.. А вот друг его «ДТ» рубил лес не жалея. Суеверный народ считал, что и погиб он из-за того, что провинился перед духами дикого леса. В тот последний для себя рейс в тайгу он срубил десять молодых лиственниц и, спускаясь ночью с горы, сорвался вместе с трактором и прицепом в реку... На склонах Белухи за один только год вырубили столетний лес. Так гибнут могучие деревья и жигиты.
У Человека-Оленя, стоявшего на лыжах с края поляны и державшего в руке снятую с головы шапку, темные кудри были покрыты белым инеем. Но то был не иней! У Человека-Оленя, стоявшего с шапкой в руке, волосы были покрыты густой новорожденной сединой.
* * *
И вскоре пришел к нему Кан. На лыжах, с ружьем за плечами, с двумя бутылками водки. Еще в дверях выхватил одну из-за пазухи и, держа за горлышко, высоко поднял, словно хвалясь.
— Мириться я к тебе пришел, в гости! — говорил он, широко оскалясь в улыбке.— Так вставай и принимай гостя, не косись! Эй, кто еще к тебе решился прийти кроме меня, кто? Да никто! Ну, поссорились мы из-за поганой бабы, да черт с ней! Давай-ка выпьем с тобой вот это и забудем обо всем.
Озадаченный Актан, не зная, что ответить, медленно повернулся громадным и широким телом к матери и вопросительно посмотрел на нее. Немая ответила покорным согласным кивком, затем кряхтя сползла с лежанки и принялась накрывать на стол. Стаканов и рюмок у нее не было, и она поставила две пиалы.
— Что же, это хорошо,— одобрил гость.— Лучше так, чем по капле цедить.— И он жадно выпил нали-
тую до края посудины водку; сморщившись, ухватил ломоть поджаренного хлеба, отхряпнул кусок и захрустел с довольным видом.
Человек-Оленк вгляделся в это широкое, одутловатое, жующее, совершенно бездумное лицо и подумал: «О, такие, как ты, живут долго». А у того вдруг замерли работающие челюсти, узкие глаза изумленно приоткрылись, и он спросил:
— Оу, браток! Что с твоими волосами? Неужели покрасил?
— Седеют...
— А, мать их перемать, у меня тоже! Уже половина волос седых. Да сейчас и у пятилетних начинают седеть головы, такое время, а что говорить о таких, как мы с тобою, Зверь! Давай-ка выпьем, брат, за баб и девок, чтобы им пусто было, сукам! Таких жигитов, как мы с тобою, поссорить смогли... Но я простил тебе все, все забыл, забудь и ты!.. Зачем я пришел? Вот за этим и пришел — мириться. Ну, если всю правду говорить, то не только за этим. Ха-ха-ха! Решил я попросить у тебя немного сушеного маральего снадобья, которое, говорят, имеется у тебя.
«Побить тебя как собаку и выгнать из дома!» — не сказал, но ясно выразил это взглядом Человек-Олень. Неудобно было перед матерью затевать драку.
— Ну ладно, ладно, успокойся, не надо мне никакого снадобья. Дашь немного мумие, что-то желудок у меня заболел,— попросил Кан.—Неужели тебе жалко лекарства для больного человека?
Актан встал, подошел к сундуку, узорчато обитому полосками жести, откинул тяжелую крышку и достал оттуда кожаный мешочек. Отделив немного от большого куска, охотник молча передал мумие непрошеному гостю, всем видом показывая, что ждет одного: чтобы тот поскорее убрался вон... Однако Кан, завернув в бумажку и спрятав лекарство за пазуху, не думал уходить; пристроившись за столом поудобнее, повел долгий разговор.
— Молодец ты. Живешь как настоящий человек. За это тебя я очень уважаю. Жаль только, что между нами кошка пробежала. Вот я и решил сам прийти к тебе, чтобы ты знал, что незачем нам враждовать, двум неглупым людям. Зачем мы, словно козлы на узком мосточке, упираемся лбами друг в друга? Понятно, что каждый в жизни доказывает свою правоту: мол, его гора и есть самая высокая. Но я-то ведь не такой дурак, я готов уступить тебе, потому что я уважаю тебя, и если у меня еще родится сын, то я назову его только Актаном...
— Откуда возьмешь его? — резко спросил Человек-Олень.— У тебя, кажется, нет даже жены. Или ты сам себе рожаешь детей? — усмехнувшись, закончил он.
Кан на минутку примолк. Долгий, красноречивый взгляд бросил на жигита. Но справился с собой и продолжал спокойно:
— А ты шутник, оказывается... В Алма-Ате остались жена и двое детей. Не уверен, правда, что от меня они, но алименты приходится платить.
Теперь Актан, в свою очередь, долгую минуту молча смотрел на собеседника. Челов„ек-Олень понял, что видит перед собою совершенно бессовестного, падшего человека. Глаза Кана сузились, сверкнули.
