На этой полке нет ни одной таблетки, которую я не мог бы разобрать на составляющие, отделяя атом за атомом, а потом выбрать те из них, которые мне действительно нужны.
* * *
Будда достиг нирваны с Анаис Нин, взгромоздившись на надтреснутую спину «Дельты Венеры». Живот нефритового божества затрясся от неслышного смеха, окрасился под моим немигающим взглядом в синее, потом синева вспыхнула, расползлась по твоим книжным полкам, по моим босым ступням на диване, по самому дивану. Гудящая синева поглотила занавески на окнах, картины и твои двадцать шесть сообщений. Она поглотила Багги с его кислотными ожогами, жаркий спор с Манхэттеном Уайтом, панику и запах ацетона, тянувшийся к двум сидевшим в восьми футах от меня полицейским.
– Мыть руки. Обед готов. – Ты швырнула на стол пластиковые тарелки с тем же холодным протестом, с каким это делала моя мать. Молчание вернуло меня домой, к родителям, в атмосферу приглушенной злости, царившей в нашей двухкамерной евангелической скороварке.
Любой, знающий, кто я такой, мог бы отправить меня в тюрьму только за содержимое нашей тележки. Ты попросила дистиллированную воду. Я взял бутылку минеральной. В какой-то миг, измеряемый взмахом мушиных крылышек, мне показалось, что ты меня раскусила.
– Пойдем. Хватит.
– Я еще не закончила. Подожди минутку. – Перспективы романтического ужина быстро таяли.
Йод, средство для отбеливания, политура. Годы учебы стали дисциплиной, дисциплина – привычкой. Привычка обратилась рефлексом, а рефлекс нормой – не реакцией, но постоянным состоянием видеть и замечать. Убеждать меня в обратном равнозначно тому, что описывать цвет слепому, воду – рыбе.
Кто тебя послал?
– Я закончил. И сильно устал. Весь день за рулем. Меня вполне устроит замороженная пицца.
После твоего мыла руки пахли шалфеем и полевыми цветами. Я тщательно вытер их о полотенце, хранившее запах твоих волос и кожи, прижал его к лицу и вдохнул тебя вместе с бусинками Марди-Гра, засушенными ромашками, миниатюрными фотографиями в рамочках, карандашами для бровей и помадой – всем, что было в твоей ванной. Складывая полотенце, я ощутил легкое прикосновение и снял зацепившуюся за ресницы тонкую прядь твоих волос, нить солнечного света.
Ты мыла посуду.
– Тебе чем-нибудь помочь?
Ты стояла ко мне спиной.
– Дезире?
– Да, Эрик?
– Мне что-нибудь сделать?
– Нет.
После обеда ты свернулась на диване, укрыв ноги одеялом. В голубом мерцании телевизора твои волосы поменяли цвет на темно-каштановый. Я сел рядом.
– Можно немножко одеяла? Пожалуйста?
Ты отвернула краешек, но даже не дотронулась до меня. Твоя собачонка сидела на подушечке, внимательно следя за нашим напряженным общением и не решаясь приблизиться ни к одному, ни к другому.
Ты переключала каналы, задерживаясь там, где было громко и звучал смех. Ты переменилась, когда притворный интерес к рекламе уж слишком явно обнажил твою неприветливость. Я знал, что это все значит. Если потребуется, я бы смог украсить торт в палате для раковых больных, но не хотел эксгумировать в твоем доме мои собственные призраки.
Мы поругались по дороге домой.
– Что случилось?
– Я только хотела сделать для тебя что-нибудь приятное. Мы не виделись несколько дней, а ты даже не желаешь со мной разговаривать.
– Я работал, Ди. Днями. Напролет. У меня нет ни малейшего желания говорить о работе.
– Тогда поговори о чем-нибудь еще.
– Ничего еще у меня нет.
– Спроси, как мои дела. Неужели так трудно догадаться? В конце концов мог бы поблагодарить меня за обед.
– Ты его еще не приготовила.
Ты свернула к универсаму и припарковалась возле патрульной машины.
– Что ты делаешь?
– Расскажу о тебе полицейским.
– Расскажешь им что? – Господи, помоги. Я схватил тебя, стиснул запястье, и твои ключи оцарапали мне руку.
– Отпусти меня.
– Что ты собираешься им рассказать.
– Отпусти меня, сукин сын!
Я отпустил.
– Расскажу, какой ты мерзавец. – Ты захлопнула дверцу.
Из соседнего магазинчика вышел коп. Здоровенный, накачанный парень. Я машинально потянулся за ключами, но ты забрала их с собой. Ты прошла мимо него, не сказав ни слова, и открыла дверь отдела автомобильных запчастей.
Коп положил на капот завернутый в бумагу сандвич, открыл бутылку апельсинового сока, и я опустил глаза, уставившись на пол под ногами. Ты появилась минуты через три с двумя бутылками тормозной жидкости.
– Что это? – спросил я.
– Тормозная жидкость, мистер Я-Сам-Все-Делаю.
– Зачем она тебе?
