— А выходит из раболатории, где анализ-то берут — и плачет! Ясно дело — положительный! Ну, а у ребят-то у наших тут в кусту дежурство организовано круглосутошно, блюдемся…
Перекрывая гомон, бородатый поодаль надсаживался, триумфально размахивал рукой — до нас долетали обрывки: «Физическое и нравственное здоровье русского народа идут рука об руку!.. Кризис требует кардинальных мер, и любые будут оправданы, ибо ставка предельно высока!.. На действенную помощь Кремля, раболепствующего перед инородцами, рассчитывать не приходится!.. Мы вправе спросить: Горбачев, где обещанные презервативы? Ты отдал их казахам!.. Убийственный вирус СПИДа, выведенный в тайных масонских лабораториях еще при Лорис-Меликове, которого в действительности звали, как известно, Лейба Меерзон…»
Мы прорвались. Володя, наверстывая время, погнал на предельной скорости. Асфальт летел под шипящие, утробно екающие на выбоинах колеса.
— А презервативов действительно нет, — заметил Володя.
— В том-то и дело, — с тяжелым вздохом отозвался Александр Евграфович.
— Этими-то хоть вы занимаетесь? — большим пальцем показав назад, спросил я.
Володя хохотнул горько. Александр Евграфович, глядя прямо перед собой, долго молчал.
— Эх, Глеб Всеволодович, — сказал он безнадежно, — до всего просто руки не доходят… Что говорить! — его голос затрепетал от скрытой боли. — Нам ведь даже фонды магнитной ленты заморозили! Можем отрабатывать только тех, к кому подключились когда-то, а захочешь сейчас внепланового «жучка» вколоть — изволь за свой счет…
— И куда все девается, — сказал Володя, не оборачиваясь.
Больше мы не разговаривали до самого Рощина.
Здесь был рай. Дощатая пристройка утопала в свежей июньской зелени, утренний воздух благоухал; в тишине перезванивались вечные, нормально крылатые птицы. Киря стоял на цыпочках, положив подбородок на край переполненной бочки и, держа в вытянутой руке еловую шишку, сосредоточенно водил ее по воде вправо-влево.
— Кирилл, — сказал я, — здравствуй. Он обернулся ко мне.
— Шишка купается, — сообщил он так, будто мы расстались полчаса назад. Сначала я обмер, мне показалось, что он где-то упал совсем недавно и стесал кожу с лица. Но это был диатез. Вот тебе и свежий воздух.
— Замечательно, — сказал я, — шишке хорошо. А у тебя рукава мокрые.
— Рукава не мокрые, — серьезно возразил он.
— Ты чем-нибудь другим заняться не хочешь?
— Другим не хочешь.
Рукава были насквозь мокрые. Я закатал ему рукава. Номерков у него на руках еще не было, так что можно.
Жена сидела у газовой плиты нога на ногу, к двери спиной, и что-то читала. На плите булькало, из-под слегка сдвинутой крышки кастрюли курился парок. Газ шел еле-еле. А кран был открыт полностью. Баллон пора менять.
— Здравствуй, — сказал я. Она обернулась. Будто мы расстались полчаса назад.
— Привет, — приветливо сказала она, не закрывая книгу. — Какими судьбами?
— Заехал проведать, — объяснил я, стараясь держаться очень прямо и как-то втянуть предательски раздувшие пиджак горбы на лопатках. — Друг подбросил… ненадолго. У него тут дела, он на машине. Через час обратно.
— Какие у тебя друзья появились, пока нас нет. С машинами. Мужчина или женщина?
Она подзагорела. Чуть-чуть. Но выглядела она страшно устало, просто-таки измочаленно. Под глазами темные мешки, губы бледные…
— Мужчина, представь. Как вы тут? Не болеете?
— В пределах допусков, — ответила она. — Горло все время, особенно с утра. Тепленького попьешь — вроде проходит… А этот совсем не спит. И мне не дает, естественно… Ну, как водится.
— Бедняга… Комары не заели?
— Начинают заедать. Хозяин говорит — это еще что, вот через недельку…
— Что читаешь?
Она закрыла книгу и пихнула ее куда-то в груду посуды на столе.
— Некогда мне тут читать. Стирка-готовка-прогулка, прогулка-стирка-готовка…
— Суп варишь?
— Третий день один пакет мусолим, — она сунулась в ведерко за плитой и показала мне пустой пакет из-под супа «Новинка». — В лабазе — шаром кати. Сперва еще ничего было, а сейчас дачники наезжают экспоненциально… Ты ничего не привоз?
— Нет. Как-то не догадался.
— Во! — она постучала костяшками пальцев по столу, намекая, что я дубина, — В морозилке же курица лежит!
— Знаешь, даже не посмотрел.
— Привези. Просто хоть траву лопай…
— Кору с деревьев.
— Лебеду.
— А ты знаешь, как лебеда выглядит?
— У хозяйки спрошу.
— А как они фураж достают?
