К тому же им скоро надоест.
– Но вы не можете вечно прятать меня.
– Я думаю, вы человек действия, профессор. Вы были таким после гражданской войны в Испании. Полагаю, вам известны мои подвиги – подлинные или вымышленные. Но я расскажу вам один, который, полагаю, произведет на вас впечатление, потому что он имеет отношение к вашему «Карибскому легиону». Главный приказал мне проникнуть в одну из групп этой организации, действовавшую на юге Рио-Гранде. Точного места я вам называть не стану, не потому что вы сможете когда-нибудь воспользоваться этими данными, а потому, что мне не нравится говорить о том, где именно я проводил операции. Когда требуется защищать мою родину и моего генералиссимуса, вся планета становится моей территорией. У нас были сведения о конвое из двенадцати грузовиков, груженных оружием; оно предназначалось для отправки в Корею, но было похищено и должно было попасть в руки «Карибскому легиону», который использовал бы его против доминиканцев. Вам известно, чем заканчиваются подобные вылазки: когда эти люди оказываются на нашей земле, мы стираем их в порошок. Если они ищут прибежища на Гаити, их там попросту съедают: не один политический эмигрант кончил свои дни в котле гаитянских негров. Итак. Я установил контакт с руководством «Легиона», выдав себя за борца с Трухильо, и сумел втереться в доверие к немцу, который руководил этой группой. Однажды ночью мы вышли в море на моторной лодке для установления контактов с доминиканской оппозицией. Я вернулся на берег, а немец – нет. Меня задержала полиция и вконец замучила вопросами. Я ответил на все – пусть проверяют, сколько хотят: я не убивал этого немца. Но дела шли не очень хорошо, и тогда моя подружка, проститутка, с которой я связался несколькими неделями раньше, отыскала где-то неопознанный труп, который мы и выдали за немца. Вы европеец и знаете, что в Европе провернуть такую операцию совершенно невозможно, но на Карибском побережье возможно все. Моя подружка сделала все, что могла, но нашла только труп какого-то низкорослого индейца; тогда я из тюрьмы велел ей положить его на солнце и дать полежать, чтобы он разложился, но не совсем. Потом она положила его в гроб, сунув туда же несколько мешков с камнями, чтобы это было похоже на тучного немца, а не на тщедушного индейца, сдохшего от голода. От гроба так воняло, что немецкий консул попросил не открывать его, – он удовлетворился свидетельством о смерти, выданным больничным врачом: остановка сердца как причина смерти немца. И мне это почти ничего не стоило, потому что я сказал Росите: «Проследи, чтобы я не платил лишнего». Мы, доминиканские спецслужбы, привыкли придумывать что-то там, где деньги не работают. А за деньги мы покупаем молчание власть имущих. Одной рукой мы ведем борьбу, а другой набиваем кошели высокопоставленных политиков, в том числе и в Соединенных Штатах. Это стратегия бедных. Теперь у вас есть полная картина происходящего, и вам есть над чем поразмыслить. Какая роль отведена вам?
– Понятия не имею.
– Худшая.
– Я являюсь агентом ФБР, я сотрудничал с Конторой. Они меня не бросят.
– Не исключено. На самом деле нам неизвестно, насколько тесно вы были связаны с секретными службами американцев. Мы полагаем, что это обычное дело среди политических эмигрантов, которые так обеспечивают себе некоторую защиту. Мы проверим, насколько слухи о ваших связях соответствуют действительности, но предпочли бы, чтобы вы сами все объяснили. Дело зашло слишком далеко, и пути назад нет. Однажды я посадил одного человека перед зеркалом, чтобы он видел, как будет умирать. Перед вами, профессор, я тоже поместил своего рода зеркало, чтобы вы осознали ситуацию, и советую вам подумать об этом, пока будут развиваться события, особенно в ближайшие часы.
Он повернулся на своих каблуках четким военным движением, которое совсем с ним не вязалось, и вернулся к почтительно застывшей в другом углу комнаты группе, чтобы продолжить прервавшийся разговор. Однако Эспайлат по-прежнему не участвует в нем, все время поглядывая на коридор за открытой дверью, который тебе не виден. Поэтому он первым восклицает, словно часовой на башне – «Внимание!», и все тут же сначала застывают по стойке «смирно», а затем пытаются выровняться в ряд, образуя что-то вроде небольшого живого коридора перед дверью.
– Смирно! Генералиссимус!
Сердце твое падает куда-то в бездонную пропасть, обдираясь при этом в кровь об острые выступы и углы; и недавний разговор с Эспайлатом дробится, распадается на фрагменты, беспорядочно крутящиеся в твоем мозгу, пока ты, глядя на дверь, не столько видишь, сколько предчувствуешь появление Трухильо.
