— Ежели поймаешь, можешь расправиться. Да ведь только нелегкое это дело, Клавдея Петровна!
— Не я буду, ежли не укараулю. Не на такую нарвались, подлецы, глаз не сомкну. Найму да дойму. Вот увидите! — убежденно заявила Селезневу Кланька, зная о том, что ему хорошо известно, чьих рук было это грязное дело.
А Корней Селезнев, отводя от Кланьки плутовски бегающие глаза, отшучиваясь и похихикивая, спешил как можно поскорее уйти от злой и сильной, как черт, бабы — унести ноги от греха подальше!
Болезненное отупение и равнодушие ко всему на свете наконец покинуло Линку. Оно вдруг сменилось острым желанием как можно скорее увидеть Романа, честно рассказать ему обо всем случившемся с ней. Она хотела предупредить Романа, чтобы он не верил сплетням досужих баб. Росла тоска по утраченному комсомольскому коллективу, по всей той деятельной и озорной жизни, которой так полно и счастливо недавно жила она среди молодежи этой отважной, маленькой, но дружной интернациональной артели.
Как могло случиться, что она откололась от этих близких ее сердцу людей? Раздумывая в одиночестве о своей беде, она не могла вспомнить без брезгливости постыдную комедию свадьбы с Иннокентием, весь ужас и стыд брачной ночи в пикулинском доме. «Нет, это было какое-то колдовство, наваждение. И этого никто никогда не поймет!» — с отчаянием думала Линка.
Спустя дня четыре после бегства от Иннокентия Линка снова вытащила из шкафа заброшенную папку с канцелярскими делами «Интернационала». Папка покрылась густым слоем пыли. И Линке приятно было возиться с несложным канцелярским хозяйством. Разложив многочисленные конверты и циркуляры районных организаций, Линка сидела среди комнаты, рассматривая сложные формы отчетов, и перечитывала длиннейшие, трескучие циркуляры за подписью агронома Ни-поркина. Бумаг было великое множество. Они ежедневно поступали в адрес артели, а Кланька, принимая их из рук почтальона, добросовестно складывала в шкаф. Циркуляров этих в «Интернационале» никто не читал и
никто ими не интересовался. Жизнь в маленьком коллективе шла своим чередом. Людям некогда было заполнять многочисленные анкеты — они работали в поле!
И, перечитывая накопившуюся за дни весеннего сева официальную почту, Линка тоже убеждалась в том, что все эти анкеты, бесчисленные отчетные формы, циркуляры и отношения далеки от жизни и никому не нужны. Линка подшивала их в новую голубую папку, на которой собственноручно вывела тушью «Дела сельхозартели «Интернационал».
Однажды подвернулась ей в руки обыкновенная ученическая тетрадка в косую линейку, густо испещренная — вкривь и вкось — неустойчивым почерком. Линка увидела, что это был производственный план «Интернационала», некогда написанный под диктовку Романа ее рукой. Местами на полях тетради были видны пометки Романа, и крупный грубоватый почерк его трогал ребячески наивной непосредственностью. Внимательно приглядываясь к разбросанным на полях тетради заметкам Романа, Линка поймала себя на том, что опять с былым тревожным волнением думает о нем, что он по-прежнему не безразличен ей...
«Как все было хорошо тогда и как все это дорого для меня и теперь!»— с грустью думала Линка, разглядывая старенькую тетрадку, воскресившую в ее воображении те дни, когда была она в дружной хуторской комсомольской ячейке своим человеком и никто не чурался ее... Но как ни горько было Линке признаться в своем малодушии, граничившем с вероломным предательством, как ни велика была ее вина — все же в глубине души она верила, что они не отвернутся от нее в трудную минуту жизни.
«Нет, нет, медлить больше нельзя. Надо идти к ним туда — на покос, в бригаду. И пойду. Завтра же. А там — что будет!» — твердо решила Линка, и это сразу же успокоило ее, вернуло к былому душевному равновесию.
А в сумерках, когда повеселевшая Линка гладила любимое ситцевое платьишко — голубенькое в ромашках, в дверях ее комнаты появился неслышно вошедший Иннокентий. Линка при виде его едва не выронила из дрогнувших рук утюг с горячими углями.
Сделав несмелый шаг от порога к невольно отпрянувшей Линке, Иннокентий сказал:
— Я извиняюсь...
- Что вам здесь нужно? — холодно и нарочито громко, чтобы ее услышала Кланька, спросила его Линка.
— Я извиняюсь,— повторил деревянным голосом Иннокентий, не двигаясь больше с места.— Я, конечно, погорячился тогда — это факт. К тому же был выпивши, как известно... А теперь хочу объяснить вам стрезва все по порядку.
— Избавьте меня от ваших объяснений. Мне все ясно,— сказала Линка, с вызовом глядя в темные, тускло мерцавшие глаза Иннокентия.
