Председатель ревкома
Роман
(армян)
Наступили тяжелые, неспокойные дни. На дворе бушевала вьюга. Сильные порывы ветра сбрасывали снег с крыш домов, облепляли снежинками окна, срывали охапки сена со стогов во дворах и разбрасывали их далеко-далеко. Завывал ветер. Голые деревья шелестели сухими ветками, гудели, как телеграфные провода — у-у- у-у... Порой же казалось, что по воздуху проносятся кони с железными крыльями... Вз-з-з-з...
Дрожали стены домов, дрожали окна, дрожали люди...
— Господи, помилуй и спаси нас грешных,— шептали старушки, осеняя себя крестным знамением.— Видно, в этом году святой Саркис сильно разгневался.
Сегодня стоит такая же погода. Солнце еще не взошло. На улице бушует ветер. Здесь он стучит отодранными досками, там — с шумом швыряет на землю сорванную с крыши черепицу или, сбросив на двор снег с крыш, сметает его в груду, бьет в окна, колотит в ставни, рвет их с крючков, хохочет в дымовых трубах и, словно радуясь своим проделкам, снова несется по улицам города, насмешливо и зло посвистывая — шшш-уйт... шшш-уйт...
Однако, несмотря на разбушевавшуюся стихию, маленький городок, расположенный в котловине среди высоких гор и напоминающий своими черепичными крышами глубокую тарелку, наполненную пирожками, спит еще безмятежным сном. Ни из одной трубы не подымается дым, улицы пустынны; только собаки сторожат тишину и покой да копошатся куры, разгребая оставшийся с вечера лошадиный навоз.
Невзирая на ранний час, по одной из улиц бредет сгорбленная, вся в черном, женщина, ковыляя, как ста-:
рая ворона. Наклонившись вперед, она еле передвигает ноги, тяжело опирается на ручку зонтика и покачивает головой. На улице—непогода... Устала она, трудно идти. Эх, будь проклята старость!
Бредет и гневно бормочет:
— Не пойму, в чем тут дело, никак не могу понять. Вчера еще были друзьями, жили, как родные братья... а сегодня на ножах, как заклятые враги. Не пойму... Баршовик — и еще бог знает кто. Партия, партия... И сколько их... О, чтоб пусто было вам с вашей партией!.. Одна уходит, на ее место сейчас же приходит другая, не дают покоя бедному народу, не дают ему мирно пожить. Один арестовывает другого... Этот гоняется за тем, а тот за этим... Один преследует другого...
Идет.
— Никак не возьму я в толк, не пойму, что они хотят поделить, почему злобствуют друг против друга?.. Скажите на милость, что плохого вам сделали мои бедные дети, за что вы их арестовали? В чем их вина? Разве скажут, разве толком объяснят? Спрашиваешь — не отвечают... О, чтоб вам и вовсе замолчать, чтоб все вы онемели!
Так, говоря сама с собой, тащится сгорбленная старушка по пустынным улицам города. Ветер развевает концы ее шали, подымает подол платья, но старушка не останавливается, плетется, тяжело опираясь на зонт, который заменяет ей палку. Она идет к зятю, чтоб узнать у него, почему ночью арестовали ее сыновей, Рубена и Сурена. В чем их вина? Зять ее — комиссар. Говорят даже, что он — самый главный комиссар. Он, должно быть, знает, в чем дело.
— Что-то он скажет? Известно все это ему или нет? Да что говорить, ведь и он с «теми» одного поля ягода... Сбрил усы и бороду, стал ровней всякому сброду... Нет бога, не нужно ни церкви, ни обедни... Нет уваженья к старшим, старость больше не почитают. Вот каковы они...
Наконец старуха добралась до дома зятя; она с трудом разогнула спину, оправила платье и тяжело вздохнула.
1 Искаженное: большевик.
— О, чтоб вам пусто было, чтоб господь бог наказал вас! — говорит она в сердцах, поднимаясь по ступенькам к дверям дома. Старушка часто останавливается, чтобы перевести дух, от раздражения еще больше кряхтит и наконец нетерпеливо стучит в дверь медной ручкой зонта.
Никто не отзывается. Спят, что ли?
— Виргиния! — сердито зовет она дочь и снова стучит в дверь.— Оглохли вы, что ли? Слушай...
Снова молчание. Наконец на ее громкий стук за дверью послышались шаги, а немного спустя и шум отодвигаемых железных засовов.
Дверь открыла молодая женщина с распущенными, спадающими на плечи волосами, в небрежно накинутой одежде. На ее матовом лице выделяются черные дуги почти сросшихся бровей. Открыв дверь, она удивленно остановилась на пороге.
— Мама? Что случилось? Почему так рано?
Старушка недовольно проговорила:
— Что случилось? Беда стряслась надо мною... Ах, чтоб им пусто было! Мало того, что забрали дрова, утащили целую гору досок... Так нет же — пришли и сегодня ночью арестовали твоих братьев...
Виргиния поражена:
— Кто? Почему?
