– А ну-ка поцелуй свою старую черную кошечку, да покрепче!
– Куда торопиться… – пробормотал я, попятившись. Разило от нее так, что свалилась бы здоровая лошадь.
– Шандровые леденцы – хорошо от кашля, – заметила старуха.
Банка с ними стояла на старом бочонке, рядом с застекленным ящичком, в котором, сквозь грязное стекло, я разглядел черную бархатную подушечку, надписанную серебряной краской:
С тобой-то я сосну вдохну бальзам целебный.
И больше в этой лачуге не было ничего.
– Вот он, сувенир, – объявила старуха. – Память ушедших времен. Чем тебе не место, где голову приклонить? – И внезапно изменившимся голосом добавила: – Внимание-внимание! Состав прибывает на станцию «Кингс-Кросс». Выходя из вагонов, пожалуйста, не забывайте свои вещи.
Тут я заплакал и проснулся, но даже проснувшись, никак не мог успокоиться. Какая-то женщина тронула меня за плечо. Немолодая, с участливой улыбкой.
– Что с вами?
– Ничего, – помотал я головой. – Просто я прохожу сквозь самого себя.
Она кивнула сочувственно.
– Понимаю, как это тяжело, но вы справитесь. Все у вас получится. Возьмите это, в подарок…
И она буквально втиснула мне в руку книжицу – «Советы друга».
– Спасибо, – сказал я. – Вы настоящая самаритянка.
– И не забывайте, – крикнула она мне вслед уже с подножки вагона, – если вы живы, значит, вы кому-то нужны!
31. Морской порт
Амариллис как сквозь землю провалилась с тех пор, как обнаружила на моей картине Ленор и сбежала в дождь. Ясно было, что это зрелище ужасно ее огорчило и расстроило, но как теперь быть, я не понимал – в голове творился сумбур. Я снял картину с подрамника и поставил лицом к стене. «Что же делать с Амариллис?» – спрашивал я себя вновь и вновь, но ответа не было.
Я уже рассказал о четырех зазорах, в которых побывал без нее: отель «Медный», Венеция, старуха-кошка и пустынный пляж. Эти четыре оставили довольно сильное впечатление, но другие зазоры без Амариллис были, в общем-то, скучные. Правда, она и в них нередко появлялась в немых ролях – то покажется где-то вдалеке на краткий миг, то мелькнет портретом на стене или заголовком в газете. Но все это были малобюджетные постановки – один-два эпизода, три-четыре действующих лица. Совсем не то, что зазоры-блокбастеры с Амариллис в главной женской роли: яркие, насыщенные, красочные, они охватывали всю полноту ощущений и казались куда реальней, чем сама реальная жизнь.
Пришло воскресенье. А в субботу ночью я опять попал в один из этих малобюджетных зазоров, но на сей раз – особый. Краски были совсем тусклые, и все ограничилось одной-единственной коротенькой сценкой. Передо мной лежал раскрытый альбом Клода Лоррена, раскрытый на репродукции под названием «Морской порт». Моя рука поднесла увеличительное стекло к странице, и я увидел, что две фигурки на берегу – это мы с Амариллис. Послеполуденный свет на картине сменился рассветным, и я проснулся с улыбкой.
Теперь я не сомневался, что поход в Национальную галерею непременно изменит что-то к лучшему. Я закрыл глаза и увидел смутные очертания кораблей в золотистой дымке, так что после завтрака, недолго думая, доехал по линии Тауэр-Хилл до Набережной, а там пересел на Северную ветку до Чаринг-Кросса. Под землей мне так и лезли в голову всякие мысли, слова и картинки, роившиеся в головах других пассажиров. Все это жужжание, мелькание и гул раздражали донельзя, но ничего не попишешь – таков уж этот мир.
Вынырнув на поверхность со станции «Чаринг-Кросс», я перешел через дорогу, миновал Святого Мартина-в-поле, отверг заманчивые авансы Центра копирования рисунков по меди и, кивнув Нельсону, взиравшему вниз со своей колонны, взбежал по ступеням Национальной галереи. Протолкался сквозь толпу на крыльце, влился в толпу, наводнявшую интерьер, и стал прокладывать дорогу к залу номер пятнадцать.
По пути я помедлил у волшебного ящика ван Хогстратена в зале номер семнадцать. Я время от времени проведываю этот ящик и заглядываю внутрь – любуюсь собачкой, сидящей в комнате миниатюрного голландского дома; заглядывать в щелки мне вообще нравится, а тут еще и приятно лишний раз убедиться, что крошечный мирок за этой щелкой по-прежнему цел и невредим. Голландские художники семнадцатого века обожали обманки, пространственные иллюзии и перспективу; волшебными ящиками увлекались многие мастера, и сама идея искаженного изображения, создающего иллюзию подлинной, без искажений, реальности, греет мне душу.
