— Ну пожалуйста, Кай, не мешай. Знаешь, как страшно? Знаешь, как трудно решиться? А я им нужен — там. Отцу, маме, Энгусу, тому мальчишке. Знаешь, как им всем одиноко? Они меня ждут. Уходи, ладно?
Я не кричала, когда на грязном тюфяке гостиницы, в страхе и боли стала женщиной.
Ни тогда, когда на мое крыльцо бросили окровавленную рубашку Энгуса.
Ни тогда, когда Лейва повели под суд. Ни тогда, когда Тейя в лицо назвала меня шлюхой. Но от слов Ивора стержень, что вставлен внутрь каждого аристократа, наконец сломался. И я закричала отчаянно:
— Папа! Папочка!
Отец, слава богам, приехал со мной. Бродил сейчас по комнатам, искал слуг, возмущался тем, до чего кузен довел дом. Поэтому он сразу прибежал на мой истошный вопль.
И увидел замечательную картинку: я повисла у Ивора на шее, захлебываясь невыплаканными за два года слезами, и приговариваю: «Как же ты… Я же… Я же теперь…» Наш висельник гладит меня по головке и бормочет что-то невнятное, но утешительное. А над нами маятником судьбы раскачивается веревка с петлей.
Отец как-то разом все понял, не стал задавать вопросов. Обрезал веревку, потом принес снизу две чарки и темную плоскую бутыль. И налил мне — половину, Ивору — до краев.
И сразу стало лучше и светлее. Словно все случилось не со мной. Ни страха, ни боли. А если глаза все еще щипало, так только от того, что зелье было очень крепким.
И я наконец смогла договорить:
— Я же не смогу теперь никуда уехать. И не хочу уезжать. Как же ты хотел меня бросить? Как же я без тебя?
К счастью, Ивор ничего не услышал. Его «обезболило» еще надежнее, чем меня. Он только спросил у отца без особого интереса:
— Где вы нашли эту гадость?
— На кухне, в тайнике.
— Надо же…
— Пап, мы не можем его здесь оставить, — подала голос я.
— Конечно, — ответил отец. — Поехали к нам домой, Там во всем и разберемся.
* * *
Ивор заснул еще в экипаже.
Когда мы приехали, я его растолкала, и он, бормоча проклятия, добрался до дивана в гостевой комнате и там уже провалился в сон окончательно и бесповоротно.
К утру у него началась лихорадка.
К полудню отец вызвал нашего врача, тот вскрыл Ивору вены и выпустил полтазика темной пенистой крови.
Кузен успокоился, больше не метался, не просил у кого-то прощения, не обещал прийти. Но просыпаться тоже не желал. Так и блуждал по неведомым тропам и не спешил возвращаться.
Я сидела с ним, выгнав из комнаты всех прочих. Не потому, что знала, как помочь, а просто мне не хотелось уходить. Меняла мокрое полотенце на его голове, рисовала картинки или дремала.
И почему-то была уверена, что помогать Ивору не нужно. Он сам сумеет выбраться.
Асенам не привыкать к тому, что меняется время. Было время бросать дома и уплывать на кораблях к неведомой земле, потом было время строить, сейчас время воевать.
Я знаю, что потом буду оплакивать мертвых и проклинать короля, Дома, тардов, судьбу за бессмысленную бойню, которую они устроили.
Но на самом деле ничто не случается без причины, и нет невиновных.
Каждый, и я в том числе, думая только о себе, добиваясь счастья для себя, чуть-чуть приблизил эту войну.
И сейчас мы все кинулись в разные стороны — спасать себя и свое счастье.
И только Ивор принял на себя всю нашу вину, наши грядущие боль и стыд.
Оттого, что слабее всех нас, или оттого, что сильнее?
* * *
Ночью Ивор наконец очнулся. Посмотрел удивленно на свои забинтованные руки и сказал:
— Я же вроде не вены резал…
Я рассказала, как было дело. Добавив, что он, Ивор, дурак и мерзавец, если думает, что нам все равно, здесь он или на том свете.
— Покажи разрез, — потребовал Ивор.
Я размотала бинты. Он осмотрел критически свежий шрам и спросил:
— Кто это меня так?
Я назвала имя нашего доктора.
— Портач, — сказал Ивор. — Я давно подозревал.
Потом, подумав немного, добавил:
— Надо же — горячка. Чтобы, значит, голова не работала и не придумывала ничего лишнего. Даже не ожидал, что так хочу жить.
— А есть хочешь? — спросила я.
— Ужасно. Глупая все-таки штука — человек, правда?
Я пошарила на кухне, но разыскала только взбитые сливки — сегодняшний нетронутый десерт. Ивор сказал, что прекрасно сойдет. Накормила его, и он тут же снова заснул.
А я вспомнила наконец, что Вестейн все еще ждет моего ответа.
Ох и свинья ты все же, Кайрен!
А после того, что я ему напишу, буду свинья грязная и неблагодарная.
Остается утешать себя тем, что Вестейн как-никак заслуживает лучшей доли. Зачем ему связывать судьбу с грязной и неблагодарной свиньей?
* * *
Кайрен, дочь Дирмеда — Вестейну из Веллирхейма.
Вестейн, я знаю, что поступаю чудовищно неблагодарно, но вам придется ехать одному.
Вернувшись домой, я тут же с головой ушла в дела своей семьи и совершенно забыла о Вас и Вашем предложении. Оттого Вы уже второй день мучаетесь ожиданием.
Следовательно, у меня, как и у прочих аристократов, нет ни сердца, ни чести, а потому лучше всего будет, если вы постараетесь забыть меня. Я не думаю, что Вам захочется брать в жены женщину, которой Вы не сможете доверять, которую не сможете уважать.
Решение мое окончательное, поэтому не тратьте времени на уговоры — уезжайте.
Если не боитесь за себя, подумайте хотя бы о церетах — они тоже в опасности.
Прощения у Вас не прошу, потому что не заслуживаю его.
Кайрен.
Написано на бледно-голубой бумаге с гербом Дома Дирмеда.

КАЙРЕН
Весь следующий день мы играли в карты.
Отец и доктор хотели повидать кузена, но я их отговорила. Кузен и сам себя сможет вылечить.
Я понимала, что карты для Ивора сейчас просто замена лихорадки. Способ не думать о том, с чем он не может примириться. И ни я, ни отец ничем, к сожалению, не можем ему помочь.
Так что я умывала его, кормила, тасовала карты и помалкивала.
К вечеру он не выдержал и спросил, что нового в городе.
Я рассказала о смерти племянника Ойсина и о начале вендетты.
— Глупо, — сказал Ивор, — до чего глупо.
И задал вопрос, который я весь день боялась услышать:
— Что же с нами будет теперь, Кай?
Я хотела сказать, что понятия не имею, что меня волнует только, что будет со мной, с ним и с моим отцом, но вместо этого вдруг ответила:
— Мы станем слабее.
— Что?
— Не знаю, как сказать. Сильнее кто? Кто лучше защищен. От врагов, от неожиданностей, от всего мира. Он в броне — не слышит, не видит, не чует. И оттого крушит все вокруг. Как мы, аристократы. Но если мы проиграем войну, мы снова научимся чувствовать боль и страх. Сначала свои, потом чужие. Это ужасно, что нам приходится учиться таким способом. Но, видимо, по-другому нельзя.
— Иди спать, Кай, — сказал Ивор. — У тебя глаза на пол-лица, и ты говоришь пророчества. Тебе тоже нужно отдохнуть.
Он был прав, но я боялась оставить его наедине с мыслями. Вдруг он снова придумает какую-нибудь гадость?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86