— Пришли,— отозвался мулло Салим.
Стоявший чуть позади Хомид прижал к груди руку:
— Мы к вашим услугам,
-— Я должен как можно быстрее уехать,-—глядя в землю, произнес Усмон Азиз.
— Жаль!— мулло Салим принялся быстро перебирать четки.
Приблизился к ним и молча встал неподалеку Халил.
— Имам!— проговорил Усмон Азиз.
— Слушаю, почтенный.
— С тем бесштанным председателем и отступившим от бога учителем... и с этим сбившимся с пути Анваром...— что нам с ними делать?
— Вчера было сказано: участь их — смерть. Всем троим...
— А вы что думаете?—обратился Усмон Азиз к Хомиду.
— Я?—тот в растерянности переступил с ноги на ногу.— Что я могу думать... Воля ваша.
— Вчера вы были более решительным.
— Жаль их стало,— пробормотал Хомид.— Все-таки дети мусульман...
Тут его взгляд упал на свисающие с ветки тутовника веревки, и Хомид замолчал, как бы утратив дар речи.
— Мусульмане, дети мусульман,— ядовито усмехнувшись, повторил его слова Усмон Азиз.— Да пусть даже их колыбель спустилась с небес — я хочу, чтобы они были наказаны так, как того требует шариат.
— Воля ваша, почтенный,— едва вымолвил Хомид.
Усмон Азиз взглянул на Халила.
— А ты что думаешь?
— Повесить проклятых!— ответил тот и холодно улыбнулся.
Искоса глянул на него Хомид:
— Если бы у кошки были крылья, род воробьев исчез бы с лица земли.
— Трус,— бросил в ответ Халил.
— Хватит!— прикрикнул на них Усмон Азиз и зло сплюнул.
Затем он велел Курбану и Гуломхусайну привести пленников, а сам подошел к трем дехканам, которые вместе с Ато появились во дворе.
— А вам что нужно?
— Сначала — здравствуй, бай...— с достоинством произнес один.
— Проживу и без ваших приветствий. Что вы здесь потеряли?
— Мы пришли, чтобы...— начал второй, но под пронзительным взглядом Усмон Азиза осекся и замолчал.
— Пожалей и х, бай, будь к н и м милостив,— сказал третий — по виду самый старший, с начинающей седеть короткой, густой бородой.
— Ты не Комрон?1— спросил его Усмон Азиз.
— Верно, я Комрон.
— Тот самый Комрон, который свалился с горы и чуть было не отдал богу душу?
— Он самый.
— Тот самый Комрон, который после этого едва не свихнулся?
— Было и такое.
— Тогда не учи меня уму-разуму, ступай своей дорогой и береги свое счастье. А то как бы тебе не пришлось пожалеть о нем.
— Ты человек остроумный,— не спеша промолвил Комрон.— Но есть вещи поважнее остроумия. Без милосердия и сочувствия, без великодушия и мужества жизнь человеческая не имеет никакого смысла.
— Милосердие и сочувствие, говоришь?! Великодушие и мужество?!— закричал Усмон Азиз.— А о н и милосердны были ко мне? Великодушны? Кто убил моего брата? Кто разорил мой дом? Кто отправил моего зятя в Сибирь? Кто заставил меня бежать на чужбину? Кто?! Отвечай! И укажи мне на и х мужество, милосердие и великодушие!
— Успокойся, бай. Все в этом мире имеет свои причины.
Усмон Азиз в ярости поднял плетку.
— Ты что хочешь сказать?!
— Сам знаешь,— невозмутимо ответил Комрон.
— Тогда знай и ты,— Усмон Азиз опустил плетку.— Знай, что и сегодняшнее мое дело тоже не без причины.
— И все-таки, бай, не горячись. Бога вспомни, святых и пророков. И вспомни, как тяжелы бывают последствия необдуманных решений.
Комрон — счастливый, удачливый, достигающий цели (бука.).