— Черт их знает. Неудобно спрашивать. Ты же знаешь, сейчас у всех свои маленькие хитрости… Они уж пару раз мне подбрасывали. Тоже не очень жируют, знаешь…
Протопал под оконцем Киря, повозился на лавке около двери и заглянул к нам.
— Шишка загорает, — сообщил он, подошел к матери и полез к ней на руки прямо в башмаках. Она вяло отбивалась. Я перехватил его за плечики.
— Кирюша, не надо. Мамочка очень устала.
— Мамочка очень не устала.
— Мамочка очень устала, — убеждающе повторил я, держа его к себе лицом и глядя в глаза. Он моргал, губки — бантиком; слушал смирно. — Мамочка все время о нас заботится, а на это надо очень много сил. Мешать нельзя, мамочка нам готовит вкуснющий суп, у нее это так замечательно получается…
Еще когда Киря был в проекте, мы с женой много говорили о том, что при ребенке, с самого рождения, очень воспитательно будет с настойчивостью произносить друг о друге только хорошее, как можно больше и чаще, и очевидно отдавать друг другу, например, лучшие куски, лучшее место перед телевизором… Я свято держался этой линии, жена тоже старалась — правда, с модификациями. Она говорила: «Папочка у нас очень умный, только руки у него не тем концом вставлены» — и лукаво косилась на меня, или: «Папочка у нас хороший, но затюканный». Тексты о лучшей доле она тоже переосмыслила: «Сегодня папочка заслужил вот этот вкусный кусочек мяса…» или «этот замечательный ломтик папочка честно заработал…» Сначала я обижался, но быстро привык; да и не лаяться же из-за обмолвок всякий раз, тем более, что проскакивают они быстро, незаметно, беззлобно… да и, что греха таить, зачастую справедливы…
Кирилл послушал-послушал, заскучал и вышел на улицу, аккуратно притворив хлипкую дверь.
— Он стал чище говорить, — заметил я. — Почти все слова понимаемы. Все-таки перемена обстановки подстегивает развитие, правильно мы пошли на эту дачу…
Я осекся. Про полезность перемены обстановки мне не стоило сейчас говорить.
Впрочем, жена не обратила внимания на мои слова. Она тем временем расстегнула халат до пояса и спустила с плеч. Лифчика не было.
— Ты все-таки подзагорела немножко, — сказал я. — Сейчас хорошо видно.
— Посмотри, что тут у меня, — сказала она и приподняла левую грудь ладонью. — Бугорок какой-то. Третий день трогать больно, а самой никак толком не заглянуть, зеркало мы с Кирей кокнули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Перекрывая гомон, бородатый поодаль надсаживался, триумфально размахивал рукой — до нас долетали обрывки: «Физическое и нравственное здоровье русского народа идут рука об руку!.. Кризис требует кардинальных мер, и любые будут оправданы, ибо ставка предельно высока!.. На действенную помощь Кремля, раболепствующего перед инородцами, рассчитывать не приходится!.. Мы вправе спросить: Горбачев, где обещанные презервативы? Ты отдал их казахам!.. Убийственный вирус СПИДа, выведенный в тайных масонских лабораториях еще при Лорис-Меликове, которого в действительности звали, как известно, Лейба Меерзон…»
Мы прорвались. Володя, наверстывая время, погнал на предельной скорости. Асфальт летел под шипящие, утробно екающие на выбоинах колеса.
— А презервативов действительно нет, — заметил Володя.
— В том-то и дело, — с тяжелым вздохом отозвался Александр Евграфович.
— Этими-то хоть вы занимаетесь? — большим пальцем показав назад, спросил я.
Володя хохотнул горько. Александр Евграфович, глядя прямо перед собой, долго молчал.
— Эх, Глеб Всеволодович, — сказал он безнадежно, — до всего просто руки не доходят… Что говорить! — его голос затрепетал от скрытой боли. — Нам ведь даже фонды магнитной ленты заморозили! Можем отрабатывать только тех, к кому подключились когда-то, а захочешь сейчас внепланового «жучка» вколоть — изволь за свой счет…
— И куда все девается, — сказал Володя, не оборачиваясь.
Больше мы не разговаривали до самого Рощина.
Здесь был рай. Дощатая пристройка утопала в свежей июньской зелени, утренний воздух благоухал; в тишине перезванивались вечные, нормально крылатые птицы. Киря стоял на цыпочках, положив подбородок на край переполненной бочки и, держа в вытянутой руке еловую шишку, сосредоточенно водил ее по воде вправо-влево.
— Кирилл, — сказал я, — здравствуй. Он обернулся ко мне.
— Шишка купается, — сообщил он так, будто мы расстались полчаса назад. Сначала я обмер, мне показалось, что он где-то упал совсем недавно и стесал кожу с лица. Но это был диатез. Вот тебе и свежий воздух.
— Замечательно, — сказал я, — шишке хорошо. А у тебя рукава мокрые.
— Рукава не мокрые, — серьезно возразил он.