– Смирно! Генералиссимус!
И с момента, когда Эспайлат выкрикивает эти слова до появления диктатора, перед твоим мысленным взором мелькают ваши предыдущие встречи. Их было немного, но ты отчетливо помнишь их. Они вертятся у тебя перед глазами, словно фигуры в испанском танце, и среди этого мелькания ты различаешь себя – ты танцуешь со шпагами. И вот, преклонив колено, ты поднимаешь высоко над головой тело мертвого воина, – свое собственное.
– Смирно! Генералиссимус!
И ты вспоминаешь слова дедушки: «Вольтер был прав: ведь мы, баски, танцуем не только, когда у нас народные празднества или гулянья, но и когда играем в любимую национальную игру с мячом, или когда выходим в море на рыбачьих баркасах, и тогда волны заставляют нас плясать. Мы любим танцы: они помогают нам преодолеть чувство, что горы сдавливают нас со всех сторон. У нас быстрые танцы – так танцуют ловкие люди, но в них есть торжественность. Возьми хоть танец со шпагами: танцующие изображают воинов со шпагами и флагами в руках, а в конце высоко поднимают погибшего воина, чтобы он стал ближе к небу, Хесус, к небу, где обитают боги и ведьмы».
– Смирно! Генералиссимус!
И вот он входит, а за ним – офицер, которого почти не видно за широкой спиной и чуть расставленными в стороны руками Трухильо; в руках этот вспотевший человек держит кресло. Трое находящихся в комнате людей бросаются ему помогать, устанавливая кресло поудобнее, и на минуту это забавное зрелище заставляет тебя забыть о самом диктаторе.
– В стороне поставьте, в стороне! Так, чтобы я мог его видеть, но не чувствовал запаха.
Трухильо даже не смотрит на тебя. Он сурово здоровается с присутствующими, и осторожно, с достоинством усаживается в кресло. И вот он перед тобой. Словно сошедший с портрета, который ты видел в доминиканском консульстве в Бордо, – Благодетель и Отец Новой Родины. Трухильо не торопясь внимательно оглядывает комнату и, по всей видимости, остается доволен, потому что на лице его появляется некое подобие улыбки. Но он тут же прогоняет ее прочь, и ледяной взгляд его больших черных глаз, похожих на две пули черного пистолета, останавливается на тебе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
– Но вы не можете вечно прятать меня.
– Я думаю, вы человек действия, профессор. Вы были таким после гражданской войны в Испании. Полагаю, вам известны мои подвиги – подлинные или вымышленные. Но я расскажу вам один, который, полагаю, произведет на вас впечатление, потому что он имеет отношение к вашему «Карибскому легиону». Главный приказал мне проникнуть в одну из групп этой организации, действовавшую на юге Рио-Гранде. Точного места я вам называть не стану, не потому что вы сможете когда-нибудь воспользоваться этими данными, а потому, что мне не нравится говорить о том, где именно я проводил операции. Когда требуется защищать мою родину и моего генералиссимуса, вся планета становится моей территорией. У нас были сведения о конвое из двенадцати грузовиков, груженных оружием; оно предназначалось для отправки в Корею, но было похищено и должно было попасть в руки «Карибскому легиону», который использовал бы его против доминиканцев. Вам известно, чем заканчиваются подобные вылазки: когда эти люди оказываются на нашей земле, мы стираем их в порошок. Если они ищут прибежища на Гаити, их там попросту съедают: не один политический эмигрант кончил свои дни в котле гаитянских негров. Итак. Я установил контакт с руководством «Легиона», выдав себя за борца с Трухильо, и сумел втереться в доверие к немцу, который руководил этой группой. Однажды ночью мы вышли в море на моторной лодке для установления контактов с доминиканской оппозицией. Я вернулся на берег, а немец – нет. Меня задержала полиция и вконец замучила вопросами. Я ответил на все – пусть проверяют, сколько хотят: я не убивал этого немца. Но дела шли не очень хорошо, и тогда моя подружка, проститутка, с которой я связался несколькими неделями раньше, отыскала где-то неопознанный труп, который мы и выдали за немца. Вы европеец и знаете, что в Европе провернуть такую операцию совершенно невозможно, но на Карибском побережье возможно все. Моя подружка сделала все, что могла, но нашла только труп какого-то низкорослого индейца; тогда я из тюрьмы велел ей положить его на солнце и дать полежать, чтобы он разложился, но не совсем. Потом она положила его в гроб, сунув туда же несколько мешков с камнями, чтобы это было похоже на тучного немца, а не на тщедушного индейца, сдохшего от голода. От гроба так воняло, что немецкий консул попросил не открывать его, – он удовлетворился свидетельством о смерти, выданным больничным врачом: остановка сердца как причина смерти немца. И мне это почти ничего не стоило, потому что я сказал Росите: «Проследи, чтобы я не платил лишнего». Мы, доминиканские спецслужбы, привыкли придумывать что-то там, где деньги не работают. А за деньги мы покупаем молчание власть имущих. Одной рукой мы ведем борьбу, а другой набиваем кошели высокопоставленных политиков, в том числе и в Соединенных Штатах. Это стратегия бедных. Теперь у вас есть полная картина происходящего, и вам есть над чем поразмыслить. Какая роль отведена вам?