— Уноси-ка ты ноги отсюда, пока цел. Да побыстрей,— негромко произнес Усмон Азиз, и в голосе его ясно прозвучала ярость.— И вы тоже,— повернулся он к спутникам Комрона.— Живо!
Но дехкане не пошевелились.
— Мы не уйдем, бай. И другие сейчас подойдут. Люди твоим замыслом недовольны.
Усмон Азиз засмеялся.
— Что ж, пусть приходят... Посмотрим.
Привели и поставили перед Усмон Азизом пленников.
Руки у всех троих были связаны за спиной.
Неутихающая боль в раненой ноге мучила Анвара, и он стоял, налегая на другую, здоровую ногу и стараясь при этом держаться независимо и прямо. Он похудел; лицо его обросло; но ни тени растерянности и страха не было в глазах, смотревших с печальной твердостью. Спокоен был и Каромат, на лице которого еще багровел след, оставленный вчера плеткой Усмон Азиза; и далеко за пределы двора уходил задумчивый взгляд Юнуса.
К нему первому подошел Усмон Азиз и рукояткой плетки снизу вверх ткнул ему в подбородок.
— Ну... поговорим?
Чуть отступив назад, Юнус ответил с ненавистью:
— Я тебе вчера все сказал.
— Значит, признаешь свою вину?
— Вину?— Юнус усмехнулся.— И это говоришь ты, за которым по пятам идет дурная слава убийцы!
— Каждый мой поступок соответствует шариату!
— А я тебе еще вчера сказал: если защитники шариата ты и вон тот, козлобородый,— кивнул Юнус на мулло Салима,— то плевал я на ваш шариат.
— Неверный!—вскричал мулло Салим и ударил о землю посохом.
— Ублюдок!—процедил Усмон Азиз и с силой опустил плетку на голову Юнуса.
Юнус качнулся. По его лицу из-под тюбетейки тотчас потекла кровь.
— Ублюдок здесь один,—вымолвил он.—Ты!
Второй удар пришелся ему по плечу.
— Ты не мужчина!— вскричал Анвар и, шагнув вперед, оперся на раненую ногу и от острой боли едва не потерял сознание.
— Мы сейчас увидим, кто здесь мужчина, а кто нет,— одной рукой стиснув рукоять плетки, а другую крепко сжав в кулак, ровным голосом проговорил Усмон Азиз.— А ты принадлежишь к неблагодарным... к тем, кто плюет на соль.
— Быть может...— голос Анвара зазвенел и сорвался.— Быть может, я и в самом деле неблагодарный. Но я не торговал родиной, как ты.
Усмон Азиз с сожалением покачал головой.
— Глуп ты еще и молод... И откуда тебе знать,— с внезапной болью продолжал он,— что такое родина? У меня она была. А у тебя — нет.
— Одно я знаю,— крикнул Анвар,— в седле родину с собой не увезешь. Это тебе не мешок с золотом...
— Помолчи,— тихо и грозно сказал ему Усмон Азиз.
Тем временем довольно большая толпа с шумом ввалилась во двор. Сердце Анвара гулко стукнуло, и он принялся с надеждой высматривать Таманно. Ее не оказалось; зато он увидел Сабохат, державшуюся рядом с благообразного вида старухой.
Ошеломленная окровавленным видом мужа, истерзанным видом Анвара и Каромата, Сабохат поначалу молчала. Но затем, как бы очнувшись, воскликнула:
— Ты что с ними сделал, палач?! Бешеный пес! Ты виселицу возвел, ты повесить их хочешь?!
Она рванулась к Усмон Азизу, но несколько рук тотчас крепко схватили ее. Она вырывалась. Ее платок сбился на плечи, волосы растрепались; она вырывалась, рыдала и говорила сквозь плач:
— Отпустите меня! Отпустите... Пусть и меня рядом с ними повесит этот басмач! Пусть и моей кровью обагрит свои руки!
Вопли ее, казалось, доставляли удовольствие Усмон Азизу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51