В пятнадцатом зале было два Лоррена: «Морской порт с отплытием святой Урсулы» и «Пейзаж с бракосочетанием Исаака и Ревекки». Тут я вспомнил легенду о святой Урсуле и слегка отвлекся от самой картины: Урсула пустилась в паломничество с одиннадцатью кораблями, и на каждый из них взошло по тысяче невинных дев. Маленьких девочек среди них не было, и я невольно задумался: это сколько же квадратных миль пришлось прочесать, чтобы собрать одиннадцать тысяч взрослых девственниц, пусть даже дело было в эпоху всеобщего благочестия. Картина была очень милая, но без той золотистой дымки, которую я искал. Бракосочетание Исаака и Ревекки казалось слишком малолюдным и пресным для еврейской свадьбы, но дышало счастливой безмятежностью. Пейзаж с дальней горой и акведуком, с водяной мельницей и плотиной и сверкающей водой на среднем плане, обрамленный на переднем плане деревьями, радовал глаз, а плотина и водяная мельница, я подозревал, символизировали могущество Господа, вращающего все жернова и побудившего в свое время Ревекку попытать счастья с незнакомым чужестранцем Исааком и спуститься к нему со спины верблюда желанной невестой.
В поисках туманных кораблей и золотистой дымки я перешел в девятнадцатый зал, к другим Лорренам. Тут, у «Пейзажа с Психеей перед дворцом Купидона», я наткнулся на кучу детей в зеленых куртках, полукругом обступивших молодую учительницу. Детишки, на вид почти все не старше десяти, слушали, разинув рты, рассказ учительницы, щедро расцвеченный жестами, гримасами и столькими курсивами, что хватило бы потопить линкор: «Психея ни разу не видела своего мужа, он приходил к ней только под покровом ночи, а уходил до рассвета (тут кое-кто из детей обменялся многозначительными взглядами). Сестры ей напомнили, что Дельфийский оракул предрек, будто она выйдет замуж за чудовище».
На одном дыхании, но ни разу не задохнувшись, учительница поведала далее своим подопечным, как Психея запаслась ножом и светильником, ибо хотела взглянуть хоть однажды на своего спящего супруга, прежде чем прикончить его во сне. Тот оказался вовсе не чудовищем, а прекрасным крылатым божеством, но горячее масло из светильника капнуло ему на кожу, Купидон проснулся, расправил крылья и улетел в окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Куда торопиться… – пробормотал я, попятившись. Разило от нее так, что свалилась бы здоровая лошадь.
– Шандровые леденцы – хорошо от кашля, – заметила старуха.
Банка с ними стояла на старом бочонке, рядом с застекленным ящичком, в котором, сквозь грязное стекло, я разглядел черную бархатную подушечку, надписанную серебряной краской:
С тобой-то я сосну вдохну бальзам целебный.
И больше в этой лачуге не было ничего.
– Вот он, сувенир, – объявила старуха. – Память ушедших времен. Чем тебе не место, где голову приклонить? – И внезапно изменившимся голосом добавила: – Внимание-внимание! Состав прибывает на станцию «Кингс-Кросс». Выходя из вагонов, пожалуйста, не забывайте свои вещи.
Тут я заплакал и проснулся, но даже проснувшись, никак не мог успокоиться. Какая-то женщина тронула меня за плечо. Немолодая, с участливой улыбкой.
– Что с вами?
– Ничего, – помотал я головой. – Просто я прохожу сквозь самого себя.
Она кивнула сочувственно.
– Понимаю, как это тяжело, но вы справитесь. Все у вас получится. Возьмите это, в подарок…
И она буквально втиснула мне в руку книжицу – «Советы друга».
– Спасибо, – сказал я. – Вы настоящая самаритянка.
– И не забывайте, – крикнула она мне вслед уже с подножки вагона, – если вы живы, значит, вы кому-то нужны!
31. Морской порт
Амариллис как сквозь землю провалилась с тех пор, как обнаружила на моей картине Ленор и сбежала в дождь. Ясно было, что это зрелище ужасно ее огорчило и расстроило, но как теперь быть, я не понимал – в голове творился сумбур. Я снял картину с подрамника и поставил лицом к стене. «Что же делать с Амариллис?» – спрашивал я себя вновь и вновь, но ответа не было.
Я уже рассказал о четырех зазорах, в которых побывал без нее: отель «Медный», Венеция, старуха-кошка и пустынный пляж. Эти четыре оставили довольно сильное впечатление, но другие зазоры без Амариллис были, в общем-то, скучные. Правда, она и в них нередко появлялась в немых ролях – то покажется где-то вдалеке на краткий миг, то мелькнет портретом на стене или заголовком в газете. Но все это были малобюджетные постановки – один-два эпизода, три-четыре действующих лица. Совсем не то, что зазоры-блокбастеры с Амариллис в главной женской роли: яркие, насыщенные, красочные, они охватывали всю полноту ощущений и казались куда реальней, чем сама реальная жизнь.