Диэтиловый эфир.
– Для тормозов. А тебе-то какое дело?
– Ты сама занимаешься своей машиной?
Кофейные фильтры отделяли нерастворимые примеси. Английская соль использовалась для протирания лабораторного оборудования, ее кристаллические структуры улавливали случайные молекулы воды, которые могли послужить причиной срыва контролируемой реакции.
– Нет, не сама. Я не могу делать все сама. Я умею только готовить и убирать. Мне нужен мужчина. Большой, сильный, внимательный. Который заботился бы обо мне. И я все еще ищу такого.
Ты не стала возражать, когда я выключил телевизор. Просто молча смотрела на пустой, потухший экран, как будто меня не было рядом.
– Дезире, я не знал, что ты занимаешься машиной. – Я потянулся к тебе, но ты отодвинулась. – Я не знал, потому что не спрашивал. Я не спросил, как ты, и не поблагодарил тебя за обед. Прости. Мне очень жаль.
Ты всхлипнула, сдерживая слезы, и лицо твое съежилось в маску боли. Пропущенные телефонные звонки и вопросы, от ответов на которые я уклонялся, усилили не посланный вовремя сигнал.
– Ты накричал на меня в магазине. На глазах у всех. Ты схватил меня за руку. Ты едва не поставил мне синяк.
– Я не понимал, что делаю. Прости. Мне очень жаль. Правда.
– Почему ты так себя ведешь? – Слезы и всхлип.
– Не знаю. У меня нет оправдания. Я был не прав. Устал. Злился. Вот и сорвался. Выместил все на тебе.
– Я только хотела сделать для тебя что-нибудь особенное. Хотела, чтобы ты позвонил и поговорил со мной. Хотя бы минуту. Вот и все. Я же понимаю, что ты работаешь.
– Пожалуйста, Ди, перестань. Не нужно оправдываться. Мне действительно жаль, что так случилось. Я виноват. Я так ждал, когда снова увижу тебя. Мне так тебя недоставало. Пока ехал домой, думал только о тебе.
Ты откинула одеяло, чтобы я придвинулся поближе, и накрыла нас обоих. Положила голову мне на плечо. Получилось просто идеально, словно нас вырубили из одного куска мрамора. Мы долго молчали. Ты извинилась и попросила включить музыку. Я поставил Третью симфонию Горецкого, одну из твоих любимых, выключил свет и зажег свечу. Ты вернулась в моей футболке. И задула огонь.
– Не любишь свечи?
– Нет.
– Серьезно?
– Можешь зажечь, если хочешь. Только не забудь потушить потом, когда будем уходить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
* * *
Будда достиг нирваны с Анаис Нин, взгромоздившись на надтреснутую спину «Дельты Венеры». Живот нефритового божества затрясся от неслышного смеха, окрасился под моим немигающим взглядом в синее, потом синева вспыхнула, расползлась по твоим книжным полкам, по моим босым ступням на диване, по самому дивану. Гудящая синева поглотила занавески на окнах, картины и твои двадцать шесть сообщений. Она поглотила Багги с его кислотными ожогами, жаркий спор с Манхэттеном Уайтом, панику и запах ацетона, тянувшийся к двум сидевшим в восьми футах от меня полицейским.
– Мыть руки. Обед готов. – Ты швырнула на стол пластиковые тарелки с тем же холодным протестом, с каким это делала моя мать. Молчание вернуло меня домой, к родителям, в атмосферу приглушенной злости, царившей в нашей двухкамерной евангелической скороварке.
Любой, знающий, кто я такой, мог бы отправить меня в тюрьму только за содержимое нашей тележки. Ты попросила дистиллированную воду. Я взял бутылку минеральной. В какой-то миг, измеряемый взмахом мушиных крылышек, мне показалось, что ты меня раскусила.
– Пойдем. Хватит.
– Я еще не закончила. Подожди минутку. – Перспективы романтического ужина быстро таяли.
Йод, средство для отбеливания, политура. Годы учебы стали дисциплиной, дисциплина – привычкой. Привычка обратилась рефлексом, а рефлекс нормой – не реакцией, но постоянным состоянием видеть и замечать. Убеждать меня в обратном равнозначно тому, что описывать цвет слепому, воду – рыбе.
Кто тебя послал?
– Я закончил. И сильно устал. Весь день за рулем. Меня вполне устроит замороженная пицца.
После твоего мыла руки пахли шалфеем и полевыми цветами. Я тщательно вытер их о полотенце, хранившее запах твоих волос и кожи, прижал его к лицу и вдохнул тебя вместе с бусинками Марди-Гра, засушенными ромашками, миниатюрными фотографиями в рамочках, карандашами для бровей и помадой – всем, что было в твоей ванной. Складывая полотенце, я ощутил легкое прикосновение и снял зацепившуюся за ресницы тонкую прядь твоих волос, нить солнечного света.
Ты мыла посуду.
– Тебе чем-нибудь помочь?
Ты стояла ко мне спиной.
– Дезире?
– Да, Эрик?