– Понятия не имею.
– Худшая.
– Я являюсь агентом ФБР, я сотрудничал с Конторой. Они меня не бросят.
– Не исключено. На самом деле нам неизвестно, насколько тесно вы были связаны с секретными службами американцев. Мы полагаем, что это обычное дело среди политических эмигрантов, которые так обеспечивают себе некоторую защиту. Мы проверим, насколько слухи о ваших связях соответствуют действительности, но предпочли бы, чтобы вы сами все объяснили. Дело зашло слишком далеко, и пути назад нет. Однажды я посадил одного человека перед зеркалом, чтобы он видел, как будет умирать. Перед вами, профессор, я тоже поместил своего рода зеркало, чтобы вы осознали ситуацию, и советую вам подумать об этом, пока будут развиваться события, особенно в ближайшие часы.
Он повернулся на своих каблуках четким военным движением, которое совсем с ним не вязалось, и вернулся к почтительно застывшей в другом углу комнаты группе, чтобы продолжить прервавшийся разговор. Однако Эспайлат по-прежнему не участвует в нем, все время поглядывая на коридор за открытой дверью, который тебе не виден. Поэтому он первым восклицает, словно часовой на башне – «Внимание!», и все тут же сначала застывают по стойке «смирно», а затем пытаются выровняться в ряд, образуя что-то вроде небольшого живого коридора перед дверью.
– Смирно! Генералиссимус!
Сердце твое падает куда-то в бездонную пропасть, обдираясь при этом в кровь об острые выступы и углы; и недавний разговор с Эспайлатом дробится, распадается на фрагменты, беспорядочно крутящиеся в твоем мозгу, пока ты, глядя на дверь, не столько видишь, сколько предчувствуешь появление Трухильо.
– Смирно! Генералиссимус!
И с момента, когда Эспайлат выкрикивает эти слова до появления диктатора, перед твоим мысленным взором мелькают ваши предыдущие встречи. Их было немного, но ты отчетливо помнишь их. Они вертятся у тебя перед глазами, словно фигуры в испанском танце, и среди этого мелькания ты различаешь себя – ты танцуешь со шпагами. И вот, преклонив колено, ты поднимаешь высоко над головой тело мертвого воина, – свое собственное.
– Смирно! Генералиссимус!
И ты вспоминаешь слова дедушки: «Вольтер был прав: ведь мы, баски, танцуем не только, когда у нас народные празднества или гулянья, но и когда играем в любимую национальную игру с мячом, или когда выходим в море на рыбачьих баркасах, и тогда волны заставляют нас плясать. Мы любим танцы: они помогают нам преодолеть чувство, что горы сдавливают нас со всех сторон. У нас быстрые танцы – так танцуют ловкие люди, но в них есть торжественность. Возьми хоть танец со шпагами: танцующие изображают воинов со шпагами и флагами в руках, а в конце высоко поднимают погибшего воина, чтобы он стал ближе к небу, Хесус, к небу, где обитают боги и ведьмы».
– Смирно! Генералиссимус!
И вот он входит, а за ним – офицер, которого почти не видно за широкой спиной и чуть расставленными в стороны руками Трухильо; в руках этот вспотевший человек держит кресло. Трое находящихся в комнате людей бросаются ему помогать, устанавливая кресло поудобнее, и на минуту это забавное зрелище заставляет тебя забыть о самом диктаторе.
– В стороне поставьте, в стороне! Так, чтобы я мог его видеть, но не чувствовал запаха.
Трухильо даже не смотрит на тебя. Он сурово здоровается с присутствующими, и осторожно, с достоинством усаживается в кресло. И вот он перед тобой. Словно сошедший с портрета, который ты видел в доминиканском консульстве в Бордо, – Благодетель и Отец Новой Родины. Трухильо не торопясь внимательно оглядывает комнату и, по всей видимости, остается доволен, потому что на лице его появляется некое подобие улыбки. Но он тут же прогоняет ее прочь, и ледяной взгляд его больших черных глаз, похожих на две пули черного пистолета, останавливается на тебе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121