Наконец обратился к Игорю:
— Значит, ты?
— Я,— подтвердил тот.
Друзь готов был дать присягу, что после этого крат- кого ответа в глазах Федора Ипполитовича промелькнуло нечто похожее на удовольствие. Но произнес он сухо:
— Как будто чисто сделано.
И тут на Игоря посыпались один за другим вопросы. Короткие, точные, требовательные. Это были вопросы экзаменатора, который поставил себе целью во что бы то ни стало «срезать» экзаменующегося. Но Игорь отвечал так же точно и сжато...
Совсем недолго продолжался этот экзамен. И ни разу Игорь не запнулся, ни одного ответа не начал тем «э-э», каким экзаменующийся начинает «плаванье». Его ответы дали полную картину того, что показала операция, что сделано и почему именно так сделано, что предпринято для предупреждения осложнений и рецидивов, каков прогноз на послеоперационный период.
— Значит, выздоровеет?
— Больной двадцать пять лет. Организм в расцветём
— Ну, а если..,
Игорь перебил отца не совсем уместным замечанием*
— Надо было с самого начала оставить ее за Сергеем. Впрочем, это и сейчас не поздно.
Федор Ипполитович не спеша снял маску. Вид у него был как будто не грозный. Друзю показалось даже, что стоит перед ним бесконечно уставший человек.
Помолчав, профессор вдруг спросил у сына:
— А если поручить ее тебе?
Лишь одно мгновенье Игорь помедлил с ответом;
— Если не станет возражать мой патрон...
— Хорошо. Заканчивайте,— перебил его Федор Ипполитович.
И пока зашивали Хорунжую, он неподвижно стоял в двух шагах от стола и следил за пальцами сына и ученика. Но совсем не в соответствии с движениями этих пальцев шевелились у старика брови, то прищуривались, то широко раскрывались глаза.
Когда операционное место скрылось под марлей, Федор Ипполитович как бы подвел черту под своими наблюдениями:
— Уж не собираешься ли ты, Сергей, совершенствоваться на ликвидации чужих грехов? Тогда с какой стати ты поручил ни на чем не проверенному стажеру то, за что взялся сам?
Во время операции и экзамена Друзь чувствовал себя более чем уверенно. А тут вдруг растерялся, как школьник перед всегда сердитым и не всегда' справедливым учителем. Долго искал он нужные слова.
— Практический опыт у Игоря шире и разнообразнее. А пришел он сюда в последнюю минуту — некогда было согласовывать...
Федор Ипполитович помолчал, задумчиво глядя на неподвижную Марину Эрастовну и склонившегося над ней сына. Затем спросил Друзя:
— Что ты скажешь, если я с тобой переиграю?
— Возьмете у меня Игоря? — испугался тот.
— Поручу ему Хорунжую,— взвешивая каждое слово, ответил Федор Ипполитович.— Ты сам виноват. Если бы оперировал ее ты, я согласился бы с Игорем, оставил бы Хорунжую за тобой.
ч Минуту в операционной стояла тишина.
— А если Фармагей не виноват? — озадаченно про
молвил наконец Друзь...— Может быть, ему что-то помешало...
— Это мы узнаем завтра на пятиминутке,— резко перебил Федор Ипполитович.
— А Черемашко? — шепотом спросил Игорь.— Мы же утром договорились...
Профессор даже не взглянул на него.
— Разве вход в первую палату кому-нибудь запрещен?.. А ты, Сергей, в стороне не останешься: ответственности за Хорунжую... и за твоего приятеля я с тебя не снимаю. Если он зарвется, с тебя спрошу.
В операционную въехала коляска. Об этом успела позаботиться Серафима Адриановна.
Пока она и санитар перекладывали Марину Эрастов- ну, Друзь подошел к Буде-Розальскому. Да, чуть было не ошибся он в этом юноше...
— Спасибо вам, Корнелий Аполлонович.— Друзь протянул ему руку, и тот порывисто схватил ее.— Проводите, пожалуйста, Марину Эрастовну в палату, проследите, чтобы ее уложили поудобнее, и отправляйтесь домой.
— Это вам спасибо,— пробормотал Буда-Розальский, краснея.
Друзь не выпустил его руку.
— Послушайтесь моего товарищеского совета. Сбросьте-ка вы с себя личину английского аристократа. А то привыкнете к ней, станете равнодушным ко всем и ко всему...
Вконец смущенный, Корнелий Аполлонович выбежал из операционной.
Протянул Друзь руку и Танцюре:
— Свободны и вы, Саня. Вам еще большее спасибо. Спокойной ночи.
Но тот хмуро покачал головой.
— У меня к вам разговор...
Друзь незаметно вздохнул: нетрудно догадаться, что с Танцюрой. Кажется, день этот закончится тем, с чего начался.
— Ладно,— согласился Друзь.— Тогда помогите младшему коллеге.
Танцюра молча вышел.
Федор Ипполитович все еще не мог отвести глаз от
дверей, за которыми скрылась тележка. Должно быть, тесной толпой обступили его непривычные мысли: то он невесело хмурился, то презрительная усмешка кривила ему рот.
Взволнованный внезапным доверием отца, не зная, как отнестись к этому, Игорь сказал Друзю:
— Шел бы ты домой, Сергей. Ждать, когда Марина Эрастовна придет в себя,— теперь моя обязанность.
— Подождем вдвоем,— ответил Друзь.— Ты сейчас будешь записывать в историю болезни Хорунжей сделанное тобой, а я присмотрю, чтобы ты не напутал.
Игорю было не до шуток. Отец обязан знать: сегодняшняя операция вовсе не личная заслуга его сына.
— К сожалению, не все можно вписать в историю. Никто не узнает, как скандалила на этом столе Марина Эрастовна, требуя, чтобы оперировал ее ты, и так хитро ты ей доказывал, что я — всего-навсего твой помощник.
Цели своей он достиг.
— Уговорил? — поинтересовался Федор Ипполитович, и в глазах его блеснул тот огонек, с которым он «развлекал» сегодня за обедом гостей.
Между бровями у Игоря прорезалась морщинка. Поэтому поспешно откликнулся Друзь:
— Пришлось...
— Кто же тебе поверит, что ты не ловелас?
Друзь побледнел, а в голове роем закружились куда более резкие слова, чем за обедом.
— Ну, хватит, не лезь на стену.
Злорадный огонек погас. И смотрел профессор уже на сына. Должно быть, еще не все Игорю сказано. Но Федору Ипполитовичу сначала нужно переломить в себе что-то.
Друзь не ошибся.
— Завтра на пятиминутке об операции — он ее затеял— будет докладывать Сергей.— Профессор очень старательно подбирал слова.— А после пятиминутки ты примешь у Фармагея всю палату... Что на меня уставился? Разве не ты утверждал, что я не даю хода талантливой молодежи? Вот и докажи, что ты талантливый... И не думай, что палата отдается тебе навсегда. В самом лучшем случае — на твой срок. А там обязательно вернешься в свою Нелеповку или, как ее, Собачевку.
Было от чего Игорю глаза вытаращить. Это так неожиданно, так невероятно, так вразрез с отцовским характером...
Профессор не стал ждать, пока сын раскроет рот:
— Испугался, что скажут: докатился-таки Шостенко до семейственности? Не тот случай. Думаешь, до сих пор никому не известно, что за сын у меня и какой у тебя отец?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66