии. Это маленькая старушка с лицом, похожим на печеное яблоко. Ее голос напоминает скрип несмазанной велосипедной цепи. Через открытое кухонное окно я слышу ее разговор с мамой в стиле “жизнь была ко мне жестокой”. В ней, в ее жизни, были все возможные несчастья: социальное страхование, муж алкоголик, сын погиб на войне, дочка сбежала с каким-то проходимцем. Когда Бог изобретает новую гадость, он опробует ее на мамаше Согреню…
Сейчас она рассказывает о том, что прошлой ночью околел ее кенар.
Она уже не плачет. Несчастья давно высушили ее слезы. А ведь кенар был ее старым другом. Это был единственный в мире кенар, умевший высвистывать “Марсельезу”, причем начинал он ее, едва заслышав по радио голос Генерала… Фелиси вытирает слезу. Мамаша Согреню довольна: она обожает, когда другие плачут над ее судьбой. Это ее немного утешает. Чтобы отвлечь ее, Фелиси начинает рассказывать рецепт приготовления морского языка с вермутом. Мамашу Согреню это сильно увлекает, особенно потому, что у нее дома едят одну картошку и лапшу.
Она просит Фелиси записать ей рецепт, потому что собирает их. Кажется, рецептов у нее набралась целая тетрадь… Она уверяет, что полезно держать их под рукой на случай, если к ней кто придет. Вот только заходят к ней только почтальон, газовщик и другие персонажи, один вид которых отбивает у вас всякий аппетит.
Но она все равно надеется. В ее возрасте уже не перестроишься.
Я закрываю глаза, чтобы лучше насладиться весенним солнцем. Наш садик пахнет свежей землей, деревья зеленеют. Вдруг звонит телефон.
Женщины прекращают разговор. Звонки умолкают, потом на пороге появляется мама с лицом, искаженным предчувствием.
— Тебя, Антуан. Месье Берюрье.
— Скажи ему, чтобы он убирался к дьяволу, — отвечаю. — Скажи что хочешь: я болен, разговариваю с министром внутренних дел или иностранных, на выбор.
Она вздыхает. Мама никогда не была специалистом по вранью. Ей противно это. А ведь это сулит ей радость удержать меня на целый день возле своей юбки. Однако она уходит. Все приходит в порядок. Я замечаю, что наши соседи сменили служанку. Раньше они (и я тоже) пользовались услугами маленькой шаловливой брюнеточки, всегда готовой заняться любовью.
Эту милашку они заменили бретонской коровищей, которая весит не меньше тонны и похожа на ББ (Берту Берюрье). В данный момент она выбивает ковер, сделанный под персидский. От этого поднимается такая пыль, что остальные соседи спешат закрыть окна, потому что думают, что начался торнадо.
Что от меня понадобилось Жирдяю? Это донимает, сначала потихоньку, потом сильнее и быстро становится невыносимым.
Непреодолимая сила толкает меня к дому. Мадам Согреню и Фелиси моют пол. Дама, потерявшая кенара, трет пол щеткой, а Фелиси вытирает тряпкой.
Драя пол, несчастная дама рассказывает о варикозных язвах своего супруга. Это придает ей сил.
— Ма, — перебиваю я ее, — а что сказал Толстяк? Фелиси ожидала моего приступа угрызений совести. Своего маленького Тонио она знает наизусть.
— Кажется, некий… — Она делает паузу, краснеет и продолжает: …некий Морпьон звонил тебе на работу. Ему нужно было срочно поговорить с тобой.
В моей совести раздается треск разорванной бумажной сумки. Я автоматическим шагом направляюсь к лестнице.
— Мне не готовить на обед морской язык? — спрашивает мама.
У меня нет сил ответить вслух, потому я малодушно качаю головой и иду одеваться.
Консьержка дома Морпьона натирает медный подсвечник, когда у окна ее квартиры появляется моя спортивная фигура.
— Месье Мопюи… — начинаю я.
— Седьмой слева!
— Знаю, но его дома нет!
— Ну и что вы хотите от меня? — спрашивает достойная дама.
Я изучаю вопрос и прихожу к выводу, что положительного ответа на него не существует.
— Вы видели, как он выходил?
— Нет, но я отлучалась на два часа.
— Спасибо…
Я собираюсь уйти. Мой взгляд падает на полку, на которой лежит почта для жильцов. Я замечаю открытку, на которой неловкими буквами пляшут имя и адрес Морпьона.
Я беру ее, чтобы рассмотреть получше.
— Не стесняйтесь! — взвивается церберша. Следуя ее совету, я читаю текст:
Дорогой господин учитель, Надеюсь, что Вы скоро выздоровеете и мы увидим Вас вновь. Пока что Вас заменяет одна учительница, которую с Вами не сравнить. Ребята присоединяются ко мне, чтобы пожелать Вам скорейшего выздоровления.
Поль, Рири, Альбер и я, Виктор Лекюйе.
На открытке изображен ангорский кот возле телефонного аппарата.
— Ну вы и нахал! — вопит консьержка. — А если я позову ажана, чтобы он научил вас жить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26