Пришло воскресенье. А в субботу ночью я опять попал в один из этих малобюджетных зазоров, но на сей раз – особый. Краски были совсем тусклые, и все ограничилось одной-единственной коротенькой сценкой. Передо мной лежал раскрытый альбом Клода Лоррена, раскрытый на репродукции под названием «Морской порт». Моя рука поднесла увеличительное стекло к странице, и я увидел, что две фигурки на берегу – это мы с Амариллис. Послеполуденный свет на картине сменился рассветным, и я проснулся с улыбкой.
Теперь я не сомневался, что поход в Национальную галерею непременно изменит что-то к лучшему. Я закрыл глаза и увидел смутные очертания кораблей в золотистой дымке, так что после завтрака, недолго думая, доехал по линии Тауэр-Хилл до Набережной, а там пересел на Северную ветку до Чаринг-Кросса. Под землей мне так и лезли в голову всякие мысли, слова и картинки, роившиеся в головах других пассажиров. Все это жужжание, мелькание и гул раздражали донельзя, но ничего не попишешь – таков уж этот мир.
Вынырнув на поверхность со станции «Чаринг-Кросс», я перешел через дорогу, миновал Святого Мартина-в-поле, отверг заманчивые авансы Центра копирования рисунков по меди и, кивнув Нельсону, взиравшему вниз со своей колонны, взбежал по ступеням Национальной галереи. Протолкался сквозь толпу на крыльце, влился в толпу, наводнявшую интерьер, и стал прокладывать дорогу к залу номер пятнадцать.
По пути я помедлил у волшебного ящика ван Хогстратена в зале номер семнадцать. Я время от времени проведываю этот ящик и заглядываю внутрь – любуюсь собачкой, сидящей в комнате миниатюрного голландского дома; заглядывать в щелки мне вообще нравится, а тут еще и приятно лишний раз убедиться, что крошечный мирок за этой щелкой по-прежнему цел и невредим. Голландские художники семнадцатого века обожали обманки, пространственные иллюзии и перспективу; волшебными ящиками увлекались многие мастера, и сама идея искаженного изображения, создающего иллюзию подлинной, без искажений, реальности, греет мне душу.
В пятнадцатом зале было два Лоррена: «Морской порт с отплытием святой Урсулы» и «Пейзаж с бракосочетанием Исаака и Ревекки». Тут я вспомнил легенду о святой Урсуле и слегка отвлекся от самой картины: Урсула пустилась в паломничество с одиннадцатью кораблями, и на каждый из них взошло по тысяче невинных дев. Маленьких девочек среди них не было, и я невольно задумался: это сколько же квадратных миль пришлось прочесать, чтобы собрать одиннадцать тысяч взрослых девственниц, пусть даже дело было в эпоху всеобщего благочестия. Картина была очень милая, но без той золотистой дымки, которую я искал. Бракосочетание Исаака и Ревекки казалось слишком малолюдным и пресным для еврейской свадьбы, но дышало счастливой безмятежностью. Пейзаж с дальней горой и акведуком, с водяной мельницей и плотиной и сверкающей водой на среднем плане, обрамленный на переднем плане деревьями, радовал глаз, а плотина и водяная мельница, я подозревал, символизировали могущество Господа, вращающего все жернова и побудившего в свое время Ревекку попытать счастья с незнакомым чужестранцем Исааком и спуститься к нему со спины верблюда желанной невестой.
В поисках туманных кораблей и золотистой дымки я перешел в девятнадцатый зал, к другим Лорренам. Тут, у «Пейзажа с Психеей перед дворцом Купидона», я наткнулся на кучу детей в зеленых куртках, полукругом обступивших молодую учительницу. Детишки, на вид почти все не старше десяти, слушали, разинув рты, рассказ учительницы, щедро расцвеченный жестами, гримасами и столькими курсивами, что хватило бы потопить линкор: «Психея ни разу не видела своего мужа, он приходил к ней только под покровом ночи, а уходил до рассвета (тут кое-кто из детей обменялся многозначительными взглядами). Сестры ей напомнили, что Дельфийский оракул предрек, будто она выйдет замуж за чудовище».
На одном дыхании, но ни разу не задохнувшись, учительница поведала далее своим подопечным, как Психея запаслась ножом и светильником, ибо хотела взглянуть хоть однажды на своего спящего супруга, прежде чем прикончить его во сне. Тот оказался вовсе не чудовищем, а прекрасным крылатым божеством, но горячее масло из светильника капнуло ему на кожу, Купидон проснулся, расправил крылья и улетел в окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37