— Откуда я знаю, почему? Ночью пришли пять или шесть человек, перевернули в доме все вверх дном, перерыли во всех уголках, а потом забрали твоих братьев и увели... О, чтоб их всех черт побрал! Спрашиваю: «Куда это вы их уводите? В чем дело? В чем они провинились?» А они мне только и отвечают- «Потом узнаешь!» О, чтоб вы «потом» сгорели, чтоб вас холера взяла... Теперь вот пришла узнать, в чем дело, что им надо от моих сыновей... Осеп дома? Спит еще? Тоже нашел время спать!
— Он пришел поздно ночью,— ответила Виргиния и в недоумении повторила: — Но почему их арестовали?
— А я разве знаю, дочь моя...— раздраженно ворчит мать.— Если кто и должен знать, так это ты. Ведь это дело рук твоего почтенного супруга. Он разбирается в этих делах...
Виргиния в недоумении качает головой.
«...Нет, Осеп ничего не говорил. Вчера он вернулся очень поздно и сейчас же лег спать,— перебирает она в памяти события вчерашнего вечера.— Почему же арестовали братьев? За что, в чем их обвиняют? Может быть, за их прошлое? Да, они были дашнаками, но теперь, теперь-то ведь они ни в чем не замешаны, они давно уже порвали с этой партией. Так в чем же дело, в чем их вина? Это просто какое-то недоразумение!»
Дочь сосредоточенно думает о возможных причинах ареста, а мать не может усидеть на месте.
— Когда же он проснется? — спрашивает она, полу- сердито, полу жалобно глядя на дочь.— Жены твоих братьев сходят с ума от беспокойства. Им нужно принести хоть какую-нибудь весточку.
Виргиния молча направилась к дверям спальни, но остановилась в нерешительности.
— Мама, ты лучше ступай домой, а я все узнаю,— сказала она, стараясь скрыть от матери свою тревогу.— Осеп, вероятно, встанет сегодня позже. Ты пойди к невесткам, скажи, чтоб не беспокоились: ничего не будет, пусть напрасно не мучают себя. Вероятно, какое-нибудь недоразумение.
Виргинии жаль нарушать покой мужа, а главное — ей не хочется, чтобы мать разговаривала с Осепом. Она по своей привычке стала бы ругать, проклинать, сказала бы что-нибудь лишнее, а Осеп терпеть не может этого. Нет, лучше она сама.
— Ты говоришь, ничего плохого не будет, а? — спросила старушка со слезами на глазах.
Виргиния успокоила мать.
1 2 3 4 5 6 7
Роман
(армян)
Наступили тяжелые, неспокойные дни. На дворе бушевала вьюга. Сильные порывы ветра сбрасывали снег с крыш домов, облепляли снежинками окна, срывали охапки сена со стогов во дворах и разбрасывали их далеко-далеко. Завывал ветер. Голые деревья шелестели сухими ветками, гудели, как телеграфные провода — у-у- у-у... Порой же казалось, что по воздуху проносятся кони с железными крыльями... Вз-з-з-з...
Дрожали стены домов, дрожали окна, дрожали люди...
— Господи, помилуй и спаси нас грешных,— шептали старушки, осеняя себя крестным знамением.— Видно, в этом году святой Саркис сильно разгневался.
Сегодня стоит такая же погода. Солнце еще не взошло. На улице бушует ветер. Здесь он стучит отодранными досками, там — с шумом швыряет на землю сорванную с крыши черепицу или, сбросив на двор снег с крыш, сметает его в груду, бьет в окна, колотит в ставни, рвет их с крючков, хохочет в дымовых трубах и, словно радуясь своим проделкам, снова несется по улицам города, насмешливо и зло посвистывая — шшш-уйт... шшш-уйт...
Однако, несмотря на разбушевавшуюся стихию, маленький городок, расположенный в котловине среди высоких гор и напоминающий своими черепичными крышами глубокую тарелку, наполненную пирожками, спит еще безмятежным сном. Ни из одной трубы не подымается дым, улицы пустынны; только собаки сторожат тишину и покой да копошатся куры, разгребая оставшийся с вечера лошадиный навоз.
Невзирая на ранний час, по одной из улиц бредет сгорбленная, вся в черном, женщина, ковыляя, как ста-:
рая ворона. Наклонившись вперед, она еле передвигает ноги, тяжело опирается на ручку зонтика и покачивает головой. На улице—непогода... Устала она, трудно идти. Эх, будь проклята старость!
Бредет и гневно бормочет:
— Не пойму, в чем тут дело, никак не могу понять. Вчера еще были друзьями, жили, как родные братья... а сегодня на ножах, как заклятые враги. Не пойму... Баршовик — и еще бог знает кто. Партия, партия... И сколько их... О, чтоб пусто было вам с вашей партией!.. Одна уходит, на ее место сейчас же приходит другая, не дают покоя бедному народу, не дают ему мирно пожить. Один арестовывает другого... Этот гоняется за тем, а тот за этим... Один преследует другого...
Идет.
