– Не забывай, это был твой зазор. Кстати, как насчет той футболки?
– Какой еще футболки?
– С надписью «Извращения да». То, чем мы занимались, извращениями никто бы не назвал. Эту футболку ты придумал, вот и объясни, что она означает.
– Это такая шутка не для всех, условное выражение. В другой раз объясню. Ты все твердишь, будто все, что происходило в отеле «Медный», – это мой зазор. Хочешь сказать, что ты просто разыгрывала роль, которую я тебе отвел? Что ты сама ко всему этому не имеешь никакого отношения?
– Ничего подобного. Как только события приняли такой оборот, я не меньше твоего захотела, чтобы все это случилось. Но то было в отеле «Медный». А у тебя дома я еще не готова. Потерпи еще немножко, ладно?
– Ладно, вернусь домой – приму холодный душ. Я знаю, что это был мой зазор, а не твой, потому что ты не хочешь оказаться одна в этом автобусе. Ты говорила, будто не знаешь, что это за Финнис-Омис такой. Но, по-моему, ты все знаешь. Что там, Амариллис?
Она опять ушла от ответа и, сжав мою руку, взглянула на меня мечтательно, чуть приоткрыв губы.
– Питер… ты не мог бы кое-что для меня сделать?
– Что?
– Устроить для меня один зазор.
– Какой, Амариллис?
Она проглотила остаток виски и уставилась на пустой стакан.
– Сейчас скажу, подожди. Сначала надо минуточку посидеть спокойно.
Я опять двинулся за добавкой. Надо же, сколько спиртного мы умудрялись вливать в себя между зазорами.
19. Память тисса
Случается порой, что я иду куда-то и что-то вижу, но далеко не сразу понимав, что это было. Теперь-то, полистав книжки о деревьях, я знаю, что за дерево властвовало над тем лабиринтом. Тис. Тисы – растения двудомные, бывают мужского и женского пола, а живут они сотни лет, если не тысячи. То был тис-мужчина – на черешках его листьев виднелись крохотные шишечки, вроде желудей; старец-тис – ствол его был изборожден морщинами, а первые ветви высились футах в десяти над землей. На солнце ствол сверкал рыжиной, а в трещинах отливал багрянцем. Крона была сдвинута набекрень, словно полоскавшийся на ветру колпак волшебника. Царственное дерево, повелительное, поистине древо силы.
– Не нравлюсь я ему, – заявила Ленор. – Ну что ж, господин Старый Пень, это ваша проблема.
– Во-первых, – возразил я, – откуда тебе знать, что это не госпожа, а во-вторых, с чего ты взяла, что ему не нравишься?
Тогда я еще понятия не имел, какого он пола, не говоря уже о породе.
– Не валяй дурака, – огрызнулась Ленор. – Бывают вещи, которые просто знаешь, и все тут.
Ну да, конечно, я и сам чувствовал, как это древнее дерево, вздымавшееся над северным краем лабиринта, переговаривается с остролистами у южного края, которые я даже сумел опознать по острым листьям. Остролисты тоже двудомные, и я не преминул предположить, что перед нами – дамы не первой молодости, уж никак не юные вертихвостки.
Тисы часто попадаются на церковных кладбищах, потому что, как сказано в лучшей из моей библиотеки книге о деревьях, 1842 года издания, церкви строили на местах друидских святилищ. Очевидно, друиды были с тисами не разлей вода, хотя дерево это сплошь ядовитое, опасное и для людей, и для животных. Большие луки английских стрелков при Азенкуре были из тиса – видимо, континентального, не английского, но все-таки тиса, и, напитанные мощью его ядровой древесины и оболони, стрелы англичан пробивали французские доспехи вместе с рыцарями и лошадьми с трехсот ярдов. Лучники-йомены и принесли Генриху V победу на том грязном поле, а заодно отправили на свалку истории идеал джентльменской войны. Так что тис – дерево серьезное, и господин Старый Пень хоть и не бряцал оружием, но таил в себе луки духа и поразил меня не на шутку.
