— Ты был в шахте?
— Да. Только что поднялся.
— В такую погоду!
— Там хорошо. Прохладно...
Он взял ее руку в свою. Рука у него была горячая, пальцы дрожали. Он прижал к себе ее локоть.
— Пойдем куда-нибудь.
Они были вместе. И как там, в Москве, она боялась выпустить его руку из своей. Наверно, так чувствуешь себя, вернувшись из долгого странствия на родную землю.
Вчера в Луганске, после совещания, управляющий трестом пригласил его к себе в кабинет. Уже по тону, каким он сказал: «Зайди ко мне, Бородин. Надо поговорить», Сергей почувствовал, что его подстерегает опасность. И когда он вошел в большой, приспособленный для совещаний кабинет, где в конце длинного стола, покрытого зеленым сукном, сидел управляющий трестом и нетерпеливо барабанил пальцами по столу, Бородин понял, что он в западне.
— Привет богатырю гидродобычи,— сказал Савва Григорьевич, грузно вставая и протягивая Сергею руку с короткими толстыми пальцами.— Сидай, друже. Мы, правда, с тобой уже здоровались, но почему бы и не пожать лишний раз твою лапу...
Все это не сулило ничего доброго. Сергей сел в глубокое кожаное кресло. Он провалился в него, как в люльку, и тут же встал. Пересел на стул. Стул охранял боеспособность, которой лишало мягкое кресло.
Савва Григорьевич предложил ему закурить,— он медлил. Впрочем, Бородин догадывался, о чем пойдет речь. Он даже приготовил ответ. Но знать об опасности — еще не значит избежать ее.
Савва Григорьевич заговорил о рекорде. О том, что пришло время молодому гидроруднику прогреметь на всю страну.
— Давай решайся,— говорил он.— Выходи в герои семилетки. Материалы рекорда в «Правду» пошлем, с твоим портретом. Ты у нас парень, все девчата влюбятся...
— Я женат, Савва Григорьевич,— сказал Бородин.— А что до славы, то ее каждому хочется. Но только слава должна быть заслуженной. Не дутой.
— А я тебе о чем толкую? Мне приписок не надо,— управляющий трестом слегка обиделся.— Мне нужно, чтобы твой гидрорудник дал в июле рекорд. Со своей стороны берусь помочь тебе материалами, оборудованием. Можешь звонить мне днем и ночью, даю зеленую улицу. Ну так как? По рукам?
— Я противник рекордов, Савва Григорьевич,— сказал Бородин.— Вы же знаете...
«Надо говорить решительнее,— подумал Сергей.— Без всяких «вы же знаете». Пока он не съел меня с кашей».
— Рекорды хороши в спорте,— сказал он и встал. Он не умел сидеть, когда волновался.— Личные рекорды в производстве — еще туда-сюда. Они выявляют возможности человека, увлекают за собой остальных. Но рекорд, который ставит целое предприятие, хорош лишь в одном случае. Когда на достигнутой высоте можно удержаться.
— Ты сядь,— сказал Савва Григорьевич.— Сядь.
То, что он сказал «сядь», а не «сидай», как сказал бы в другое время, выражало крайнюю его озабоченность.
— Да, мы можем сделать рекорд в июле. Выжать из себя все и сделать рекорд. И прогреметь на всю страну. А что потом? Потом нам запишут его в план. Вы же запишете. И будете по-своему правы. Но мы не в силах будем вытянуть такой план. И станем отстающим предприятием. И вы будете нас чихвостить. И опять будете правы по-своему...
Он продолжал стоять. Он даже прошелся вдоль стола, за которым, упершись локтями в зеленое сукно и поглядывая исподлобья, сидел управляющий трестом.
— В общем, получится так, что мы берем город, заранее зная, что нам его не удержать.
— «Берем город»,— Савва Григорьевич усмехнулся.— Интересно, сколько тебе было лет, когда началась война?
— Тринадцать,— сказал Бородин. Он слегка побледнел, и глаза его смотрели пасмурно.— Но мой отец погиб на фронте. В сорок третьем году. Под Харьковом. Когда его брали в первый раз...
Управляющий стер улыбку с лица.
— Что поделать, друже. Я, между прочим, сам воевал. И под Харьковом был в ту зиму. Много там народу полегло. Преступление это было. Я так считаю... Но вот я тебе другое сравнение приведу. Тоже военное. Раз ты военные сравнения любишь...
Он снял крышку с чернильницы, покрутил в толстых пальцах и положил на место.
— Бывало, друже, так, что приходилось на смерть идти, чтобы товарищей прикрыть. Слыхал такое выражение: «беру огонь на себя»? Я бы сказал, к нашему разговору оно скорей подходит...
Бородин подумал о том, что машина давно ждет его. Что Ольга, наверно, уже сердится. Хорошо, если они с Томкой перехватили чего-нибудь в городе. Любопытно, как выглядит Томка! Жаль, что он не успел подъехать на вокзал. Все же не виделись десять лет...
Все это пронеслось в голове вместе с тоскливым «попался» и отразилось внешне лишь в беглом взгляде, брошенном в сторону окна, за которым густели сумерки.
— Ладно. Пошутковали, и хватит,— сказал Савва Григорьевич.— Давай говорить всерьез. Как коммунист с коммунистом...
Он налег грудью на край стола, как бы пытаясь приблизиться к Бородину, войти в наибольший контакт.
— Горим, братец. Трест горит. Есть у нас три шахты,— ты знаешь какие, все время их склоняем,— никак плана не могут вытянуть. Надо трест выручать. Ну, как? Берешь огонь на себя?
Бородин молчал.
— Я принуждать тебя не могу,— сказал Савва Григорьевич.— Дело добровольное. Могу только советовать Рекомендовать...
Бородин молчал.
— Давай, хлопче. Решайся. Дашь рекорд — шестьдесят процентов сверхплановой экономии тебе, в директорский фонд. Тебе средства нужны. Хозяйство молодое, поселок строится. Твои же люди тебе за это в ножки поклонятся...
Бородин молчал.
— А возможности у тебя есть. Я кое с кем беседовал. Начальник шахты у тебя молодец. Герой, можно сказать. С таким парубком и не дать рекорда?.. Ну, по рукам?
— Разрешите подумать,— сказал Бородин.— До завтра.
— Это пожалуйста,— обрадовался Савва Григорьевич.— Это сколько угодно. Подумай. С народом посоветуйся...
Он поднялся и вышел из-за стола.
— Думай, советуйся... А я на тебя надеюсь, на твою гидродобычу. Вот тебе, к слову скажу, способ доказать, что такое гидрошахта. Давай думай. Выручишь трест — представим тебя к «Шахтерской славе». У тебя их сколько? Две? Первой степени нет? Ну вот. Получишь первую. Будешь кавалер трех орденов. Сам не поленюсь, приеду орден тебе вручать. А ты меня за это борщом в столовке накормишь. Хороший у тебя повар, умеет варить борщ!.. Чи, может, я не так кажу?
Он повеселел. Видимо, считал вопрос решенным. Иначе думал Сергей. Чем больше убеждал его управляющий трестом пойти на рекорд, тем больше Бородин понимал, что идти на рекорд сейчас, исчерпать запасы на востоке до того, как будут пройдены подэтажи на западе,— преступление.
Во имя чего же совершать его? Прикрывать тех, кто не умеет работать? Вытаскивать трест? Самого Савву Григорьевича? А своих ребят, которые день и ночь бьются над новой техникой, своих — подвести?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46