— Нет, не все, извиняюсь. Я не мыслю без вас семейного очага, в котором нуждаюсь в данный момент. И надеюсь, что вы как вполне культурная личность поймете мои к вам чувства. Это — один вопрос на повестке дня нашей с вами семейной жизни. Второй вопрос...
— Клаша! — перебив Иннокентия, громко позвала
сторожиху Линка.
— Погоди, не шуми. Я сейчас все скажу. Без дураков...— смятенно, скороговоркой забормотал, перейдя на «ты», Иннокентий.— Зря ты ломаешься. Ну, нагремел на тебя спьяну, сгоряча — прости. Словом, вертайся. Поставим точку на нашей семейной драме — и в бой! Рука об руку единым фронтом!
— Это — против кого же? — спросила Линка.
— Против общих наших врагов, которые...
— Клаша! — еще громче крикнула Линка, опять перебив Иннокентия.
Иннокентий, метнувшись к Линке, молча протянул ей
руку.
Линка стояла перед ним не шевелясь, со скрещенными за спиной руками. Внешне спокойная, собранная, волевая, она выглядела в эту минуту старше юношеских своих лет.
В это время в дверях со сковородником в руках появилась Кланька. Заметив грозную сторожиху, Иннокентий сразу как-то обмяк, опустил плечи, забормотал в замешательстве:
— Ну хорошо. Поговорим в другой раз. Я извиняюсь...
— Вон отсюдова, жаба, пока я с тобой вот этим сковородником не заговорила! — басом сказала Кланька и, став у косяка настежь распахнутой двери, жестом показала обескураженному Иннокентию путь-дорогу.
Помявшись, потоптавшись в смущении и нереши-
тельности, пожав с притворным недоумением плечами, Иннокентий бочком подался к двери и, опасливо глядя на стоящую возле косяка сторожиху, запнувшись о высокий порог, едва не растянулся плашмя в довершение конфузливого ухода из этого дома.
Вооруженная сковородником Кланька проконвоировала Иннокентия до парадного крыльца, а вдогонку незваному гостю пообещала:
— В другой раз заявишься, одним сковородником на тебе не отыграюсь. Жердь об тебя, подлеца, обломаю!
Все свои сенокосные угодья приписал колхоз «Интернационал» в одном займище. И в первый же день, когда застрекотала отремонтированная в кузнице единственная в артели старенькая сенокосилка и когда бригада косарей, вооружившись косами, вышла на ручную косьбу травы, Филарет Нашатырь, оглядев целое море густого и ароматного, как сотовый мед, травостоя, ахнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175
— Не я буду, ежли не укараулю. Не на такую нарвались, подлецы, глаз не сомкну. Найму да дойму. Вот увидите! — убежденно заявила Селезневу Кланька, зная о том, что ему хорошо известно, чьих рук было это грязное дело.
А Корней Селезнев, отводя от Кланьки плутовски бегающие глаза, отшучиваясь и похихикивая, спешил как можно поскорее уйти от злой и сильной, как черт, бабы — унести ноги от греха подальше!
Болезненное отупение и равнодушие ко всему на свете наконец покинуло Линку. Оно вдруг сменилось острым желанием как можно скорее увидеть Романа, честно рассказать ему обо всем случившемся с ней. Она хотела предупредить Романа, чтобы он не верил сплетням досужих баб. Росла тоска по утраченному комсомольскому коллективу, по всей той деятельной и озорной жизни, которой так полно и счастливо недавно жила она среди молодежи этой отважной, маленькой, но дружной интернациональной артели.
Как могло случиться, что она откололась от этих близких ее сердцу людей? Раздумывая в одиночестве о своей беде, она не могла вспомнить без брезгливости постыдную комедию свадьбы с Иннокентием, весь ужас и стыд брачной ночи в пикулинском доме. «Нет, это было какое-то колдовство, наваждение. И этого никто никогда не поймет!» — с отчаянием думала Линка.
Спустя дня четыре после бегства от Иннокентия Линка снова вытащила из шкафа заброшенную папку с канцелярскими делами «Интернационала». Папка покрылась густым слоем пыли. И Линке приятно было возиться с несложным канцелярским хозяйством. Разложив многочисленные конверты и циркуляры районных организаций, Линка сидела среди комнаты, рассматривая сложные формы отчетов, и перечитывала длиннейшие, трескучие циркуляры за подписью агронома Ни-поркина. Бумаг было великое множество. Они ежедневно поступали в адрес артели, а Кланька, принимая их из рук почтальона, добросовестно складывала в шкаф. Циркуляров этих в «Интернационале» никто не читал и
никто ими не интересовался. Жизнь в маленьком коллективе шла своим чередом. Людям некогда было заполнять многочисленные анкеты — они работали в поле!
И, перечитывая накопившуюся за дни весеннего сева официальную почту, Линка тоже убеждалась в том, что все эти анкеты, бесчисленные отчетные формы, циркуляры и отношения далеки от жизни и никому не нужны. Линка подшивала их в новую голубую папку, на которой собственноручно вывела тушью «Дела сельхозартели «Интернационал».