— Никак не возьму я в толк, не пойму, что они хотят поделить, почему злобствуют друг против друга?.. Скажите на милость, что плохого вам сделали мои бедные дети, за что вы их арестовали? В чем их вина? Разве скажут, разве толком объяснят? Спрашиваешь — не отвечают... О, чтоб вам и вовсе замолчать, чтоб все вы онемели!
Так, говоря сама с собой, тащится сгорбленная старушка по пустынным улицам города. Ветер развевает концы ее шали, подымает подол платья, но старушка не останавливается, плетется, тяжело опираясь на зонт, который заменяет ей палку. Она идет к зятю, чтоб узнать у него, почему ночью арестовали ее сыновей, Рубена и Сурена. В чем их вина? Зять ее — комиссар. Говорят даже, что он — самый главный комиссар. Он, должно быть, знает, в чем дело.
— Что-то он скажет? Известно все это ему или нет? Да что говорить, ведь и он с «теми» одного поля ягода... Сбрил усы и бороду, стал ровней всякому сброду... Нет бога, не нужно ни церкви, ни обедни... Нет уваженья к старшим, старость больше не почитают. Вот каковы они...
Наконец старуха добралась до дома зятя; она с трудом разогнула спину, оправила платье и тяжело вздохнула.
1 Искаженное: большевик.
— О, чтоб вам пусто было, чтоб господь бог наказал вас! — говорит она в сердцах, поднимаясь по ступенькам к дверям дома. Старушка часто останавливается, чтобы перевести дух, от раздражения еще больше кряхтит и наконец нетерпеливо стучит в дверь медной ручкой зонта.
Никто не отзывается. Спят, что ли?
— Виргиния! — сердито зовет она дочь и снова стучит в дверь.— Оглохли вы, что ли? Слушай...
Снова молчание. Наконец на ее громкий стук за дверью послышались шаги, а немного спустя и шум отодвигаемых железных засовов.
Дверь открыла молодая женщина с распущенными, спадающими на плечи волосами, в небрежно накинутой одежде. На ее матовом лице выделяются черные дуги почти сросшихся бровей. Открыв дверь, она удивленно остановилась на пороге.
— Мама? Что случилось? Почему так рано?
Старушка недовольно проговорила:
— Что случилось? Беда стряслась надо мною... Ах, чтоб им пусто было! Мало того, что забрали дрова, утащили целую гору досок... Так нет же — пришли и сегодня ночью арестовали твоих братьев...
Виргиния поражена:
— Кто? Почему?
— Откуда я знаю, почему? Ночью пришли пять или шесть человек, перевернули в доме все вверх дном, перерыли во всех уголках, а потом забрали твоих братьев и увели... О, чтоб их всех черт побрал! Спрашиваю: «Куда это вы их уводите? В чем дело? В чем они провинились?» А они мне только и отвечают- «Потом узнаешь!» О, чтоб вы «потом» сгорели, чтоб вас холера взяла... Теперь вот пришла узнать, в чем дело, что им надо от моих сыновей... Осеп дома? Спит еще? Тоже нашел время спать!
— Он пришел поздно ночью,— ответила Виргиния и в недоумении повторила: — Но почему их арестовали?
— А я разве знаю, дочь моя...— раздраженно ворчит мать.— Если кто и должен знать, так это ты. Ведь это дело рук твоего почтенного супруга. Он разбирается в этих делах...
Виргиния в недоумении качает головой.
«...Нет, Осеп ничего не говорил. Вчера он вернулся очень поздно и сейчас же лег спать,— перебирает она в памяти события вчерашнего вечера.— Почему же арестовали братьев? За что, в чем их обвиняют? Может быть, за их прошлое? Да, они были дашнаками, но теперь, теперь-то ведь они ни в чем не замешаны, они давно уже порвали с этой партией. Так в чем же дело, в чем их вина? Это просто какое-то недоразумение!»
Дочь сосредоточенно думает о возможных причинах ареста, а мать не может усидеть на месте.
— Когда же он проснется? — спрашивает она, полу- сердито, полу жалобно глядя на дочь.— Жены твоих братьев сходят с ума от беспокойства. Им нужно принести хоть какую-нибудь весточку.
Виргиния молча направилась к дверям спальни, но остановилась в нерешительности.
— Мама, ты лучше ступай домой, а я все узнаю,— сказала она, стараясь скрыть от матери свою тревогу.— Осеп, вероятно, встанет сегодня позже. Ты пойди к невесткам, скажи, чтоб не беспокоились: ничего не будет, пусть напрасно не мучают себя. Вероятно, какое-нибудь недоразумение.
Виргинии жаль нарушать покой мужа, а главное — ей не хочется, чтобы мать разговаривала с Осепом. Она по своей привычке стала бы ругать, проклинать, сказала бы что-нибудь лишнее, а Осеп терпеть не может этого. Нет, лучше она сама.
— Ты говоришь, ничего плохого не будет, а? — спросила старушка со слезами на глазах.
Виргиния успокоила мать.
1 2 3 4 5 6 7