– Мне что-нибудь сделать?
– Нет.
После обеда ты свернулась на диване, укрыв ноги одеялом. В голубом мерцании телевизора твои волосы поменяли цвет на темно-каштановый. Я сел рядом.
– Можно немножко одеяла? Пожалуйста?
Ты отвернула краешек, но даже не дотронулась до меня. Твоя собачонка сидела на подушечке, внимательно следя за нашим напряженным общением и не решаясь приблизиться ни к одному, ни к другому.
Ты переключала каналы, задерживаясь там, где было громко и звучал смех. Ты переменилась, когда притворный интерес к рекламе уж слишком явно обнажил твою неприветливость. Я знал, что это все значит. Если потребуется, я бы смог украсить торт в палате для раковых больных, но не хотел эксгумировать в твоем доме мои собственные призраки.
Мы поругались по дороге домой.
– Что случилось?
– Я только хотела сделать для тебя что-нибудь приятное. Мы не виделись несколько дней, а ты даже не желаешь со мной разговаривать.
– Я работал, Ди. Днями. Напролет. У меня нет ни малейшего желания говорить о работе.
– Тогда поговори о чем-нибудь еще.
– Ничего еще у меня нет.
– Спроси, как мои дела. Неужели так трудно догадаться? В конце концов мог бы поблагодарить меня за обед.
– Ты его еще не приготовила.
Ты свернула к универсаму и припарковалась возле патрульной машины.
– Что ты делаешь?
– Расскажу о тебе полицейским.
– Расскажешь им что? – Господи, помоги. Я схватил тебя, стиснул запястье, и твои ключи оцарапали мне руку.
– Отпусти меня.
– Что ты собираешься им рассказать.
– Отпусти меня, сукин сын!
Я отпустил.
– Расскажу, какой ты мерзавец. – Ты захлопнула дверцу.
Из соседнего магазинчика вышел коп. Здоровенный, накачанный парень. Я машинально потянулся за ключами, но ты забрала их с собой. Ты прошла мимо него, не сказав ни слова, и открыла дверь отдела автомобильных запчастей.
Коп положил на капот завернутый в бумагу сандвич, открыл бутылку апельсинового сока, и я опустил глаза, уставившись на пол под ногами. Ты появилась минуты через три с двумя бутылками тормозной жидкости.
– Что это? – спросил я.
– Тормозная жидкость, мистер Я-Сам-Все-Делаю.
– Зачем она тебе?
Диэтиловый эфир.
– Для тормозов. А тебе-то какое дело?
– Ты сама занимаешься своей машиной?
Кофейные фильтры отделяли нерастворимые примеси. Английская соль использовалась для протирания лабораторного оборудования, ее кристаллические структуры улавливали случайные молекулы воды, которые могли послужить причиной срыва контролируемой реакции.
– Нет, не сама. Я не могу делать все сама. Я умею только готовить и убирать. Мне нужен мужчина. Большой, сильный, внимательный. Который заботился бы обо мне. И я все еще ищу такого.
Ты не стала возражать, когда я выключил телевизор. Просто молча смотрела на пустой, потухший экран, как будто меня не было рядом.
– Дезире, я не знал, что ты занимаешься машиной. – Я потянулся к тебе, но ты отодвинулась. – Я не знал, потому что не спрашивал. Я не спросил, как ты, и не поблагодарил тебя за обед. Прости. Мне очень жаль.
Ты всхлипнула, сдерживая слезы, и лицо твое съежилось в маску боли. Пропущенные телефонные звонки и вопросы, от ответов на которые я уклонялся, усилили не посланный вовремя сигнал.
– Ты накричал на меня в магазине. На глазах у всех. Ты схватил меня за руку. Ты едва не поставил мне синяк.
– Я не понимал, что делаю. Прости. Мне очень жаль. Правда.
– Почему ты так себя ведешь? – Слезы и всхлип.
– Не знаю. У меня нет оправдания. Я был не прав. Устал. Злился. Вот и сорвался. Выместил все на тебе.
– Я только хотела сделать для тебя что-нибудь особенное. Хотела, чтобы ты позвонил и поговорил со мной. Хотя бы минуту. Вот и все. Я же понимаю, что ты работаешь.
– Пожалуйста, Ди, перестань. Не нужно оправдываться. Мне действительно жаль, что так случилось. Я виноват. Я так ждал, когда снова увижу тебя. Мне так тебя недоставало. Пока ехал домой, думал только о тебе.
Ты откинула одеяло, чтобы я придвинулся поближе, и накрыла нас обоих. Положила голову мне на плечо. Получилось просто идеально, словно нас вырубили из одного куска мрамора. Мы долго молчали. Ты извинилась и попросила включить музыку. Я поставил Третью симфонию Горецкого, одну из твоих любимых, выключил свет и зажег свечу. Ты вернулась в моей футболке. И задула огонь.
– Не любишь свечи?
– Нет.
– Серьезно?
– Можешь зажечь, если хочешь. Только не забудь потушить потом, когда будем уходить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46