– Мы всегда носили эту фамилию, – чеканил он, – это очевидная данность, в ней нет противоречий. Корни нашего рода уходят в Средние века, разве не был один из Гримбертов героем Романа о Лисе?
Всего лишь несколько букв: «м» заменяет «н», «г» превращается в «т». Два незначительных исправления – и вот страстное «ненавижу!» становится приказом «молчи!», а фамильная Гордость обращается в покорное Терпение.
Снова и снова упирался я в глухую стену, которой окружили себя родители, не решаясь разрушить ее и разбередить старую рану, поскольку слишком любил их.
Я предпочел оставаться в неведении.
4
Долгое время брат помогал мне бороться со страхом. Он сжимал мою руку, шутливо ерошил волосы, и я чувствовал, что могу вынести все что угодно. Сидя за школьной партой, я ощущал тепло его плеча, а отвечая у доски, слышал, как он шепотом подсказывает мне правильный ответ.
Он олицетворял для меня непокорную дерзость, он был одним из тех, кого наказывают за слишком смелый бросок мяча или штурм чугунной ограды. Я восхищался этими героями, но сам подпирал спиной стену, неспособный на подобные подвиги, и с нетерпением ждал спасительного звонка, чтобы вернуться к безопасным тетрадкам. Я сотворил себе брата-победителя. Непревзойденный, он лидировал всегда и всюду, в то время как я выставлял на суд отца свою тщедушную слабость, притворяясь, будто не замечаю в его взгляде тени разочарования.
5
Родители, любимые мои родители… Их литые мускулы, совершенные тела, похожие на статуи, которые я с трепетом разглядывал в Лувре. Мать – прыжки с вышки и спортивная гимнастика. Отец – греко-римская борьба и тренажеры. И общее – теннис и волейбол. Две особи одного вида, созданные для того, чтобы встретиться, соединиться и обзавестись себе подобным потомством.
Их потомством стал я, и с извращенным удовольствием изучал я в зеркале свое хилое, тщедушное отражение: угловатые колени, выпирающие сквозь кожу кости таза, тонкие, как паучьи лапки, руки. Меня пугала впадина солнечного сплетения, похожая на след от удара кулаком, навсегда впечатанный в мое тело.
Кабинеты врачей, диспансеры, больницы. Запах хлорки, с трудом перебивающий кисловатый дух тревоги. Тлетворная атмосфера, в которую я вносил свою лепту, покорно кашляя под стетоскопом, подставляя руку под иглу капельниц. Каждую неделю мать сопровождала меня в одно из таких заведений, быстро ставших привычными, помогала раздеться, рассказывала о симптомах врачу, с которым позже уединялась для приватной беседы. Я же безропотно сутулился на смотровом столе в ожидании приговора – операция, госпитализация или, на худой конец, курс витаминных инъекций и ингаляций. Годы были потрачены на то, чтобы подправить мою рахитичную анатомию. Все это время мой брат выставлял напоказ свои богатырские плечи и безупречную гладкую кожу, покрытую светлым пушком.
Перекладина, тренажеры, шведская стенка – отец тренировался каждый день в дальней комнате нашей квартиры, превращенной в спортивный зал. Мать, хоть и проводила там меньше времени, разминалась с тем же упорством, из страха перед малейшей дряблостью мышц.
Родители владели большим магазином, расположенным на улице Бург-л'Аббе, в одном из старейших кварталов Парижа, который славился своими трикотажными мастерскими. Большинство мелких торговцев спортивными товарами заказывали у родителей купальники, трико, белье и прочую амуницию. Обычно я устраивался за кассой, рядом с матерью, и вместе с ней принимал клиентов. Иногда я помогал отцу, брел вслед за ним в тот или иной угол склада и наблюдал, как он без малейших усилий поднимает пирамиды картонных коробок, оклеенных фотографиями спортсменов: гимнасты на кольцах, пловцы, метатели дисков. Мужчины с коротко стриженными, слегка вьющимися волосами напоминали отца, у женщин была прическа матери – пышная шевелюра, перехваченная лентой.
6
Спустя какое-то время после открытия, сделанного на чердаке, я настоял на том, чтобы опять подняться туда. На этот раз мать не смогла уговорить меня оставить собачку в сундуке. Тем же вечером я взял ее с собой в постель.
Отныне, самозабвенно ссорясь с братом, я искал утешения у моего нового друга, Сима. Где я выискал эту кличку? Может, в запахе пыли, которым пропиталась зверушка? В бесконечном молчании матери, в тайной печали отца? Сим, Сим! Я выгуливал его в квартире, не желая знать, почему эта кличка вызывает у моих родителей нервную дрожь.
Чем старше я становился, тем более натянутыми делались отношения с братом. Я провоцировал ссоры, бунтовал, вынуждал его отступать, но редко выходил победителем в наших размолвках.
С годами брат сильно изменился, из защитника превратился в тирана, насмешника. Но, засыпая под ритм его дыхания, я все равно продолжал доверять ему свои страхи и тайные мысли. Он молча слушал, окидывая меня презрительным взглядом, будто составлял подробный перечень моих недостатков, а иногда приподнимал мое одеяло и еле сдерживал смешок, созерцая мою физическую ничтожность. В такие минуты на меня накатывала безудержная ярость, я кидался на обидчика и изо всех сил стискивал его горло. Брат-враг, ложный брат, бесполая тень, убирайся в небытие! В темноте я нащупывал его глаза, давил со всей силы, стараясь втоптать его в зыбучие пески подушки.
В ответ он смеялся, и, сплетясь в тугой клубок, мы катались под одеялом – этакие цирковые акробаты в темноте спальни. Взволнованный его прикосновением, я легко представлял себе нежность его кожи.
7
По мере того как я рос, моя худоба усугублялась. Школьный врач, встревоженный моим видом, решил вызвать родителей, дабы убедиться, что я не голодаю и ем вдоволь. Эта встреча нанесла им глубокую рану. Я злился на себя из-за того, что заставил их пережить этот стыд, но в моих глазах их авторитет только укрепился: я ненавидел свое тело так же сильно, как восхищался телами родителей.
Роль поверженного стала для меня источником извращенной радости. Бессонные ночи накладывали на мое тело все более явственный отпечаток, и цветущее здоровье родителей на моем фоне выглядело почти неприличным.
Лицо мое поражало мертвенной бледностью, под глазами залегли глубокие тени, характерные для ребенка, предающегося тайным порочным усладам. Каждый раз, запираясь в своей спальне, я оставался наедине с чужим телом, с теплой плотью. В те минуты, когда я был свободен от тесных братских объятий, я смаковал сладостные откровения школьных перемен, во время которых я находил убежище на половине двора, отведенной для девочек. Они играли в классики или прыгали через веревочку, далекие от громких криков и гулких ударов мяча, доносившихся с половины мальчишек. Сидя в уголке, я наслаждался звонкими голосами, смехом, считалочками и с замиранием сердца ловил момент, когда в прыжке на мгновение из-под юбки выглядывала полоска белых трусиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22