— Ты, значит, презираешь меня. Ну а я тебя,— между тем усмехаясь, продолжал Кан.— И что же выходит? Зачем? Ведь и тебя, и меня люди одинаково не любят. Не любят нас с тобою, жигит! Ну а нам наплевать. Вот я прочел кучу книг, тьму всяких вещей знаю, нет у нас никого, кто столько бы мир повидал, как я... А мне на все это наплевать. Я понял истину и всем этим пренебрег, понимаешь? А почему?! Осуждаешь? А ты сам? Почему от всех отгородился? Отвечай! И не спеши осуждать человека, не разгадав его души.— Сказав это, Кан подвинулся к Актану и похлопал его по спине.— А знаешь ли ты, Зверь-Человек, что сейчас в городах в моде именно такие, как ты, а не такие умники, как я?
— Куда мне,— отвечал Актан.— Даже в ауле для меня нет места.
— Врешь! Ты мог бы и в ауле, и где угодно. Но тебе, видно, просто жаль расставаться со своей свободой, с вольготной жизнью. Я тоже, между прочим, сам себе хозяин.
Кан вдруг выдохся, сник. Теперь за столом сидел, пригорюнившись, уже не злобный и бессовестный прощелыга, каким привык видеть его Человек-Олень, а усталый, наполовину седой, потрепанный жизнью человек.
Железная печь угасла, быстро остыла, и в комнате становилось все прохладнее. Актан поднялся и, сняв со стены старую шубу, укрыл ею свернувшуюся калачиком мать, подтолкнув с двух сторон края шубы. Подойдя к окну, Человек-Олень выглянул наружу. Тихо падал снег. В природе все смирилось и притихло, покорно готовясь к долгой безжизненной зиме. Оглянувшись, Актан увидел сидевшего неподвижно, почти спящего Кана.
Актан принялся устраивать постель.
Они молча улеглись в темноте. Кан временами натужно храпел и кашлял, ворочался и вздыхал. Вдруг, резко повернувшись к Актану, произнес доверительно:
— И все же запомни, батыр: никому никогда на слово верить нельзя и надо бить первым, пока тебя не ударили...— Затем добавил, хихикнув: — Иначе помрешь не своей смертью.
И, высказав это, гость Актана отвернулся к стене и уже ничем больше не нарушил прохладной и вязкой, как отстоявшаяся сметана, тишины дома.
А наутро Актан вскочил, будто его укололи. В окошке посветлело, но по углам хижины еще густела тьма. В далеком небе, видимом сквозь чистое стекло, висели красные, словно кровавая пена, облака. Оглушающая тишина стояла в доме, но что-то неведомое, тревожное беспокоило Человека-Оленя. Он удивился: на месте, где лежал незваный гость, никого не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
У Человека-Оленя, стоявшего на лыжах с края поляны и державшего в руке снятую с головы шапку, темные кудри были покрыты белым инеем. Но то был не иней! У Человека-Оленя, стоявшего с шапкой в руке, волосы были покрыты густой новорожденной сединой.
* * *
И вскоре пришел к нему Кан. На лыжах, с ружьем за плечами, с двумя бутылками водки. Еще в дверях выхватил одну из-за пазухи и, держа за горлышко, высоко поднял, словно хвалясь.
— Мириться я к тебе пришел, в гости! — говорил он, широко оскалясь в улыбке.— Так вставай и принимай гостя, не косись! Эй, кто еще к тебе решился прийти кроме меня, кто? Да никто! Ну, поссорились мы из-за поганой бабы, да черт с ней! Давай-ка выпьем с тобой вот это и забудем обо всем.
Озадаченный Актан, не зная, что ответить, медленно повернулся громадным и широким телом к матери и вопросительно посмотрел на нее. Немая ответила покорным согласным кивком, затем кряхтя сползла с лежанки и принялась накрывать на стол. Стаканов и рюмок у нее не было, и она поставила две пиалы.
— Что же, это хорошо,— одобрил гость.— Лучше так, чем по капле цедить.— И он жадно выпил нали-
тую до края посудины водку; сморщившись, ухватил ломоть поджаренного хлеба, отхряпнул кусок и захрустел с довольным видом.
Человек-Оленк вгляделся в это широкое, одутловатое, жующее, совершенно бездумное лицо и подумал: «О, такие, как ты, живут долго». А у того вдруг замерли работающие челюсти, узкие глаза изумленно приоткрылись, и он спросил:
— Оу, браток! Что с твоими волосами? Неужели покрасил?
— Седеют...
— А, мать их перемать, у меня тоже! Уже половина волос седых. Да сейчас и у пятилетних начинают седеть головы, такое время, а что говорить о таких, как мы с тобою, Зверь! Давай-ка выпьем, брат, за баб и девок, чтобы им пусто было, сукам! Таких жигитов, как мы с тобою, поссорить смогли... Но я простил тебе все, все забыл, забудь и ты!.. Зачем я пришел? Вот за этим и пришел — мириться. Ну, если всю правду говорить, то не только за этим. Ха-ха-ха! Решил я попросить у тебя немного сушеного маральего снадобья, которое, говорят, имеется у тебя.