Лабиринт был дерновый, пятьдесят семь на пятьдесят футов. Заблудиться в нем было невозможно: ни стенок, ни живых изгородей – все на виду.

Табличка гласила:
ДЕРНОВЫЕ ЛАБИРИНТЫ ТАКОГО ТИПА ВОСХОДЯТ К ЭПОХЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ. В АНГЛИИ ВСТРЕЧАЮТСЯ ПОВСЕМЕСТНО. В НЕКОТОРЫХ ФРАНЦУЗСКИХ СОБОРАХ СОХРАНИЛИСЬ СХОЖИЕ ИЗОБРАЖЕНИЯ: КАЮЩИЕСЯ, ВЕРОЯТНО, ОПОЛЗАЛИ ЛАБИРИНТ НА КОЛЕНЯХ, ПОВТОРЯЯ МОЛИТВЫ.
УБЕДИТЕЛЬНАЯ ПРОСЬБА ОТНЕСТИСЬ К ЭТОМУ ПАМЯТНИКУ СТАРИНЫ С УВАЖЕНИЕМ.
Мы стояли и разглядывали этот памятник старины, а он – нас. Жилось ему тихо-спокойно за плотной изгородью кустов, защищавших его от дороги.
– Разуйся и сними носки, – велела Ленор и сама стала разуваться.
– Зачем?
– Затем, чтобы между ним и твоими ногами не было ничего лишнего.
Дерновые дорожки были шириной примерно с фут. Разделяли их низенькие насыпи из гравия песочного цвета, вроде того, что кладут в аквариумы. Лабиринт такой формы именуется «Троя»; простейшая его разновидность, так называемый пастуший лабиринт, встречается от Шотландии до Кносса в самых разных местах, друг с другом не связанных. При взгляде вдоль оси, соединявшей остролисты с деревом-старцем, дерновые дорожки расходились, как круги по воде, от точки входа.
Всего неделя прошла с той поездки на Бичи-Хэд. Мы ступили босиком на холодную мокрую траву. Ленор разрумянилась. На сей раз она была в длинной черной юбке, черном пальто и черной шерстяной шапочке; длинные черные волосы струились из-под шапочки и черного шарфа. Глядя на ее розовое личико в этом черном обрамлении, я подумал: того и гляди расстанется с мыслью, что я сделаю ее несчастной.
– А лабиринт-то не маленький, – заметила она. – Ну что, ты готов?
– К чему именно, Ленор?
– Посмотри внимательно. Тебе, наверное, кажется, что достаточно просто пройти по спирали – и окажешься в центре. А вот как бы не так! Видишь, как она уложена: один виток – в одну сторону, другой – в другую. Рассчитываешь с каждым поворотом приближаться к центру, а на самом деле раз за разом оказываешься все там же, где уже побывал, и вот только так, проходя сквозь себя самого, мало-помалу и ввиваешься внутрь. Только имей в виду: это не игра, не прогулка забавы ради. Мы ведь пойдем по земле, и она почувствует наши намерения. И если мы вместе пройдем всю дорожку до самого центра с намерением ввиться друг в друга, то это будет уже навсегда. Ну как, хочешь?
– А раньше ты когда-нибудь такое проделывала?
– Нет. Я здесь впервые и ни с каким другим лабиринтом этого не пробовала. Просто я в таких вещах понимаю. Ну так как, хочешь?
– Да, – сказал я.
Я уже упоминал, что бедра у Ленор были роковые. Но если бы только бедра! И манера выражаться, и все ее повадки были роковые и непререкаемые.
Вот так мы это и сделали. Она – впереди, я – по следам ее босых ног, мы петляли туда-сюда под огромным, стремительно меняющимся небом в духе Виллема ван де Велде, где недоставало только корабля с зарифленными парусами на фоне громоздящихся валов. Я вспомнил незаконченную картину, стоявшую у Ленор на подрамнике, – ту, с одинокой фигуркой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37