Однажды подвернулась ей в руки обыкновенная ученическая тетрадка в косую линейку, густо испещренная — вкривь и вкось — неустойчивым почерком. Линка увидела, что это был производственный план «Интернационала», некогда написанный под диктовку Романа ее рукой. Местами на полях тетради были видны пометки Романа, и крупный грубоватый почерк его трогал ребячески наивной непосредственностью. Внимательно приглядываясь к разбросанным на полях тетради заметкам Романа, Линка поймала себя на том, что опять с былым тревожным волнением думает о нем, что он по-прежнему не безразличен ей...
«Как все было хорошо тогда и как все это дорого для меня и теперь!»— с грустью думала Линка, разглядывая старенькую тетрадку, воскресившую в ее воображении те дни, когда была она в дружной хуторской комсомольской ячейке своим человеком и никто не чурался ее... Но как ни горько было Линке признаться в своем малодушии, граничившем с вероломным предательством, как ни велика была ее вина — все же в глубине души она верила, что они не отвернутся от нее в трудную минуту жизни.
«Нет, нет, медлить больше нельзя. Надо идти к ним туда — на покос, в бригаду. И пойду. Завтра же. А там — что будет!» — твердо решила Линка, и это сразу же успокоило ее, вернуло к былому душевному равновесию.
А в сумерках, когда повеселевшая Линка гладила любимое ситцевое платьишко — голубенькое в ромашках, в дверях ее комнаты появился неслышно вошедший Иннокентий. Линка при виде его едва не выронила из дрогнувших рук утюг с горячими углями.
Сделав несмелый шаг от порога к невольно отпрянувшей Линке, Иннокентий сказал:
— Я извиняюсь...
- Что вам здесь нужно? — холодно и нарочито громко, чтобы ее услышала Кланька, спросила его Линка.
— Я извиняюсь,— повторил деревянным голосом Иннокентий, не двигаясь больше с места.— Я, конечно, погорячился тогда — это факт. К тому же был выпивши, как известно... А теперь хочу объяснить вам стрезва все по порядку.
— Избавьте меня от ваших объяснений. Мне все ясно,— сказала Линка, с вызовом глядя в темные, тускло мерцавшие глаза Иннокентия.
— Нет, не все, извиняюсь. Я не мыслю без вас семейного очага, в котором нуждаюсь в данный момент. И надеюсь, что вы как вполне культурная личность поймете мои к вам чувства. Это — один вопрос на повестке дня нашей с вами семейной жизни. Второй вопрос...
— Клаша! — перебив Иннокентия, громко позвала
сторожиху Линка.
— Погоди, не шуми. Я сейчас все скажу. Без дураков...— смятенно, скороговоркой забормотал, перейдя на «ты», Иннокентий.— Зря ты ломаешься. Ну, нагремел на тебя спьяну, сгоряча — прости. Словом, вертайся. Поставим точку на нашей семейной драме — и в бой! Рука об руку единым фронтом!
— Это — против кого же? — спросила Линка.
— Против общих наших врагов, которые...
— Клаша! — еще громче крикнула Линка, опять перебив Иннокентия.
Иннокентий, метнувшись к Линке, молча протянул ей
руку.
Линка стояла перед ним не шевелясь, со скрещенными за спиной руками. Внешне спокойная, собранная, волевая, она выглядела в эту минуту старше юношеских своих лет.
В это время в дверях со сковородником в руках появилась Кланька. Заметив грозную сторожиху, Иннокентий сразу как-то обмяк, опустил плечи, забормотал в замешательстве:
— Ну хорошо. Поговорим в другой раз. Я извиняюсь...
— Вон отсюдова, жаба, пока я с тобой вот этим сковородником не заговорила! — басом сказала Кланька и, став у косяка настежь распахнутой двери, жестом показала обескураженному Иннокентию путь-дорогу.
Помявшись, потоптавшись в смущении и нереши-
тельности, пожав с притворным недоумением плечами, Иннокентий бочком подался к двери и, опасливо глядя на стоящую возле косяка сторожиху, запнувшись о высокий порог, едва не растянулся плашмя в довершение конфузливого ухода из этого дома.
Вооруженная сковородником Кланька проконвоировала Иннокентия до парадного крыльца, а вдогонку незваному гостю пообещала:
— В другой раз заявишься, одним сковородником на тебе не отыграюсь. Жердь об тебя, подлеца, обломаю!
Все свои сенокосные угодья приписал колхоз «Интернационал» в одном займище. И в первый же день, когда застрекотала отремонтированная в кузнице единственная в артели старенькая сенокосилка и когда бригада косарей, вооружившись косами, вышла на ручную косьбу травы, Филарет Нашатырь, оглядев целое море густого и ароматного, как сотовый мед, травостоя, ахнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175