— Ты чем-нибудь другим заняться не хочешь?
— Другим не хочешь.
Рукава были насквозь мокрые. Я закатал ему рукава. Номерков у него на руках еще не было, так что можно.
Жена сидела у газовой плиты нога на ногу, к двери спиной, и что-то читала. На плите булькало, из-под слегка сдвинутой крышки кастрюли курился парок. Газ шел еле-еле. А кран был открыт полностью. Баллон пора менять.
— Здравствуй, — сказал я. Она обернулась. Будто мы расстались полчаса назад.
— Привет, — приветливо сказала она, не закрывая книгу. — Какими судьбами?
— Заехал проведать, — объяснил я, стараясь держаться очень прямо и как-то втянуть предательски раздувшие пиджак горбы на лопатках. — Друг подбросил… ненадолго. У него тут дела, он на машине. Через час обратно.
— Какие у тебя друзья появились, пока нас нет. С машинами. Мужчина или женщина?
Она подзагорела. Чуть-чуть. Но выглядела она страшно устало, просто-таки измочаленно. Под глазами темные мешки, губы бледные…
— Мужчина, представь. Как вы тут? Не болеете?
— В пределах допусков, — ответила она. — Горло все время, особенно с утра. Тепленького попьешь — вроде проходит… А этот совсем не спит. И мне не дает, естественно… Ну, как водится.
— Бедняга… Комары не заели?
— Начинают заедать. Хозяин говорит — это еще что, вот через недельку…
— Что читаешь?
Она закрыла книгу и пихнула ее куда-то в груду посуды на столе.
— Некогда мне тут читать. Стирка-готовка-прогулка, прогулка-стирка-готовка…
— Суп варишь?
— Третий день один пакет мусолим, — она сунулась в ведерко за плитой и показала мне пустой пакет из-под супа «Новинка». — В лабазе — шаром кати. Сперва еще ничего было, а сейчас дачники наезжают экспоненциально… Ты ничего не привоз?
— Нет. Как-то не догадался.
— Во! — она постучала костяшками пальцев по столу, намекая, что я дубина, — В морозилке же курица лежит!
— Знаешь, даже не посмотрел.
— Привези. Просто хоть траву лопай…
— Кору с деревьев.
— Лебеду.
— А ты знаешь, как лебеда выглядит?
— У хозяйки спрошу.
— А как они фураж достают?
— Черт их знает. Неудобно спрашивать. Ты же знаешь, сейчас у всех свои маленькие хитрости… Они уж пару раз мне подбрасывали. Тоже не очень жируют, знаешь…
Протопал под оконцем Киря, повозился на лавке около двери и заглянул к нам.
— Шишка загорает, — сообщил он, подошел к матери и полез к ней на руки прямо в башмаках. Она вяло отбивалась. Я перехватил его за плечики.
— Кирюша, не надо. Мамочка очень устала.
— Мамочка очень не устала.
— Мамочка очень устала, — убеждающе повторил я, держа его к себе лицом и глядя в глаза. Он моргал, губки — бантиком; слушал смирно. — Мамочка все время о нас заботится, а на это надо очень много сил. Мешать нельзя, мамочка нам готовит вкуснющий суп, у нее это так замечательно получается…
Еще когда Киря был в проекте, мы с женой много говорили о том, что при ребенке, с самого рождения, очень воспитательно будет с настойчивостью произносить друг о друге только хорошее, как можно больше и чаще, и очевидно отдавать друг другу, например, лучшие куски, лучшее место перед телевизором… Я свято держался этой линии, жена тоже старалась — правда, с модификациями. Она говорила: «Папочка у нас очень умный, только руки у него не тем концом вставлены» — и лукаво косилась на меня, или: «Папочка у нас хороший, но затюканный». Тексты о лучшей доле она тоже переосмыслила: «Сегодня папочка заслужил вот этот вкусный кусочек мяса…» или «этот замечательный ломтик папочка честно заработал…» Сначала я обижался, но быстро привык; да и не лаяться же из-за обмолвок всякий раз, тем более, что проскакивают они быстро, незаметно, беззлобно… да и, что греха таить, зачастую справедливы…
Кирилл послушал-послушал, заскучал и вышел на улицу, аккуратно притворив хлипкую дверь.
— Он стал чище говорить, — заметил я. — Почти все слова понимаемы. Все-таки перемена обстановки подстегивает развитие, правильно мы пошли на эту дачу…
Я осекся. Про полезность перемены обстановки мне не стоило сейчас говорить.
Впрочем, жена не обратила внимания на мои слова. Она тем временем расстегнула халат до пояса и спустила с плеч. Лифчика не было.
— Ты все-таки подзагорела немножко, — сказал я. — Сейчас хорошо видно.
— Посмотри, что тут у меня, — сказала она и приподняла левую грудь ладонью. — Бугорок какой-то. Третий день трогать больно, а самой никак толком не заглянуть, зеркало мы с Кирей кокнули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14