«Побить тебя как собаку и выгнать из дома!» — не сказал, но ясно выразил это взглядом Человек-Олень. Неудобно было перед матерью затевать драку.
— Ну ладно, ладно, успокойся, не надо мне никакого снадобья. Дашь немного мумие, что-то желудок у меня заболел,— попросил Кан.—Неужели тебе жалко лекарства для больного человека?
Актан встал, подошел к сундуку, узорчато обитому полосками жести, откинул тяжелую крышку и достал оттуда кожаный мешочек. Отделив немного от большого куска, охотник молча передал мумие непрошеному гостю, всем видом показывая, что ждет одного: чтобы тот поскорее убрался вон... Однако Кан, завернув в бумажку и спрятав лекарство за пазуху, не думал уходить; пристроившись за столом поудобнее, повел долгий разговор.
— Молодец ты. Живешь как настоящий человек. За это тебя я очень уважаю. Жаль только, что между нами кошка пробежала. Вот я и решил сам прийти к тебе, чтобы ты знал, что незачем нам враждовать, двум неглупым людям. Зачем мы, словно козлы на узком мосточке, упираемся лбами друг в друга? Понятно, что каждый в жизни доказывает свою правоту: мол, его гора и есть самая высокая. Но я-то ведь не такой дурак, я готов уступить тебе, потому что я уважаю тебя, и если у меня еще родится сын, то я назову его только Актаном...
— Откуда возьмешь его? — резко спросил Человек-Олень.— У тебя, кажется, нет даже жены. Или ты сам себе рожаешь детей? — усмехнувшись, закончил он.
Кан на минутку примолк. Долгий, красноречивый взгляд бросил на жигита. Но справился с собой и продолжал спокойно:
— А ты шутник, оказывается... В Алма-Ате остались жена и двое детей. Не уверен, правда, что от меня они, но алименты приходится платить.
Теперь Актан, в свою очередь, долгую минуту молча смотрел на собеседника. Челов„ек-Олень понял, что видит перед собою совершенно бессовестного, падшего человека. Глаза Кана сузились, сверкнули.
— Ты, значит, презираешь меня. Ну а я тебя,— между тем усмехаясь, продолжал Кан.— И что же выходит? Зачем? Ведь и тебя, и меня люди одинаково не любят. Не любят нас с тобою, жигит! Ну а нам наплевать. Вот я прочел кучу книг, тьму всяких вещей знаю, нет у нас никого, кто столько бы мир повидал, как я... А мне на все это наплевать. Я понял истину и всем этим пренебрег, понимаешь? А почему?! Осуждаешь? А ты сам? Почему от всех отгородился? Отвечай! И не спеши осуждать человека, не разгадав его души.— Сказав это, Кан подвинулся к Актану и похлопал его по спине.— А знаешь ли ты, Зверь-Человек, что сейчас в городах в моде именно такие, как ты, а не такие умники, как я?
— Куда мне,— отвечал Актан.— Даже в ауле для меня нет места.
— Врешь! Ты мог бы и в ауле, и где угодно. Но тебе, видно, просто жаль расставаться со своей свободой, с вольготной жизнью. Я тоже, между прочим, сам себе хозяин.
Кан вдруг выдохся, сник. Теперь за столом сидел, пригорюнившись, уже не злобный и бессовестный прощелыга, каким привык видеть его Человек-Олень, а усталый, наполовину седой, потрепанный жизнью человек.
Железная печь угасла, быстро остыла, и в комнате становилось все прохладнее. Актан поднялся и, сняв со стены старую шубу, укрыл ею свернувшуюся калачиком мать, подтолкнув с двух сторон края шубы. Подойдя к окну, Человек-Олень выглянул наружу. Тихо падал снег. В природе все смирилось и притихло, покорно готовясь к долгой безжизненной зиме. Оглянувшись, Актан увидел сидевшего неподвижно, почти спящего Кана.
Актан принялся устраивать постель.
Они молча улеглись в темноте. Кан временами натужно храпел и кашлял, ворочался и вздыхал. Вдруг, резко повернувшись к Актану, произнес доверительно:
— И все же запомни, батыр: никому никогда на слово верить нельзя и надо бить первым, пока тебя не ударили...— Затем добавил, хихикнув: — Иначе помрешь не своей смертью.
И, высказав это, гость Актана отвернулся к стене и уже ничем больше не нарушил прохладной и вязкой, как отстоявшаяся сметана, тишины дома.
А наутро Актан вскочил, будто его укололи. В окошке посветлело, но по углам хижины еще густела тьма. В далеком небе, видимом сквозь чистое стекло, висели красные, словно кровавая пена, облака. Оглушающая тишина стояла в доме, но что-то неведомое, тревожное беспокоило Человека-Оленя. Он удивился: на месте, где лежал незваный гость, никого не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18